Невесты старших братьев пренебрежительно фыркнули, мол, сшили рубашку, так теперь только шить и будут. Но не тут-то было. Не так проста оказалась заколдованная лягушачьим братом скатерка. Поднялось над ней маленькое белое облачко, покружило, да и опустило на черный гобелен кувшин красного вина, индейку да каравай теплый, только из печки.

Сел царь прямо на пол, да отпробовал всего, а потом, зевнув, сказал старшим детям:

– Коли зависть душит, то и не такое увидите! Не может один человек быть в трех местах одновременно! И понял я, что невесты ваши, Феофан да Тимофей, ни шить, ни готовить не умеют, ни прислугу найти не в состоянии, что им поможет. Не достойны они быть наследницами тридесятого трона.

– Но как же так, я своими глазами видел вашего Ивана, вот вам крест, - махал руками Савелий, тыча в сторону младшего царского сына, который собирал свою волшебную скатерть.

– Нет, - закричала Фёкла, - это я за ним полночи гонялась! Не могли вы, боярин, видеть аспида этого у вас во дворе! Вот вам крест, я за ним до рассвета бегала, и с ним не было бесенка!

Младший царевич закрыл лицо руками, чтобы никто не видел, как ему смешно.

– Полноте! - прекратил спор царь Горох. - Хватит ссориться накануне свадьбы. Да и если бы вы, молодки, умели печь, никакой дурак бы вам не помешал.

А потом он объявил, что завтра свадьба, и заодно еще одно испытание для наследниц престола - танцевать перед мужьями да гостями надобно. Уж Маруся и Фёкла переглянулись - вот где они возьмут свое: не может же жаба болотная лучше них сплясать! На том и разошлись.

Вернулся Иван-царевич в свою комнату, а там до сих пор колдун шамаханский в себя не пришел. Лежит на полу, ворочается, плохо ему, да только не знает Иван, как помочь: то ли товарища, своего двойника, подозвать, то ли еще что предпринять.

– О, боже праведный, - шепнул у него за спиной знакомый голос, и царевич обернулся.

Рядом с ним, закрыв рот руками, стояла кормилица.

– Марфа, - тихо сказал парень, - спасибо, что за меня перед батюшкой заступились, да не оставит Господь вашей доброты. Но я действительно, морковку у купца в огороде драл, потому что колдун шамаханский, Тут-нах-амон, или как там его, вызвался мне помочь.

– Ой, могущественный этот колдун, - покачала головой кормилица, - коли я не сумела отличить его голоса от твоего. А еще погляжу я, что он с изначальной магией переусердствовал.

Иван-царевич вопросительно посмотрел на кормилицу, а та пояснила:

– У каждого колдуна от рождения есть кое-какие способности: кто-то огнем кидается, кто-то молнии мечет, а кто-то зверушек врачует. Это врожденная магия, не несет она в себе никакого зла, способности те слабенькие, и вреда миру не приносят. Но есть еще магия изначальная. Ее придумал Создатель. Ой, сильно то колдовство: что ни пожелаешь, исполнится, если ты прочтешь нужные слова. Каждый колдун от рождения знает несколько изначальных заклинаний, и воспользоваться ими он может лишь в случае смертельной опасности…

Рот царевича открывался все шире и шире, не подозревал он, что кормилица его так много знает о колдунах.

– Но почему? В чем секрет изначальной магии? - не понимал он.

– Все просто. Она меняет мир. Где-то прибыло, значит, где-то должно и убыть, так?

Иван кивнул.

– Получается, сделал твой колдун для царя рубаху из тонкого батиста. А в это время одежи, что сшили Фёкла с Марусей, например, превратились в холщевые мешки. То же и с едой: коли на скатерке вино появилось, у царя, скажем, повелецкого, на столе вместо чудного напитка будет брага третьесортная. Равновесие: нет худа без добра, мой мальчик, и добра без худа.

– Это и есть принцип изначальной магии? - догадался царевич. - Но откуда вы все знаете, Марфа.

Женщина заволокла на кровать мучающегося от болей Тутанхамона, села рядом и приложила руку к его горячему лбу.

– Я колдунья, одна из дочерей Кощея и Яги, только никому не говори. И я тоже могу призывать изначальную магию.

Царевич чуть мимо стула не сел, услышав такие откровения.

– Но Создатель был женщиной, и поэтому если мужчина решит черпать силы изначального источника, его ждет погибель. Сначала просто усталость одолеет его…

Иван вспомнил, как днем раньше волшебник отсыпался полдня на постоялом дворе.

– Потом начнут отказывать глаза, нос, уши, возможно даже колдун станет бесплодным, лишится руки или ноги… а потом и сердце его будет платой за использование изначальной силы.

Парень испугался и пулей вылетел из комнаты. Он знал, куда бежать - на постоялый двор, за Иваном Дураком и страшной девочкой. Им надо обязательно все рассказать.

Программист, услышав все, что случилось с его товарищем, в пересказе царевича, тут же взял Милли в охапку и бросился во дворец. Его не волновало то, что люди оглядывались на двух совершенно одинаковый Иванов-царевичей, ему было все равно, что боярин Савелий упал в обморок, когда два парня, похожих на младшего сына Гороха чуть не сбили его с ног. Да и до обнимающихся Фёклы с Тимофеем у Дурака не было дела.

Когда он, запыхавшись, влетел в покои царевича и посадил Милли, словно куклу, в уголок, то увидел, как кормилица Марфа меняла холодное полотенце на голове у его товарища.

– Что же ты убег… - начала женщина, а когда увидела двух одинаковых Иванов осела на пол.

– Нормалёк, гражданочка, - улыбнулся ей программист, - я человек заезжий, Иван Дурак, вот достану Смерть Кощея да спасу московских и рязанских девиц из плена Бессмертного, уберусь подобру-поздорову в свою Москву, вместе, кстати, с моим товарищем. Поэтому, пожалуйста, не убивайте его.

– Ох, - зашлась Марфа, - касатики, напугали вы меня.

Она подобрала пышные юбки сарафана и тоскливо посмотрела на, кажется, немного отошедшего от болезни Тутанхамона.

– Он что, тоже из внешнего мира?

– Ну… - Иван Дурак почесал в затылке, раздумывая, является ли Древний Египет фрактальной аномалией. - Вроде бы да…

– То есть, - искоса посмотрела на него кормилица, - говори все, без утайки, откуда рогатый колдун. Видно же, что не из Шемахи он. Да и рожки, как погляжу - работа моей матушки. А подвесочка…

Марфа крутила в руке золотой кулончик с именем парня, что он никогда не снимал.

– Вы сначала скажите, что с ним, а потом я все объясню!

– Да! - подтвердила Милли. - То он притворялся Юлей, то утащил меня в таинственную страну, откуда жабу свою и приволок, да царевичу впаривает. Парень он непростой, тетенька.

Кормилица уверила Дурака, который отличался от ее любимого царевича только рубашкой, что с их колдуном теперь все в порядке, жить будет, и здоровья у него не убавится. Даже начавшую гноиться под повязкой руку Марфа обещала исцелить.

Но для начала тайны надо было раскрывать.

Ивану ничего не оставалось, как рассказать о своих приключениях и о том, как он попал в Лесоморье. Милли и Марфа слушали, открыв рты. Изредка девочка выкрикивала свои любимые 'Вау', когда повествование становилось особо интересным. А как программист дошел до истории про то, как однажды оказался соблазненным Анхесенпаамон, он попросил заткнуть девочке уши, и, покраснев, словно редиска, рассказал и об этом эпизоде из своей жизни.

– Вань, - виновато заявил он после этого царевичу, - только не ревнуй, она меня не интересует как девушка, но скажу одно, это очень хороший человек.

Царевич кивнул, а Иван вдарился в подробности, что были ему известны. Особо много расспрашивала Марфа про Эхнатона и его детей. Она словно наматывала на ус все факты, что преподносил ей программист.

Долго ему пришлось рассказывать. Только когда царевич зажег лампады в спальне, Иван Дурак, с облегчением вздохнув, сказал:

– Ну вот и все… пока…

– Вау, как в кино! - запрыгала на месте Милли и принялась носиться по комнате от счастья, что захватывающий фильм закончился.

Она случайно споткнулась и свалилась на кровать, прямо поверх Тутанхамона.

Взрослые посмотрели на нее словно на порождение Дьявола.