- И говорю, и понимаю, - кратко отвечал Аксель.

- Я могу откусить тебе голову, - на чудовищном лоррене проговорил фон Бюрен, и Аксель не стерпел - уставился в упор - в лицо без маски, красивое и четкое, как римский скульптурный портрет, - И ты можешь откусить мне голову, если очень постараешься. Но мы с тобою не будем этого делать.

- Не будем, превосходный мой господин,- по-французски подтвердил Аксель.

- Этой ночью в доме Масловых умер хозяин. Ты должен пойти в его дом, передать вдове мою записку и осмотреть тело. Как можно быстрее. Ты не вправе вскрывать тело и даже трогать. По всем признакам - по запаху, по цвету кожи, по пятнам на теле - ты должен определить, был ли умерший отравлен. Просто - да или нет. И как можно быстрее - вернуться и доложить мне, да или нет. Плаксин тебя проводит, но в дом он не пойдет - никто его там не любит, - фон Бюрен усмехнулся и вытащил из перчатки записку, - Отдай вдове. Если будет она с тобой говорить - слушай, если нет - ничего не спрашивай. Ступай.

Аксель поклонился и быстрым шагом направился к выходу - и стройной тенью летел за ним Вольдемар Плаксин.

- Где дом Масловых? -спросил его Аксель уже на улице, - Ехать нужно или ногами дойдем?

- Дойдешь, - кратко ответствовал Плаксин, - Я провожу.

Они шли не то что бы долго, но Аксель успел заморозить уши и нос. Плаксин вел его какими-то задворками, залитыми помоями, и Аксель затосковал было - как он явится в приличный дом в грязных сапогах. У дома Масловых он нарочно потоптался в сугробе, чтобы сапоги стали почище, и только потом постучал. Открыла перепуганная горничная.

- Я к хозяйке, - сказал Аксель, - к вдове господина Маслова.

Горничная зажала рот платком, всхлипнула и впустила Акселя. Теплый дух чужого протопленного дома охватил его медвежьими лапами. Из комнат вышла хозяйка - молодая востроносая женщина в домашнем платье. Она не плакала, но руки ее дрожали. Аксель передал записку в эти дрожащие руки:

- Граф соболезнует вашему горю, - проговорил он мягко, - и поручил мне расследовать...

- Я не дам его резать, - твердо и зло отвечала хозяйка, - Граф ваш безбожник, а нам еще в церкви отпевать.

- Он и не велит резать, - оправдался Аксель, - только взглянуть. Прочтите, в записке все должно быть - я не читал, что он пишет.

- Несли и не читали? - не поверила вдова.

- Я никогда не читаю чужого.

Хозяйка еще раз пробежала глазами записку, скомкала, бросила в карман платья:

- Идемте же, только ничего не трогайте. Вы тоже можете умереть.

- Отчего же? - театрально удивился Аксель, следуя за нею по галерее рассветных комнат.

- Муж знал, что умирает от яда. Последние дни он ночевал в кабинете, чтобы не погубить меня и детей, - вдова вошла в кабинет, Аксель следом за нею - и горничная внесла два подсвечника. На диване лежало тело человека с осунувшимся, темным лицом, с запавшим ртом. От тела уже пахло - тяжело и муторно. Аксель взял свечу, подошел, пригляделся - вся подушка была в выпавших длинных волосах. Лицо покойного, с синими губами, было очень уж страшно - придется гримировать его перед похоронами особенно тщательно. Хоть и не велено было спрашивать, Аксель спросил:

- Давно ли это началось? Он долго болел или сразу помер?

- Месяц назад муж мой сидел на обеде рядом с княгиней Лопухиной. На княгине был перстень с розовым камнем, - тихо, отчетливо проговорила вдова, - такие перстни носят еще все Левенвольды. Княгиня - метресса младшего из них, если вы не знали. Ваш граф ничего не станет делать. Но пусть он хотя бы обо всем услышит. Мой муж умирал этот месяц, и никто не верил ему, когда он говорил, что отравлен, никто не попытался помочь. Он потерял волосы и зубы, он выблевал всего себя за этот месяц в своем кабинете. Мой муж был совсем молодой человек, обер-прокурор, и стал бы генерал-прокурором, если бы не был столь доверчив...

- Поверьте, следствие на верном пути, - заверил Аксель, догадываясь, что, кажется, на этот раз добегался гофмаршал. "Так это и есть тот самый обер-прокурор, на которого все мы ставили, - думал Аксель, - непримиримый враг крепостного рабства. Черт бы драл гофмаршала, ей богу!" Все его медицинские знания говорили об одном - перед ним отравление ядом аква тофана, редким, смертельным ядом, убивающим жертву медленно, в течение месяца. Весь этот месяц умирающего снедала невыносимая печаль. Выпадали зубы и волосы. Аксель все это видел - на трупах, которые вскрывали Десэ и надменный господин Рьен.

- Он ничего не сделает, ваш фон Бюрен, или как вы его зовете теперь - фон Бирон, этот ваш самопровозглашенный канцлер империи. Он поплачет, выразит соболезнования и назначит пенсию. И никого не накажет. Но пусть он хотя бы знает - как это было, расскажите ему. Змея на его груди - когда-нибудь укусит и его самого.

Аксель поставил свечу на стол и поцеловал вдове руку.

- Я постараюсь все передать без изъятий, - проговорил он с искренним сочувствием, - ваш супруг опередил свое время, он мыслил дальше нас и был лучше нас...

- И - ни-че-го, - вдова отняла руку, повернулась и медленно вышла из кабинета. Горничная проводила Акселя до дверей. На улице мужественно мерз Вольдемар Плаксин.

- Бегмя бежим! - скомандовал он, и они, в самом деле, побежали бегом до самого манежа. У Акселя нос не успел замерзнуть. Так и влетели в манеж - раскрасневшиеся, окутанные паром.

- Опоздали, - без эмоций проговорил Плаксин.

Среди опилок и конских яблок граф фон Бюрен беседовал с господином Рьен. То есть, прости господи, с гофмаршалом Левенвольдом.

- Но ты иди, рискни, - Плаксин толкнул Акселя в спину. Аксель направился к этим двоим, ожидая, когда они закончат разговор и у него появится право открыть рот. Они говорили по-французски - не иначе, для того, чтобы не поняли слуги - и до Акселя донесся обрывок длинной французской фразы, произнесенной гофмаршалом горько и нежно:

- Кровь моего разбитого сердца давно ушла в землю, и проросла травой, которую щиплют твои кони...

На что фон Бюрен отвечал ему на своем отрывистом лоррене:

- Какое сердце, Рене? У нас у каждого давно своя война...

- Не называй меня так, - зашипел гофмаршал.

- А как тебя называть? Еin idiot mit dem guten Absichten? - фон Бюрен не улыбался, но черные глаза его смеялись. Гофмаршал повернулся, как механическая фигурка на табакерке - взметнулись веером золотые одежды - и вылетел пулей прочь, осыпав замершего Акселя метелью золотых блесток.

- Давно ждешь? - увидел Акселя фон Бюрен. То есть раньше - совсем не видел, во все глаза смотрел на другое.

- Нет, ваше сиятельство, - смиренно отвечал Аксель. По-французски, как и было условлено.

- Ну - и? Да - или нет?

- Да, ваше сиятельство, - Аксель перешел на шепот, - Яд аква тофана. Покойный принял его месяц назад...

- Я знаю, не продолжай, - прервал его фон Бюрен, - Это именно тофана, ты уверен?

Как ни хотелось Акселю рассказать, отчего он в этом так уверен, и какие трупы вскрывал не так давно в крепости молчаливый господин Рьен - но он лишь кивнул. Стоило ли вставать между этими двоими? И были ли тайной дела господина Рьен для самоназначенного канцлера?

- И я знал это, старый дурак, - проговорил сам себе фон Бюрен, подтверждая догадку Акселя, - Спасибо тебе, кат Пушнин, за службу. Деньги возьмешь у Плаксина, - граф ударил себя стеком по голенищу бесценного замшевого сапога, подозвал своего гнедого ахалтекинца и птицей взлетел в седло. Ей-богу, это было очень красиво. Это завораживало - почти как публичная казнь.

Аксель вернулся к Плаксину, смотревшего на него теперь, как на старого друга - или, по крайней мере, как на товарища по несчастью - и Аксель ответил на его вопросительный взгляд словами вдовы Масловой:

- И - ни-че-го.

Ухаживания Копчика завершились счастливо - матушка скрепя сердце одобрила японку, главным образом из-за места Лединой службы. Копчик сделал Леде предложение руки и сердца и получил немедленное согласие. Условились, что Аксель переедет в дом Ласло, и вся квартира в доме вдовы-капитанши останется в распоряжении молодых. Леда не хотела бросать службу у графини - если только графиня сама ее не погонит, и прижимистый Копчик, считавший, что никакие деньги в семье не лишние, тем более жалование графской камеристки, отнесся к этому с одобрением.