- И как Остерман? Валялся и умолял? - Копчик отчего-то думал, что Остерман непременно примется валяться и умолять, но тут он ошибся:

- Черт бы побрал этих немцев! - сердито бросил Кошкин, - Я дал ему два пункта, а старый гриб держался на девятку. Один балл скинули ему, оттого что стонал, но это больше из-за подагры.

- А Мюниху сколько ты дал? И Левенвольду? Этот-то точно больше двойки не стоит.

- Ты прав, девять и два, - ухмыльнулся Кошкин, - вон Николаша к нам идет, сейчас все прояснится.

По темному, сводчатому коридору к ним спешил секретарь Николай Михайлович - "мой Николас" - вспомнил Копчик интимную интонацию павшего герцога.

- Прокопов, как хорошо, что ты уже на службе, - обрадовался секретарь, - И с какой корзиночкой! Прячь корзиночку и спеши за мной, у нас Половинов опять рухнул от духоты. Я бы гнал его в три шеи, дохлятину! Пойдем, сядешь писать - мы как раз отпустили графа фон Мюниха в камеру, - секретарь увидел молящие глаза Кошкина и шепотом проговорил, - Восемь - он всех закладывал напропалую, за это пришлось снять два пункта. Пойдем, Прокопов - тебя ожидает очередной арестант, приберегали его для тебя, можно сказать, на сладкое.

- Кто это, ваше благородие? - спросил Копчик, уже догадываясь сам.

- Соляной вор, или господин Тофана. Прекрасный обер-гофмаршал Левенвольд, увы, уже не такой прекрасный, как прежде - от страха он сделался серого цвета.

- А отчего соляной вор, ваше благородие? Ведь не успею материалы зачесть, хоть подскажите!

- Разграбил вверенные ему соляные копи, - пояснил нетерпеливо секретарь, - Пойдем же, хватит телиться, отдавай корзинку Кошкину!

Копчик с тоскою передал Кошкину корзинку, шепнул:

- Смотри, все не жри! - и потрусил за начальством по темному, узкому коридору. В камере за столом сидели уже Сам, Андрей Иванович, и еще два судьи, наспех назначенные из придворных пустоцветов - Копчик толком и не помнил их фамилий, - а Половиновское место пустовало. Копчик низко склонился перед высоким судом и с удовольствием занял это пустое место. Николай Михайлович пристроился на другом конце стола. В дальнем углу камеры зловеще чернела дыба, красноватая в отблесках жаровни, и Аксель, лысый и страшный, в прозекторском кожаном фартуке, любовно перебирал играющие бликами инструменты. За дверью послышался топот, затем робкий стук.

- Введите арестованного! - звонко и торжественно провозгласил секретарь.

- Арестованный Левенвольд! - отозвался так же весело и торжественно конвоир, и втолкнул в камеру узника.

- Садитесь, дружочек, в ногах правды нет, - ласково обратился Андрей Иванович к трясущемуся гофмаршалу. Тот рухнул на стул - и Копчик не смог отвести от него глаз. Он лишь однажды видел гофмаршала так близко - в обманном зеркале в доме Десэ, когда фарфоровое личико в обрамлении белых локонов вдруг оказалось совсем рядом и гофмаршал, не видя Копчика, ему подмигнул. Тот гофмаршал был белый, воздушный и хрупкий, как мейсенский кофейник. Сейчас на стуле сидел неопрятный дядька с вороньим гнездом на голове, с запавшими висками и щеками, серыми и провисшими, словно у извлеченного из земли трупа. Прекрасные вишневые глаза его ввалились и смотрели жалко, как у больной собаки. Люди меняются в крепости, и живые прежде смерти делаются мертвыми - вот что подумал о гофмаршале Копчик.

- Что с вашим кафтаном, милостивый государь? - тихо, вкрадчиво и почти нежно поинтересовался Андрей Иванович - такова была его манера допрашивать. На гофмаршале и в самом деле не было кафтана - только кораллово-золотой камзольчик и уже не совсем белая, хоть и по последней парижской моде, рубашка. На чулках тоже виднелись какие-то разводы и стрелки, а золотые туфельки были порядком затоптаны.

- Я подарил жюстикор вашим гвардейцам, - бесцветным голосом по-немецки проговорил гофмаршал, - им очень его захотелось, - он произнес это без гнева, механически.

- Хрущов, разберись, - Андрей Иванович полуобернулся к секретарю и чуть прибавил металла в свой голос, и тут же вернулся к гофмаршалу - с интонацией, мягкой, как пух, - Душа моя, прошу вас, говорите по-русски, я знаю, что вы это можете. Канцеляристу легче будет записывать за вами.

Гофмаршал коротко кивнул - и Копчик понял, что именно в нем не то. Он не казался напуганным, он был очень болен, и дрожал не от страха, а от озноба.

- Что я должен подписать? - гофмаршал закинул ногу на ногу и сцепил на колене трясущиеся черные пальцы, - Я все подпишу, даже не читая, - он говорил по-русски, картавя и захлебываясь в шипящих, и с непривычки переставлял буквы в словах на несвойственные им места.

- Так не годится, золотко мое, - вздохнул Андрей Иванович почти сочувственно, - Мы вместе с вами пройдем по этой дорожке от начала и до конца. Я хорошо вас знаю, но так уж заведено у нас - назовите себя, сколько вам лет, кто вы, где проживаете.

Аксель в своем углу красноречиво звякнул щипцами, и арестованный наконец-то его увидел. Тонкие губы его сложились в подобие усмешки, и он заговорил, как говорит на службе своей гофмаршал - отчетливо артикулируя каждое слово, со спокойным достоинством и глубоко запрятанным отвращением:

- Огастас Рейнхольд фон Левенвольде из дома Малла, обер-гофмаршал императорского двора и управляющий Российскими соляными копями, родился на мызе Раппин в одна тысяча шестьсот девяносто... - гофмаршал сглотнул, еще крепче вцепился пальцами в колено, - девяносто третьем году от рождества Христова.

- Ого, - посчитал Андрей Иванович, - признаться, я полагал, что вы гораздо моложе.

- Увы, - без выражения проговорил гофмаршал, - а проживаю я теперь в вашей крепости, оттого, что в мой дом уже въехал всеми своими телесами господин Разумовский.

Он так и произнес по-русски это "телесами", и один из судей не удержался и хихикнул в кулачок. Андрей Иванович осуждающе покосился и упустил момент - гофмаршал смежил веки и, как пепел от сгоревшей бумаги, осыпался на пол со стула - конвойный не успел его подхватить.

- Пушнин, взгляните! - позвал секретарь, да Аксель и сам ринулся к арестованному, расстегнул ворот, потрогал пульс.

- Тут лекарь нужен, - Аксель взял горячую руку, тонкую и иссеченную до локтя вертикальными старыми шрамами, - Он весь горит, как бы не помер.

- Что за следы? - Андрей Иванович перегнулся через стол и смотрел на шрамы, и судьи тоже встали и принялись смотреть, - Он что, убить себя пытался?

- Напротив, ваша светлость, - Аксель взял вторую руку безжизненного гофмаршала и закатал рукав, - Это следы от медицинских стилетов, господин Левенвольд вводил себе антидоты от ядов.

- Что есть антидоты? - спросил один из судей.

- Суть противоядие, ваша светлость, - отвечал Аксель, - сколько шрамов - столько раз жизнь сего господина была в опасности.

Аксель взял среди инструментов тряпицу со спиртом, смочил арестованному виски, гофмаршал открыл глаза - темные, страшные, в половину истаявшего лица - и вдруг узнал его:

- Вот видите, дьявол, вот вы и ошиблись - все давно закончилось, - сказал он по-французски, и голос его шуршал, как осыпающийся песок.

- Бредит, - пояснил окружающим Аксель.

- Несем арестованного в камеру и заводим следующего, - скомандовал строго и четко Настоящий, - а эту дохлятину пусть осмотрит доктор Ковач, вызовите его из мертвецкой. Некогда чучкаться, у нас на очереди еще трое.

Ласло был готов к тому, каким увидит гофмаршала, а что до отравленных тофаной - в свое время приснопамятный господин Рьен поставлял их для мертвецкой изрядно. Так что серое лицо и кожа, обвисшая, как у трупа, не стали для доктора сюрпризом. Гофмаршал валялся на койке с запрокинутой головой, и нос торчал, как у мертвого. Ласло снял с пояса флягу с ромом, открыл коробочку с протвоядием...

- Что ты ему даешь? - встрепенулся караульный.

- Лакрицу, все равно ведь помрет, - легкомысленно отвечал Ласло, - хочешь, и тебе дам? - он показал издалека черную пилюлю, и конвойный сморщился:

- Пусть сам жрет, не надо мне, противная она.