Шлюп уже готовился отвалить от борта, как на нем был поднят флаг и увеличено число матросов, в знак присутствия капитана. Последний появился на палубе в сопровождении Бакстона. Командору приказали было оставаться на корабле и замещать лорда N, который счел необходимым посетить губернатора лично. Леди N стояла тут же и, опираясь на плечо сэра Эдгара, и с выражение насмешливого презрения наблюдала за всеми приготовлениями.

– Эдгар, просите вашего учителя не покидать нас сегодня вслед за прочими музыкантами. Сэр Блейк нынче возглавляет вахту до позднего часа, ваш отец также лишил нас возможности слышать его игру. У меня одна надежда на вас двоих, – проговорила она, отворачиваясь от своего супруга и как будто наскучив дожидаться его отправления.

Не знаю расслышали ли капитан слова леди N, потому что во всех его действиях чувствовалась нетерпеливая торопливость, как это бывает, когда готовый шлюп стоит на воде с поднятыми веслами и сигнальный держит рожок наготове. Во всяком случае, он ничем не обнаружил своего внимания к этому замечанию. Сэр Эдгар передал моему другу приказание леди N, а заодно сообщил, что командор просит его отобедать вместе. Обед прошел очень весело, ибо леди N находилась в превосходном расположении духа и много шутила, особенно над тем обстоятельством, что Беренсдорфу впервые выпало замещать лорда N, тогда как он не раз замещал ее отца, и был во многих отношениях более опытным начальником, ибо лорд N являлся капитаном более по праву собственности на корабль, чем по иной какой-либо причине.

– Будучи командором на флагмане при графе Питерборо, особенно лестно сохранить тот же чин при лорде N. Как Вы полагаете, сэр, достойна ли такая награда победителя Барселоны?

– Фортуна очень проказлива, ваша светлость, и когда она делает свои распоряжения я стараюсь не полагать, но подчиняться. Впрочем, сия грозная властительница, как всякая дама, непоследовательна бывает и часто возносит там, где вчера низвергала и преследовала.

– Не забывайте, сэр, что, будучи в немилости этой дамы, которая, кажется слишком надолго лишила вас своего расположения, у вас остается возможность искать его у статс-секретаря.

– Вы преувеличиваете, если полагаете между нами более тесную связь, недели одинаковое написание имени. Я до сих пор не получил ответ от своего высокого родственника на мое послание, в котором поздравлял его с подписанием шотландской унии. Вероятно, деяние это столь блистательно, что в свете его трудно привлечь внимание к такому скромному светильнику, как взятие Барселоны.

– Справедливое замечание, но только для слабых глаз. А ваши никогда не утратят своей остроты, ни в полдень, ни в потемках.

– Я стараюсь походить в этом на вашего отца.

Для моего друга, однако обед прошел далеко не так непринужденно и приятно, как можно было ожидать, учитывая, что чести откушать за капитанским столом он был удостоен впервые. Будучи уверен, что ему не удастся скрыть свою сердечную тайну во время предстоящего свидания, он не знал на что решиться. Как бы ни была принята эта новость, к прежним столь счастливо (теперь мой друг полагал, что до сего часа был счастлив) протекающим вечерам, наполненным музыкой и лестным внимание леди N, возврата быть не могло. Потерять расположение ее или оскорбить своего капитана казалось ему равно невозможным. Мой друг признался мне, что мысли эти были ему столь тяжелы, что напомнили те минуты, когда стоял он на палубе с ядром в руках, и, если бы не клятва данная тогда, одному Богу известно не прибегнул ли бы он к сему способу избежать свидания.

Я пожал плечами.

– Неужели приказание леди N повергло вашего друга в такое отчаянье? Право, часы ожидания встречи, столь для него желанной, представляются мне более приятными. Скажу откровенно, сударь, что, если после всего что я услышал, вы станете уверять меня, будто друг ваш смог уклониться от встречи с леди N, я не поверю.

– Я и не собирался вас в том уверять. В обыкновенный час он как всегда явился в капитанскую каюту и сел за клавесин с сэром Эдгаром. Впрочем, в этот вечер игра плохо удавалась им. Оттого ли что сэр Эдгар был особенно не расположен к занятиям, оттого ли что море стало очень неспокойно и корабль начало ощутимо раскачивать и толкать, но только друг мой то и дело брал неверную ноту, так что скоро леди N объявила Эдгару, что он может идти, и дать возможность своему учителю показать обычное свое мастерство.

– Скажите, сэр, – спросил Эдгар, собираясь уходить, – в вашем отечестве как обычно обращаются к сыну, когда хотят его похвалить? Как называла вас ваша матушка?

– Я не имел удовольствия знать своей матушки, ибо она умерла, когда мне не было двух лет от роду.

– А как бы вам хотелось, чтобы она вас звала?

– Я никогда не размышлял над этим вопросом, сэр. Но если вы настаиваете, я признаюсь, что, если бы матушка прозвала меня «капитаном», она доставила бы мне этим большое удовольствие.

– Весьма удачный ответ, – заметил я.

– Сэру Эдгару он тоже понравился, ибо он заметил леди N, что хотел бы иногда слышать, как она обращается к нему таким образом.

– Так к вам со временем все будут обращаться, – отвечала она, прощаясь до утра.

Лишившись общества своего ученика, мой друг тотчас пришел в замешательство. Он не чувствовал в себе способности ни играть, ни заниматься приятной беседой. Особенно потому что леди N, которая обычно изящно поддерживала любое его начинание, теперь нисколько не желала этого делать, задумчиво глядя на любимого своего зверька, то крутившегося у нее на коленях, то перебегающего с руки на спинку кресла, она хранила молчание. Ветер все крепчал, и корабль час от часу кренился и скрипел сильнее. Наконец, один особенно сильный толчок, напугал нервное подвижное животное, оно метнулось на пол и забилось под инструмент. Леди N подняла голову:

– Можете идти, сэр. Придется, видимо, примириться с тем, что море сегодня не расположено музицировать.

– Вы имеете что-то сказать? – добавила она, видя, что гость ее не трогается с места.

«Я поклонился и вышел, – рассказывал мой друг, – ветер свирепствовал уже со всей силою, вершина острова – вулкан Тейде совершенно скрылся из виду за несущимися навстречу валами воды и обрывками низких туч. Сделав несколько шагов, я натолкнулся на Уолтера.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он, притрагиваясь к шляпе, – я тут поджидал капитана, только теперь его лодке ни за что не отойти от берега.

– К дьяволу тебя и твоего капитана! – отвечал я.

Он с удивлением заглянул мне в лицо и посторонился.

Подштюрману приказано было сниматься с якоря и отвести корабль дальше от берега. Это стало первым испытанием для него, ибо он был недавно произведенным из мичманов, и кораблю нашему едва не проломило киль, брошенным на мель якорем. Снова должны мы были менять паруса и трогаться с места. Массы воздуха сталкиваясь и разрываясь, визжали как тысячи злобных демонов, но не могли заглушить адские голоса дьяволов, поднявших бурю в моей душе. Взрывы волн ежеминутно окатывали нас ледяными ручьями, заставляя бороться за правильность выполнения всякой команды. Море свирепствовало всю ночь, людей не хватало, потому что несколько человек Уорента были взяты капитаном, и их пришлось заменять. Мичман Куракин был сброшен волною за борт, но благодарение Богу, нам удалось его спасти. Когда другой офицер пришел сменить меня, я едва держался на ногах, едва добрался до своей койки. Тут обнаружил я, что не в силах стащить мокрый мундир, даже подкрепить себя глотком воды. Жестокая лихорадка заставила меня слечь и три дня провести в бреду, без сна и пищи. Но молодой организм взял верх над недугом. Постепенно стал я приходить в себя и отличать день от ночи, а фантастические видения от реальности. Доктор, всегда ко мне благоволивший и очень огорченный моим плачевным положением, искренне был рад торжеству своего искусства. День очевидного моего облегчения от болезни он отпраздновал бутылкой превосходного вина, которым и меня угощал весьма щедро, приправляя это укрепляющее средство рассказами обо всем, что происходило на корабле с момента моей болезни.