- Мы едем? - напомнил Макс. Я сложила книги в стопку и понесла сдавать. Макс со шлемами шел за мной, и пока я возвращала книги, архивариус смотрела только на него за моей спиной, и вместо книг я могла бы отдать ей, например, кирпич.

На улице все растаяло, но еще не обледенело - самое то для поездки в Шлиссельбург по зимней дороге. Мотоцикл стоял возле будки охранника - охрана не только пропустила Макса невозбранно, но и взяла под покровительство его железного коня.

- Ты знаешь, как ехать? - спросила я. Сама я не знала.

- По шоссе через мост до Петра, - скороговоркой произнес Макс, надел на меня шлем и намотал мне на шею свой шарф, - готовься, будет очень холодно.

Макс завел мотоцикл, я уселась ему за спину и обняла его обеими руками:

- Жаль, что у тебя нет коляски. Такой, как у медведей из "Ну, погоди".

Макс не ответил - мотоцикл прыжком сорвался с места, сделал круг мимо будки охранника и птицей устремился в туманную подтаявшую даль. Я прижалась к Максу, к его скользкой авиаторской куртке, и закрыла глаза. Это было очень, очень холодно - этот зимний, в духе Шуберта, путь, - и я знала, что путь мой и впредь останется холодным, зимним и одиноким, без Дани. Некому будет носить меня в ванную и греть мои замерзшие ноги. Некому будет пытать нашу семью днем французского языка. Мотоцикл несся то ли в тумане, то ли в мороси, обгоняя одинокие грязные фуры. Грязь так и летела из-под колес, я поняла, что по прибытии я стану человек-какашка.

- Петр! - прокричал Макс. Мотоцикл обогнул черную фигуру на постаменте - от похожей фигуры бегал по ночному городу мальчик Нильс. Мотоцикл пролетел по мосту и замер на пристани - я уткнулась носом в Максову куртку, спасибо силе инерции.

- Мы быстро, - похвалил себя Макс, - ты еще успеешь скататься в крепость на катере. Я не поеду - боюсь, мою чудо-машину здесь попрут.

- Мне и не нужно на катере, - ответила я, - мне хватит и так.

Как было объяснить ему, что я хотела здесь увидеть? Лету? Переправу из мира живых в мир мертвых? Сонную воду, пересекаемую лишь однажды, когда прежняя беспечная жизнь остается на берегу, да просто вся живая жизнь - остается на берегу? Ведь даже возвращаясь из крепости, вы проплывете по другой уже воде, и ступите на берег, на котором вашей жизни нет, кончилась. А что началось - бог весть. Крепость темнела в тумане неясным горбом динозавра-конкавенатора, и я туда не хотела.

- Зачем ты все это делаешь? - я сняла шлем и тряхнула волосами, хоть там особо и нечем было. Макс сидел на мотоцикле и смотрел на воду, шлем лежал на его коленях.

- Я просто хочу тебе понравиться, - длинная блестящая челка почти скрывала его лицо, и он нарочно не убирал ее, - это как дрессировка коня по методу Плювинеля - максимум ласки и потакания природным склонностям.

- Какой предмет ты изучал в Сорбонне?

- Франкофонная и современная литература. Bien recueilli, débouté de chacun...

Я смотрела на тающие вдали крепенькие коренастые башенки. В черной воде плыл разломанный лед. Снежная крупка, подхваченная горизонтальным ветром, неуклонно стремилась в лицо.

- Этот твой Казимир сидел в Шлиссельбургской крепости? - спросил Макс.

- Этот мой Казимир нигде не сидел, не сподобился. Вот в Петропавловской крепости провел несколько незабываемых месяцев его брат Рене, по слухам, отравленный к тому же своим же ядом. Как скорпион.

- И - там помер?

- Да нет, не помер, сходил на собственную казнь, был помилован и укатил в ссылку, где еще долго прожил. Оторванный навеки безжалостной фортуной от своих любимых. Макс, ты будешь скучать по Дани?

- Зачем мне скучать по Дани? - Макс отбросил наконец с лица челку и я подивилась, какие глупые у него глаза - как пуговицы, - Я смогу прилететь к нему в любой момент.

"А я - нет" - подумала я.

- Дани обещал забрать меня к себе, если мне здесь наскучит, - продолжал Макс.

"И меня" - подумала я. И спросила:

- Как же ты поедешь - в нищий университетский городок Гренобля, после всех своих понтов и префектов?

- Как? - беспечно улыбнулся Макс, - Наверное, со своей банковской картой?

В квартире развратника-префекта Дани валялся на моем диване и читал мою книгу.

- Оказывается, Казимир был знаком с Казановой, - произнес он уважительно.

- И остался о нем крайне невысокого мнения, - продолжила я, - признавайся, Казанова, кто такая Амели?

- Макс, ты предатель, - вздохнул Дани. Я вырвала у него книгу и придушила мерзавца. Макс смотрел на нас с умилением.

- Доктор Амели Ламель, сорок два года, очки минус восемь, два подбородка, волосатые ноги, - перечислил Дани, - но ты, конечно, ревнуй, систер, мне это льстит.

Я знала его не так долго, но уже научилась определять, когда он врет. Я отпустила Дани и села на диван у него в ногах - он тут же забросил ноги мне на колени. Макс сидел в кресле напротив нас, и глаза его плавились от нежности. Что видел он в нас - две цели в тире, в которые стреляешь с двух рук, две одинаковые рогатые головы над камином?

- Господа, не желаете подкрепиться? - вкрадчиво спросил Макс, и Дани подпрыгнул на диване, как игрушка на ниточках - та, что опадает и вскакивает. Я кивнула, прикрыла глаза и увидела туманную крепость за черной водою Леты.

1739 (зима). Когда Токио превратился в лес

Наступают годы, когда все мечты псами ложатся у ваших ног. Уже четыре года Копчик выезжал с обер-офицерами на самые серьезные расследования и снискал к своей работе высокое расположение. Одно плохо - из полицейского управления Андрей Иванович Настоящий выписал с повышением новую звезду, юного канцеляриста Половинова (любил руководитель департамента похищать из смежных ведомств чиновников, как некогда орел восхитил Ганимеда). Впрочем, Копчик не был завистлив, если руководство полюбило Половинова - что ж, пусть все говно несет к его, Половиновскому, берегу. Молчаливая прекрасная жена Леда, которую после крещения стали звать русским именем Ульяна, родила Прокопова-наследника и половину года проводила с сыном в имении матушки Копчика, как Персефона в Аиде - по крайней мере, ей самой так казалось.

Аксель с опаской ожидал, не явится ли за ним стройный призрак Вольдемара Плаксина для нового конфиденциального задания, но за четыре года Плаксин за ним так ни разу и не явился. Аксель объяснял это для себя отчасти тем, что одной высокой особе наскучило сухопутное пиратство - видно, всех, кого мог, уже ограбил. По слухам, господин фон Бюрен открыл для себя карточную игру как способ легального получения взяток и каждый вечер проводил отныне за карточным столом. Фон Бюрен теперь и по документам официально именовался фон Бирон - после избрания его герцогом Курляндии какой-то очумевший, не иначе, французский маршал, во всеуслышание объявил его своим нашедшимся потерянным родственником. Вот у кого мечты легли к ногам веером, как карты...

Аксель и Ласло жили теперь вдвоем в бывшем домике Десэ - ни один из них так и не женился, Ласло ждал все свою богатую невесту, Акселю же не позволяло вступить в брак горькое знание человеческой природы, обретенное за время службы. Он видел бездны, разверзавшиеся в людях под действием инструментов из волшебного чемоданчика, и понимал, что никогда уже никому не поверит. А иметь под боком вторую Леду - да увольте. С превращением в целого ката Аксель забросил врачебную практику - некогда стало - и лишь иногда соглашался вырвать зуб или вправить вывихнутую руку. Довольно навправлялся он этих рук на основной своей работе, после того, как снятый с дыбы клиент отправлялся за стол к канцеляристу давать показания. Аксель делал зло без удовольствия, и это лишь отчасти оправдывало его в собственных глазах, и чем дальше, тем противнее было ему оставаться послушным орудием в руках придворных интриганов, первых нумеров из списка Ласло. Аксель давно не питал иллюзий - кому и зачем служит Тайная канцелярия. Он подумывал, не уйти ли со службы и не податься ли в лекари, останавливала лишь разница в деньгах и бездарность помощника Тороватого - на которого предстояло все оставить. Он понимал, отчего так пил его предшественник, и все чаще сам низвергался в объятия Бахуса.