- У меня записка для тебя, Николас. От его высокографского сиятельства господина фон Бирона, - фон Мекк свернул записку и запечатал ее своим перстнем, - Через час такой же приказ получишь от начальника своего Андрея Ивановича.

Николай Михайлович с почтением принял записку, мазнув Акселя ледяным взглядом. Разломил мягкую еще печать, прочел, удивленно поднял брови. Фон Мекк натянул на руки кофейные на этот раз перчатки. На манжеты его было жалко смотреть.

- Ступай, Пушнин, - брезгливо проговорил секретарь, - девку пока не пытай, я по ней передам тебе меморию. И помощника своего пришли к нам, Тороватого.

- Так он и по-русски-то еле говорит, - удивился Аксель.

- А разговорчивый кат у нас уже был, - медовым голосом отвечал Николай Михайлович, - Ступай, Пушнин, не задерживайся.

- Дозвольте, донос захвачу, - Аксель схватил со стола донос и был таков.

- Видишь, принес в целости, - отдал Аксель донос уже отчаявшемуся было Кошкину.

- Долго же ты ходил, - отвечал недовольно Кошкин, - баба вон сомлела, лежит.

В углу на лавке печальный солдат брызгал водою на бесчувственную Леду и вяло шлепал ее по щекам.

- Начальство я в коридоре повстречал, - со значением проговорил Аксель, - вот и припоздал маленечко. Девку лупить пока не велено, через час будет по ней мемория.

- А нам что делать? - удивился Кошкин.

- Хочешь, в карты сыграем? - предложил Аксель.

- А девку куда?

- Пусть посидит, посмотрит на нас, - зло бросил Аксель, - Подумает, перед кем можно рогатку свою раздвигать, а перед кем и не стоит. А ты, служивый, не хочешь ли в карты сыграть?

Солдат усадил кое-как на стул приоткрывшую глаза Леду и коршуном устремился к столу:

- А во что играем, хлопцы? И какие ставочки?

Через час заглянул довольный, как удав, помощник экзекутора Тороватый:

- У меня мемория для вас, по шпионке цесарской. О, вы играете!

- И ты садись, - пригласил Кошкин.

- Боюсь, фортуна мне сегодня уже улыбнулась, - Тороватый глянул на Акселя и угрызся совестью, - Прости, Аксель, что подсидел тебя. Прежде фон Мекк твой был...

- Да я не в обиде, - Аксель взял меморию, раскрыл ее и прочел, - что ж, милость высокографская безгранична, милосердие безмерно, и каждому по делам его. Подержи, Тороватый, клиентку - я дело сделаю, и мы сядем, доиграем.

Когда Копчик и Ласло проснулись, история уже завершилась. Милосердная высокая особа покинула крепость в закрытых черных санях, увозя в кофейного цвета когтях расписку на очередные отнятые авуары. Секретарь в своем кабинете шипел, как змея - оттого, что дела теперь делались через его голову. Аксель с горькой своей добычей спустился в прозекторскую к Ласло. Освобожденную девку по личному приказу Андрея Ивановича Настоящего отдали Акселю в руки. Правда, девка та была теперь без языка и, кажется, не очень годилась уже Копчику в невесты.

Впрочем, стоило ли Копчику знать обо всем, например, о постыдном любопытстве графа фон Бюрена? Донос изъял из дела и забрал с собою один милосердный господин, не иначе, как для того, чтобы отхлестать сей кляузой по морде доносчика-лакея. Или поручить эту сладостную месть изящному Вольдемару Плаксину. Лентяй Кошкин доноса так и не прочел. Другие участники событий - не снизойдут никогда до объяснений с каким-то Копчиком. И Аксель молча вручил полумертвую, бесчувственную Леду в руки едва проснувшегося, похмельного жениха.

-Жаль, конечно, что место потеряно, - сокрушался Копчик, - впрочем, со дня на день графиня собиралась Ледку гнать. Ревнивая старая дура. Как будто прислуга в чем виновата, да и не смылился же этот ее... Эрнест или как его...

- Кто это - Эрнест? - не понял Аксель. Они вдвоем сидели в доме вдовы-капитанши, возле клетки с кенаром, и Аксель крутил перед птицей крошечную шарманку с мелодией - приучал кенара петь. Измученная, вся в кровавых бинтах, Леда спала на Копчиковом ложе, укрытая лоскутным пестрым одеялом, и Аксель с удивлением увидел на ней выбившийся из выреза рубашки серебряный православный крестик.

- Да хозяин ее бывший, граф Бюрен, его так зовут - Эрнест, - пояснил Копчик, - как будто девки крепостные в ответе за то, что с ними баре делают.

- Ты что, все знал? - Аксель перестал крутить шарманку и уставился на Копчика, как на диковину, - про Леду и Бюрена?

- Я с первых ее слов все о ней знал, - вздохнул Копчик, - я же дознаватель, а не кот начхал.

- И женишься?

- Она тогда крепостная была, не хозяйка себе, - разъяснил Копчик Акселю, как ребенку, - Что велели ей, то и делала. Теперь она вольная. При мне того уже не было, а теперь и подавно не будет. Зато будет мне благодарна по гроб жизни, что не девкой взял и не попрекнул.

- Ты ее креститься заставил? - спросил Аксель шепотом.

- А кто же? Ледка лютеранкой была, как ее графиня, - Копчик криво усмехнулся, вспомнил, наверное, как неровно дышал к сиятельной художнице, - А то, что жена без языка - это даже и не так плохо.

- Ты еще скажи Бюрену спасибо, - Аксель опять завел шарманку, и кенар откликнулся - запел, - Святой ты, Копчик, как есть святой.

- Спасибо? - Копчик посмотрел на Акселя с кротостью, под которой прятался - черный яд, - Он кобель, конечно, и говно на лопате, этот граф Эрнест, но был у него выбор - убить Ледку или отпустить, пусть и без языка. А убить ее было ему куда как легче...

Аксель вспомнил, как ползал он на коленях в кабинете секретаря и как граф рвался именно что убить, но рассказывать об этом не стал, спросил лишь:

- Когда привезут к тебе этого Эрнеста на допрос - заметь, я не говорю если, я говорю - когда, ибо такие Эрнесты всегда свой путь заканчивают в нашей скромной обители - какую степень ты применишь к нему, третью или третью с элементами четвертой?

- А я личное с работой не мешаю, - с достоинством отвечал Копчик, - что Настоящий велит, то и применю.

1998 (зима)

"Мы смеялись над ним - над его наивным желанием казаться французом, будучи немцем. Мы шутили над лотарингским его наречием, которое он искренне почитал благородным языком франков. Мы, рожденные высоко, с голубою кровью в наших жилах, считали весьма забавным его непреходящее желание породниться с герцогами, маршалами Франции, и высмеивали эти бесконечные, казавшиеся нам жалкими попытки. Были годы, когда мы снисходили до него, как ангелы до ничтожного смертного. И настали годы, когда он - герцог, свежеприобретенный родственник маршалов Франции, и его французское происхождение подтверждается патентами и письмами, и он смотрит на нас и не видит, как звезда с небес, и мы под его ногами - лед, пыль, грязь, ничто. Rien."

- Наконец-то, я думал, никогда тебя не найду.

Я вздрогнула и подняла голову от книг - Макс стоял среди стеллажей с абсолютно потерянным видом, и в каждой руке у него было по мотоциклетному шлему.

- Ты, наверное, впервые видишь столько книжек сразу? - спросила я ехиднейше.

- Смеешься? Я год проучился в Сорбонне, - Макс подошел и положил один из своих шлемов на мои книги, - Если хочешь, поехали сейчас. Пока еще светло. Иначе это точно будет смертельный номер.

- А куда ты дел Даньку?

- Съел. Твой Данька сбежал от меня на главпочтамт, звонить какой-то французской Амели.

- Не ревнуй, это коллега из Гренобля, - я отодвинула шлем и собрала книги.

- Я полигамен, а значит, и не ревнив, - отвечал Макс.

- А как ты вошел? Здесь же пропускная система? - спохватилась я.

- Посмотри на меня. Внимательно, - Макс принял полную достоинства позу, - Разве можно было меня - и не пустить?

Я посмотрела - высокий, с длинной блестящей челкой, в куртке военного летчика, Макс был похож на актера, играющего - простого бесхитростного парня. Где-то в палате мер и весов, между идеальным метром и идеальным килограммом, пустовало место и для него - место идеального мужчины.