Богдан не ответил. И никак не отреагировал на неуклюжую попытку ускользнуть от его рук. Он казался неестественно спокойным, и хотя выглядел как обычно, Костя чувствовал, что в нём что-то изменилось. В глазах брата появился непривычный для него насмешливый огонёк.

— Ты хочешь пить, — не спрашивая, а скорее утверждая, сказал он.

— Да, — Костя кивнул. Жажда мучила всё сильнее. Он словно не пил несколько дней подряд. — Я что, всю ночь тут провалялся?

— Почти.

Богдан повернулся, отыскивая взглядом что-то за своей спиной. На столике у окна стоял графин с водой и пара стаканов. Наполнив один до половины, он опять наклонился к Косте и, просунув руку ему за спину, осторожно приподнял.

— Только не дёргайся, ладно? — всё тем же мягким, почти вкрадчивым тоном попросил он, поднося стакан к губам брата.

Костя не рискнул вырываться и доказывать, что он в состоянии сделать несколько простых движений самостоятельно. Не потому, что боялся оказаться облитым водой, дело было в другом. Руки брата внезапно показались ему тяжёлыми оковами, способными в любую минуту сжаться сильнее и крепче, причиняя боль.

Богдан терпеливо ждал, пока он сделает несколько глотков, а потом убрал стакан и опустил Костю на подушку. Не отстраняясь, он провёл рукой по его лбу, убирая спутанные волосы и действуя настолько бережно, что у Кости сжалось сердце. Это оказалось последней каплей. Не пытаясь отодвинуться, он посмотрел брату в глаза.

— Зачем, Богдан? Почему ты пытался сделать это со мной?

Он старался говорить спокойно, но голос всё равно предательски дрогнул, выдавая волнение и горечь.

— Потому что хотел уберечь, — уверенно ответил Богдан. Он вернулся на своё место, поудобнее устраиваясь на стуле. На его лице не было ни малейшего признака смущения или вины. — На тот момент это казалось мне единственным выходом. Я был уверен, что ты убьёшь себя рано или поздно, оставаясь нечем-полукровкой, помешанным на дурацком экстриме.

Костя вцепился пальцами в простыню и непроизвольно сжал. У него перехватило горло.

— И что теперь? — хрипло пробормотал он, стараясь ничем не выдать обиды, не новой и вполне ожидаемой, но всё равно накатившей отупляющей холодной волной. — Я всё ещё не являюсь чистокровным представителем твоей идеальной человеческой расы. Запрёшь меня в каком-нибудь подвале и позволишь Глухову продолжить свои опыты? Снова накачаете меня отравой?

— Конечно нет.

Богдан покачал головой и, протянув руку, накрыл его ладонь, которую Костя не успел отдёрнуть.

— Я больше не сделаю ничего, что причинит тебе вред. Я всё понял и осознал, что поступал неправильно. Я допустил слишком большую ошибку. Прости меня, Костя.

Его голос оставался серьёзным, а лицо невозмутимым. И лишь в глазах вместо вины по-прежнему поблёскивал насмешливый огонёк, который пугал сильнее, чем гнев или угрозы.

— Думаешь, такое можно простить? И поверить, что ты больше не попробуешь…

Костя запнулся, потому что Богдан сжал его пальцы, почти переступая границу причинения боли.

— Я ведь уже сказал, — негромко произнёс он. — Больше не будет никакого обмана. Я не собираюсь запирать тебя в подвал или каким-то другим способом ограничивать твою свободу. Теперь всё будет по-другому. Единственное, о чём я прошу, — не убегай от меня. Даже не пытайся, ладно? Потому что я всё равно об этом узнаю.

Он склонил голову, опять придвигаясь ближе. С ним было что-то не так. Его голос был почти чужим, а в глазах мелькали тёмные и пугающие отблески. Костя вздрогнул. Его опять накрыла уверенность, что с Богданом случилось что-то ужасное.

— Что с тобой? — не думая, выпалил он. — Ты изменился. Что произошло?

— Ничего.

Богдан смотрел на него пару секунд, продолжая улыбаться своей уже постоянной невозмутимой улыбкой, а потом наклонился и поцеловал Костю лёгким, почти целомудренным поцелуем.

— Я всё тот же заботливый старший брат. Любящий тебя до безумия.

Он провёл в палате ещё несколько минут, прежде чем уйти. Когда брат уходил, Косте показалось, что в дверном проёме промелькнул человек в куртке с меховым воротником, и решил, что обознался. Человек был слишком похож на Феликса Стаффа.

После ухода брата время тянулось слишком медленно. Никто из знакомых не приходил его навещать, не звонили даже родители. Прождав до вечера, Костя понял, что отец и мать просто не знают о том, что случилось.

Вместо друзей постоянно заглядывали врачи и медсестры, которые вели себя одинаково странно. Косте всё время казалось, что они постоянно перешёптываются, изумлённо разводят руками и вообще смотрят на него как на какое-то чудо. Он не понимал, что происходит. Неужели всё было настолько плохо? После того как его повязку сняли, он ощупал всю голову и не обнаружил никаких страшных ран, кроме небольшого и вполне безобидного шрама.

Вечером и на следующее утро Богдан пришёл опять. Пару раз переговорив о чём-то с врачами и медперсоналом, он большую часть времени проводил в палате, заставляя Костю поесть и пересказывая ему ничего не значащие городские новости, а иногда просто сидел и смотрел на него с тем самым новым, чуть насмешливым и уверенным выражением на лице. У него был другой голос и другой взгляд. Перед Костей был словно другой брат, и это его не на шутку пугало. Он хорошо понимал, что Богдан запретил пускать к нему друзей и знакомых, и постоянно опасался рано или поздно увидеть на пороге палаты Глухова, появившегося, чтобы возобновить сеансы своих отравляющих инъекций. Охваченный тревогой и недоверием, он начал подозревать даже врачей, но время шло и ничего страшного не происходило. Не было даже лечения и медицинских процедур. На все вопросы о том, почему его не отпускают домой, если он вполне здоров, доктора ограничивались короткими уклончивыми ответами, а в конце концов совсем перестали реагировать на расспросы, играя в тупую молчанку.

Костя не чувствовал себя слабым или больным, но ему уже начинало казаться, что он сходит с ума. Он не мог отделаться от мысли, что Богдан и тут приложил свою руку, хоть и осознавал полную несостоятельность своих подозрений. С какой стати брату подговаривать врачей?

Так прошло два дня. Когда он был уже готов окончательно взбунтоваться, Богдан заявил, что забирает его домой. Несмотря на все странности в поведении брата, это была хорошая новость. Костя был рад. Он устал валяться на больничной койке, до безумия хотел домой и к тому же прекрасно понимал, что, выбравшись из больницы, получит, наконец, реальный шанс понять, что происходит.

Приехав домой, он первым делом отправился в душ. Вымывшись и сменив одежду, Костя заставил себя спуститься вниз. Отсиживаться в своей комнате не имело смысла, поскольку Богдан настаивал, чтобы он пришёл и позавтракал. Костя не был голоден, однако он не сомневался, что брат при необходимости самолично явится за ним и отведёт в столовую под конвоем.

Когда он пришёл, Богдан уже сидел за накрытым столом. Костя устроился на своём месте и, отодвинув тарелку с едой, потянулся к кувшину с яблочным соком. Налив себе полстакана, он посмотрел на брата, который с невозмутимым видом жевал воздушный омлет. И, как всегда в последнее время, не спускал с него пристального взгляда.

— Тебе надо поесть, — неодобрительно кивнув на отодвинутую тарелку, заметил Богдан. — Надо же восстановить утраченные силы. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. А что может быть не так? У меня ведь была обычная пустяковая травма, разве нет? Правда, непонятно, с какого перепуга меня тогда продержали два дня в больнице.

Костя покосился на брата, пытаясь обнаружить хоть малейшие признаки неловкости или смущения на его лице, однако потерпел полное поражение.

— С такого, что я решил перестраховаться, — пожал плечами Богдан. — Не хотел рисковать. Ты же самое ценное, что у меня есть.

Последние слова заставили Костю ощутимо поёжиться. Его нервировал взгляд брата. Богдан и правда смотрел на него как на величайшую ценность. Безумно редкую и дорогую вещь, которую непременно следует держать под замком в подземном бункере.