В тяжелых условиях войны и революции И. П. Козловский не только руководил институтом, но и всеми силами старался сохранить историческое наследие. Возглавив институт, он ознакомился с состоянием его библиотеки и музейных коллекций (Гоголевской комнаты, нумизматического и рукописного собрания) и сделал все от него зависящее для их сохранения. По инициативе директора эти коллекции в сентябре 1916 г. были перенесены в рабочий кабинет в его собственной квартире, и конференция института поручила ему заведование кабинетом[73]. Это было дальновидное решение, так как осенью 1917 г. помещения института превратились фактически в казарму и начались реквизиции имущества. Иван Павлович составил «Отчет о состоянии коллекций института кн. Безбородко к 1 января 1918 г.», в котором тщательно описал и проанализировал Гоголевское собрание, рукописи, картинную галерею, нумизматическую коллекцию[74].
В ноябре 1918 г. И. П. Козловский подал в Министерство просвещения прошение об увольнении его с должности директора в связи с реорганизацией института[75]. В декабре 1918 г. он был вновь зачислен в Донской университет, но смог уехать из Нежина только в августе 1919 г., к началу нового учебного года.
§ 4. Ростовский период жизни и деятельности И. П. Козловского
В Ростов Козловский вернулся вместе с семьей: женой, четырьмя дочерьми и внучкой. Сын находился за границей («неизвестно где» – как писал тогда в анкете сам историк). Позже, в 1931 г., в материалах дела Козловского указано, что сын, Сергей Иванович, – белоэмигрант, проживает во Франции[76].
Жили Козловские очень скромно, занимая одну комнату и угол[77]. О бедственном положении семьи свидетельствует ходатайство правления Донского университета в отдел народного просвещения от 27 сентября 1919 г. В нем говорится, что «назначенный на должность ординарного профессора по кафедре русской истории в декабре 1918 года И. П. Козловский лишь теперь, по занятии Нежина мог явиться на место назначения, и вошел в правление университета с представлением, в коем указывает на свое бедственное положение, вследствие невозможности нанять не только квартиру, но даже комнату, т. к. свободных совершенно не имеется. Приютившись временно со своей семьей в числе 5 взрослых лиц женского пола у сослуживцев, профессор Козловский просит возбудить ходатайство перед высшим начальством о реквизиции для его семьи в Ростове или Нахичевани, хотя бы в предместьях, квартиры или даже просто комнаты, где могла бы разместиться его семья. Ввиду такого положения Правление университета имеет честь покорнейше просить Вашего ходатайства о реквизиции для профессора Козловского трех комнат с кухней в квартире проректора Ящинского, реквизированных у него военными властями, а если это невозможно, то в другом помещении. Ректор Митрофанов»[78]. Отдел народного образования просил реквизиционную комиссию оказать всяческое содействие правлению университета в подыскании и отводе помещения для профессора университета Козловского[79]. Однако просьба не была удовлетворена «ввиду приказа Донского Атамана от 5 июля с. г. (т. е. 1919. – Авт.) о воспрещении реквизиций»[80]. Помимо тяжелых жилищных условий, крайне недостаточными были средства существования большой семьи. Попытка директора библиотеки, профессора Е. А. Черноусова, трудоустроить дочерей Ивана Павловича практикантками в библиотеку вызвала обвинение в насаждении семейственности со стороны ректора ДГУ Л. М. Ефременко[81]. Е. А. Черноусов был коллегой Козловского еще со времен их работы в Нежинском историко-филологическом институте в 1907–1908 гг.[82] Сохранилось его обращение к ректору Л. М. Ефременко с просьбой не отказать сестрам Козловским в работе в библиотеке практикантками[83] с приложенными заявлениями студентки третьего курса педфака Марии Ивановны Козловской[84], студентки второго курса медицинского факультета Александры Ивановны Козловской[85] и студентки второго курса Ларисы Ивановны Козловской[86]. На заявлении рукой ректора написано: «Считаю со своей стороны невозможным делать состав служащих библиотеки “фамильным”. Это противоречит советским декретам, кроме того, есть много других семейств, из которых не состоят на работе даже по одному лицу-безработному»[87]. Тем не менее Е. А. Черноусов привлек сестер Козловских к временной работе в библиотеке и вынужден был давать объяснение, «почему применяется кустовой принцип зачисления на службу»[88]. В объяснительной записке в правление ДГУ он писал: «Довожу до сведения правления, что до привлечения к работе М. И. и Л. И. Козловских, лиц, носящих фамилию Козловские, на службе в библиотеке ДГУ не числилось ни одного. Привлечение по каталогизации сестер Козловских, по моему глубокому убеждению, не может вызвать нареканий с чьей бы то ни было стороны, как потому, что их работа будет иметь исключительно временный характер, так и потому, что работа эта ведется в высшей степени умело и добросовестно»[89].
Несмотря на бедственное положение, Иван Павлович с первых дней возвращения в Ростов-на-Дону включился в работу университета. 25 сентября 1919 г. совет университета избрал его своим представителем в качестве члена комиссии студенческих общежитий[90].
Козловский взял на себя обязанности заведования «разгромленным» нумизматическим кабинетом[91], привел его в порядок, заботился о приобретении книг по археологии и нумизматике[92].
В начале 1920 г. университет перешел в ведение органов Советского правительства[93].
Установление на Дону советской власти поставило старую профессуру перед сложным выбором – признание новой власти и переход на марксистские позиции либо отказ от продолжения профессиональной деятельности. И. П. Козловский, как и большинство его коллег-гуманитариев из Донского университета, сделал выбор в пользу советской власти: «Безоговорочно признав советскую власть, я охотно продолжал нести службу с 1920 года до самой отставки, а после отставки добровольно продолжал работать в архивном управлении»[94].
Но такой выбор предполагал постепенное изменение мировоззрения, переход на позиции марксизма. Марксизм в то время еще не занимал главенствующего положения в русской исторической науке и вызывал скептическое или враждебно-ироническое отношение в среде профессорского состава.
По свидетельству Б. В. Лунина, Иван Павлович «производил впечатление идеалиста, человека не только религиозно, но мистически настроенного. После революции все события общественно-политической жизни он рассматривал с точки зрения свидетеля, стоявшего вне совершающихся событий, считающего себя вычеркнутым революцией за пределы жизни. Такая точка зрения “облегчает тяжесть жизни и переживаний” (его собственные слова). В научном отношении он оставался хранителем и защитником чистой науки»[95].
