Макс писал мне с каждой из своих пересылок. Для меня и моих знакомых он тоже сделался призраком - когда один из нас вдруг оказывался в тюрьме, остальные забывали о нем, и делали вид, что такого человека никогда и не было. Мы просто вычеркивали незадачливых товарищей из своей жизни - может, оттого, что были еще очень молоды и очень глупы, или это была такая форма самозащиты. Я не помню случая, чтобы кто-то из моих приятелей переписывался, например, со своим бывшим дилером, даже если прежде они были неразлучны, везде ходили парой и только что не спали вместе. Одним словом - с глаз долой, из сердца вон. А я вот оказалась нитакая. Я пыталась отвечать Максу на его письма - на все эти пересылочные адреса, один из них содержал в себе, кажется, "казарму ╧4". Не знаю, получил ли он потом эти мои письма или они пропали.
Я думала, Макс дурак - или просто завидовала его Сорбонне и шикарным стартовым возможностям. По его письмам стало видно, что это не так. Вдвойне тяжело писать девушке, зная, что тебя будет читать цензор. А у Макса все получилось - он увлекательно рассказывал мне о тюремных мелочах, жутких, наверное, на самом-то деле, и в тоне его писем звучала такая беззлобная, летучая ирония - как будто он понял что-то важное на этих своих пересылках. Он стал смотреть на свою жизнь словно с внезапно набранной высоты - высоты не птичьего полета, пока что полета бабочки. "Так души смотрят с высоты на ими брошенное тело". Мне захотелось поговорить с этим новым Максом, и захотелось приехать к нему в этот его Соликамск - просто взглянуть, во что он в итоге превратился. Это не была бы жертва, это был бы жест любознательности. А летом Макс пропал. Писем не было, во всех Соликамских зонах, куда я звонила, отвечали - такого человека среди осужденных нет. А потом я перестала его искать. Его письма лежали у меня под подушкой. Однажды ночью я спросила у Дани, по-прежнему сидевшего на краю моей постели со стрелою в груди - не появлялся ли он у вас, пропащая душа. И Дани отвечал мне, смеясь, совсем как вертухаи из Соликамских колоний - нет, такой осужденный к нам не поступал.
Он приехал в августе. Все наши были на даче (не все, конечно, Раечка - в Кащенко), в квартире остались только я и хорь Казик. Хорь бесновался в клетке, я вышла на балкон и смотрела, как падают августовские звезды. С нашего балкона хорошо видны звезды - наверное, оттого, что дом стоит на краю парка и огни не слепят глаза. Я просто считала, сколько звезд упадет за час - одна, две - и не загадывала желаний. Зачем? Мои желания при исполнении превращаются все время в монструозную фигню.
Возле подъезда затормозило такси - так, что взвизгнули шины. Я посмотрела вниз - из машины выбирался мужчина, высокий и гибкий, и даже с высоты и в темноте было видно, как хорошо он одет.
- Макс! - позвала я с балкона. В конце концов, такой мужчина в мире был только один - ну, может, еще один такой же хранился в палате мер и весов.
- Что ты там делаешь? - Макс задрал голову. Его лицо матово белело в темноте - хотя бы его роскошный колониальный загар полинял за время отсидки.
- А ты - здесь? Сбежал?
-Амнистия!
- Заебали орать! - раздалась этажом ниже конструктивная критика. Макс пожал плечами и вошел в подъезд.
Я не повисла на нем, поджав ноги. Если бы он явился облезлый и небритый, как на картине Репина "Не ждали", но он был одет как лорд и выглядел как лорд, и зубы у него были на месте, и я опять ощутила себя рядом с ним чумичкой.
- Иди, поздоровайся с Казиком, - я впустила его в квартиру и за руку повела по коридору, - если он тебя не забыл. Ты такой нарядный - из Соликамска?
- Из Удомли. Просидел там три дня, взял такси и сбежал к тебе, - Макс открыл клетку и взял на руки хоря, - Фреттхен...
- Он Казик. Почему ты сразу не позвонил, что тебя выпустили?
- Во-первых, отец, во-вторых, стеснялся явиться к тебе тюремным страшилищем. Хотелось во всей красе.
- Удалось.
Макс повернулся ко мне - хорь сидел на его плече. Я не думала, что фретки помнят своих прежних хозяев.
- Знаешь, что самое смешное? - спросил он, и хорь обвился вокруг его шеи, как боа.
- Что ты теперь останешься у меня, и моя жизнь превратится в тыкву?
- И это тоже. Но не только. Перед отъездом мы с папашей гуляли по Соликамску, и видели дом, в котором сидел в ссылке Казимиров братец.
- С мемориальной доской?
- Типа того. Так вот - ты зря ругала Казимира за черствость. Нам рассказали, что из дома был прорыт подземный ход. Никто не знает, зачем и для кого, там какие-то идиотские варианты, то ли для охраны, то ли для баб, но у меня сразу возникла логичная стройная версия.
- Рене нарезал-таки винта по этому подземному ходу?
- Мне кажется да. Может, и не к Казику - но ему все-таки было к кому бежать.
Deux étions et n'avions qu'un coeur;
S'il est mort, force est que dévie
Voire, ou que je vive sans vie...
Comme les images, par coeur,
Mort!
На двоих у нас было - одно сердце
Но он умер, и придется смириться
И научиться жить в отсутствие жизни
Наугад, наощупь, подобно призрачному отражению
После смерти
