Машина вознеслась на бордюр, царапнув брюхом.
- Нужно было сперва всем выйти, а потом парковаться, - наставительно сказал Дани.
- Можешь выйти сейчас, - разрешил Макс.
Он жил в так называемой "профессорской башне" с единственным подъездом, и в подъезд было не войти - у входа дежурил дворник и всех отгонял, а с темного неба летели на землю снег и осколки льда. Еще болтались в воздухе тросы люльки.
- Можно пока покурить, - предложил Макс. Я закурила, запрокинула голову, выпустила дым - люлька реяла перед домом, озаренная огнями, как корабль гуманоидов.
Солдаты с крыши сбрасывают снег, прерывисто дыханье декабря
Тихонько умирает этот век, кончается, иначе говоря...- прочитала я, и Макс спросил:
- Кто автор?
- Ваша покорная слуга, - отвечала я, и Дани сделал ехидное лицо.
- Это экспромт? - удивился Макс.
- Конечно, нет, - за меня ответил Дани, - В прошлом году на Лизочку упала сосулька, вот с тех пор она это везде и читает. Производит впечатление.
Дворник помахал, мол, можно идти - и мы вошли. В подъезде стояли цветы и лежал ковер (в нашем с Дани подъезде лежал только кот и иногда - бомж). Макс жил в квартире, называемой еще гарсоньеркой - одна огромная комната с окном во всю стену, посередине - круглый диван, как у кокотки. В квартире царил загадочный вечерний полумрак, здесь, кажется, и не было верхней люстры. Под потолком на нитке висела корова с крыльями, а в большой, в полстены, клетке яростно резвился хорь. Вот тут-то, при виде хоря, Макс мне и понравился. Человек не совсем пропащий, если у него живет хорь, да еще в такой большой клетке.
- Как его зовут? - спросила я, - И можно его взять?
Макс выловил хоря из клетки и дал мне погладить - с рук:
- Его никак не зовут, просто фреттхен. Они все равно не откликаются.
Я погладила вертлявую нелепую зверушку, и Макс выпустил хоря обратно в клетку. Дани что-то включил в корове, и она понеслась под потолком кругами.
- Господа, не желаете подкрепиться? - Макс сел в кресло за низкий стеклянный столик. Господа еще как желали. Макс сделал на стеклянной поверхности несколько белых одинаковых дорожек, и доктор Дани тут же спросил:
- А стол чистый?
- Больше грязи - шире морда, - успокоила я его.
Я вдохнула порошок и подумала о яде аква тофана - все отравленные ею умирали в великой печали. Казимир Вальденлеве много об этом писал - яды были его семейным хобби.
- Макс, а где ты родился? - спросила я.
- В Удомле, - отвечал Макс расслабленно, он полулежал в кресле, и Дани в такой же позе валялся в кресле напротив него, и они не сводили друг с друга глаз. А я сидела на краешке кресла, словно меня вот-вот сгонят.
Я встала, подошла к хоревой клетке - зверек носился в прозрачном колесе, стремительно перебирая короткими лапками.
- Впервые вижу, чтобы фретке такое нравилось, - удивилась я.
- Что там с ним? - Дани поднялся с кресла и встал рядом со мной, - А что, белки тоже так делают.
Макс подошел и обнял нас обоих за плечи:
- Друзья мои, у меня есть к вам одно предложение, - он смотрел Дани в глаза поверх моей головы, - может, перейдем в горизонтальную плоскость? - и он скосил глаза на свой круглый непотребный диван.
- Ни за что, - отвечала я.
- Это может быть любопытно, - предположил Дани, - мы же раньше такого не делали.
- Это может быть - забавно, - нежно произнес Макс. Это могло и в самом деле быть забавно - одного я любила, другой начинал мне нравиться, и ты никогда не узнаешь, как это, если однажды не попробуешь. А праведны лишь те, кто уже пресытился и те, кому никто ничего не предлагает.
Полутемная комната внезапно озарилась белым светом - за окном, как солнце, что-то взошло, и слепяще просияло. Мы зажмурились и разомкнули объятия.
- Бог пришел за нами, - прошептала я, - спалить нас, как Содом и Гоморру.
- Это люлька с рабочими, - догадался Макс, - сбивают сосули.
Неясные фигуры колдовали в лучах слепящего света, а в комнате, озаренной, словно прожектором, черной мухой кружилась под потолком летающая корова.
- Вот как она выглядит - не судьба, - рассмеялся Дани и вернулся в кресло.
1734 (лето). Субретка и госпожа
За весну многое успело произойти. Копчик придан был в помощь обер-офицеру для поездки в Шклов и расследования дела знаменитого Шкловского душителя. На месте преступления оставлял душитель записи крамольного содержания. Когда его вязали - душитель зычно выкрикивал свои манифесты и сатанински хохотал. Копчик допросил злодея на пару с местным экзекутором, и отправленные в столицу протоколы блистали такой логикой, таким соответствием букве закона и, не побоимся этого слова, изяществом, что сам Настоящий по прочтении протоколов сих умилился сердцем и представил Копчика к званию канцеляриста.
Ласло тем временем сгорал в пламени тайного романа. Синеглазая княгиня, большая поклонница духов, тарота, нумерологии и всего сверхъестественного, удостоила лекаря-прозектора своим высоким доверием. В черной бархатной полумаске являлась она между двумя и тремя часами пополуночи в скромное жилище Ласло, унаследованное им от невинноубиенного Десэ. Лекарь зажигал черные свечи, раскладывал карты - Иерофант, Луна, Справедливость, Повешенный и так далее - и по ним толковал будущее. Будущее у княгини выходило божественное, а настоящее - каждый раз разное, как и в жизни бывает. Болтушка княгиня во время гадания вываливала на Ласло последние светские сплетни, и тот сохранял их в памяти - для дальнейших изменений мартиролога, по которому делались ставки. Так узналось, что новый обер-прокурор много на себя берет, врагов себе нажил изрядно, и все оттого, что крепостное рабство ему не по душе и пытается он, как может, облегчить законодательно крестьянскую долю. Ласло и сам не одобрял крепостное рабство - на его родине подобного в заводе не было - но ставки на обер-прокурора принимал охотно. Старший из Левольдов помер, судя по всему, от яда (пришлось навсегда его вычеркнуть из списка), и младший, убитый горем, весь в черном, как гадюка, уехал к нему на похороны (еще вычеркивание, но временное). Вскоре после черной мессы граф фон Бюрен внезапно вдрызг разругался с австрийским посланником. "Unvorsichtige Dummkopf!" - орал он на присевшего от ужаса посла. "Вы, вы, вы - только с лошадьми говорите вы по-человечески, а с людьми вы фыркаете и ржете, как лошадь" - жалко отбивался посол, не подозревая, что дает самую точную из имеющихся в истории характеристику невоспитанному фон Бюрену. Княгиня опасалась, что деспот прослышал что-то про их оккультные приключения, но, вроде бы, все обошлось - фон Бюрен бесновался из-за политики.
Вместе с апрельским весенним ветром явился в крепость нарядный господин фон Мекк, один, без охраны и без очередной спеленутой жертвы, заперся в кабинете с секретарем Николаем Михайловичем и долго с ним шептался. После чего секретарь призвал к себе Акселя:
- Чем ты так ему приглянулся? - с уважением спросил секретарь. Если бы не всегдашняя его невозмутимость - можно было решить, что Николай Михайлович удивлен, - Господин фон Мекк просил уступить тебя ему.
"Куда?" - чуть не спросил Аксель. Он давно уже понимал, что нарядный фон Мекк не ровня своему полицейскому доппельгангеру.
- Не боись, - секретарь безошибочно прочитал его замешательство, - я тебя отстоял. Но попомни мой совет - любовь сего господина не менее опасна, нежели его неприязнь.
- Прикажете ховаться, как он покажется? - с придурковатым видом спросил Аксель, и Николай Михайлович рассмеялся:
- Куда ж ты сховаешься, с кнутом да от клиента? Просто не будь с ним впредь столь услужлив.
- Так точно, - отвечал Аксель, а сам подумал "Попробуй не будь с ним услужлив - окажешься на дне морском рядом с Десэ".
Утром летнего дня, после ночной хлопотливой службы, три приятеля возвращались домой берегом реки. Спать идти было жалко - столь хорош оказался занимающийся погожий денек - и решено было зайти в трактир и посидеть там часок-другой. Пока трактир был закрыт, и приятели гуляли вдоль берега. Позже Копчик часто думал - не увяжись с ними тогда Ласло, сердцеед и щеголь, и жизнь сложила бы свои карты совсем по-другому.
