Правда, местные девки на ведьм не тянули. Было в них какое-то колдовство, сила была, но не темная, а цветная, будто радуга, по-детски яркая, даже вызывающая. У пышки белобрысой аура розовела теплым румянцем, сразу ясно, что за сила – любовь. Такой в город надо, лямурные настои для дамочек готовить – от клиенток отбоя не будет. А рыжая – вся золотится. Ее сила – деньги, золото! Этой тоже в город, компаньонкой к купцу или игроку какому – удачу принесет в любой сделке, в любой игре выигрыш приманит. Последняя, черная, или синяя… – хрен знает что. Аура темная, но вроде не злая, а, как звездное небо, глубокая и искрящаяся. Что в ней кроется? Интересно…

– Вы свободны, а ты останься.

Прозвучал вердикт, и Белка с Лиской поспешили прочь из гостевого дома. По лестнице пронеслись так, что старые ступени ожили и принялись стонать на все лады, а запыленные портреты на стене начали качаться из стороны в сторону.

Когда радостный топот счастливиц утих, Чет продолжил расспрос и изучение вынужденной гостьи.

А ведь похожа на ведьму: глазищи темные, волосы черные, кожа светлая, словно солнца никогда не видела, сама стройненькая да ладная, и – самое главное, – чем дольше смотришь на нее, тем сложнее оторваться, взгляд так и приклеивает, так и припечатывает к себе, что за напасть…

Чет даже встряхнулся, и тут же пожалел, что не съел убивающих таблеток. Таблетки те были придуманы специально для Ныряльщиков, чтоб эффективнее блюсти святость. Они убивали все несоответствующие должности желания плоти, а у Чета этого добра, в отличие от коллег, имелось, хоть отбавляй. Да чего там говорить, почти все грехи из Святого Писания были его. Правда, сам Чет считал собственные пороки легкими недостатками, ведь он никого не грабил, не оговаривал, не воровал из казны, не крутил романов с чужими женами, а уж тем более не убивал (без особой на то причины). А те излишества, что Чет все же себе позволял, он с чистой совестью списывал на нервную работу. Святые, мол, тоже люди, и иногда тоже срываются.

Не все Ныряльщики вели себя, как Чет. Большая их часть страдала идеализмом, стараясь избегать даже мыслей греховного плана. Таким помогали таблетки. Съел – и счастлив. Съел – и тебе не надо ни женщин, ни выпивки. Даже еды и сна особо не надо. Самое оно для девственников и карьеристов. Сам Чет сомнительной дряни старался не касаться, но на этом, последнем задании падре Оливер настоял, чтобы Чет все же взял таблетки с собой.

– Чего задумали-то, светлость? – требовательный Змейкин голосок вырвал Ныряльщика из раздумий.

– Пойдем, покажу кое-что.

Чет первым спустился вниз. В кухне, на специально постеленном куске рогожи валялась продырявленная свиная туша. Вернее то, что от нее осталось.

– Вафля! Чтоб тебя.

Дальше последовал целый шквал отборных сквернословий, услыхав которые Змейка со страху бросилась к двери и замерла там. Любопытство, как часто бывало, пересилило испуг.

Чет тем временем присел возле остатков туши. Сытая Вафля, похожая на бело-полосатый шар, свернулась калачиком под столом.

– Балбесина! Ты же улики съела! Бал-бе-си-на!– заорал на нее Чет, а потом махнул рукой.

– Я вам еще нужна? – поинтересовалась Змейка, дождавшись, когда буря утихнет.

– Да, подойди.

Девушка приблизилась, брезгливо скривившись, взглянула на остатки туши и произнесла многозначительно:

– Фу.

– Согласен, – кивнул Чет, указав на единственную круглую дыру. – Остатки видишь?

– Остатки свиньи?

– Остатки магии. Вот, серебряные?

– Вижу, – заинтересованно призналась Змейка и, присев возле туши, стала внимательно изучать следы преступления. С виду спокойная, в душе она рвалась надвое: здравый смысл вынуждал молчать, но проклятущее любопытство подстегивало выложить, как на духу, все, что есть в мыслях. Догадку. Интерес победил. – Я не могу сказать, что это, но могу заглянуть в прошлое, неглубоко.

– Тогда смотри, – обрадовался Чет.

– Сейчас сделаем.

С видом профессионала, Змейка подцепила кончиком пальца искрящийся налет и поднесла к лицу. Закрыв глаза, принюхалась, пытаясь полностью погрузиться в запах и тактильные ощущения. Субстанция то ли жирная, то ли бархатистая, аромат нежный и почти неуловимый.

Ах! Змейка резко провалилась во временной коридор. Оторвавшись от тела, сознание устремилось в недавнее прошлое. В этом прошлом цела еще была несчастная свиная туша. Привязанная за ноги, она стремительно летела в колодец, и Змейка падала вместе с ней. Как же страшно! Как же интересно! Каменная кладка по сторонам, темно-зеленый мох, и глубоко внизу живая тьма перекатывает черные валы. Над ними темный пар, в котором тушу уже едва различить, а потом судорога земли, и из стен летят острые шипы, сверкают в мутном сумраке серебристыми остриями.

– Ай! Ай! Ай! – Змейка с визгом вырвалась из видения и перепугано уставилась на Ныряльщика. – Там, в колодце, из стен шипы вылетают, а на них заклятие!

– Вот оно что, – произнес Чет и с досадой подумал о собственной недогадливости. Конечно, шипы! Откуда еще взяться этим ровным дырам? – Значит, шипы темной магией зачарованные?

– Нет, не темной, а светлой, – запротестовала Змейка.

– Светлая магия?

– Точно говорю, светлая.

Чет не ответил, задумчиво взглянул на Змейку. «Эксперт» уверят, что темного колдовства нет. Эксперта получше тоже нет. Значит, пока принимается. А вообще – настрой от происходящего все хуже и хуже. Ведь, когда понятно – любое дело ладится, а когда путаница и туман – тут легко все не уладишь. Светлая магия, убийства, колодец этот загадочный! Еще немного, и дело запахнет жареным. Кажется, уже запахло…

Чет так крепко задумался, что мысли начали материализовываться. В кухню потянулся серый едкий дымок, а потом за дверью в прихожей раздались топот и крики.

– Спасайтесь! Змейка, господин Ныряльщик! Дом горит!

Быстро прикинув хвост к носу, Чет сообразил, что случилось, и сразу признал в происходящем собственную вину. Признал, само собой, мысленно. Виной всему упавший с балкона недокурок, тут и к бабке не ходи. Вот мрак!

Схватив за шкирку девчонку, он выволок ее на улицу и, сунув в руки перепуганным подругам, вернулся за Вафлей. Чет с трудом растолкал сонную тигрицу и убедил покинуть уютный теплый дом. Дом рисковал стать слишком теплым.

На улице уже толпились жители: кто-то заливал огонь из небольшого вонючего прудика, что находился напротив гостевого дома, рядом с общественной баней, под ветлой. Кто-то просто стоял и смотрел. Некоторые, особо впечатлительные, уже успели привязать этот пожар к трем предыдущим и обнаружили в этом знак крайне недобрый.

Чет старался не подавать виду, что причастен к произошедшему. Слава небу, никто не догадался заподозрить Святого в поджоге, а староста даже извинился за доставленные неудобства. Чет милостиво «простил» его. Потом подошел падре Герман и, оттащив Чета в сторонку за рукав, настойчиво поинтересовался, что сам Ныряльщик думает о случившемся.

– Происки темных сил, – сурово заявил тот, – от улик хотели избавиться, но у меня не забалуешь!

Вскоре пожар потушили. Оказалось, что дом почти не пострадал – начадили обломки старой террасы, что лежали аккурат под балконом. Они и погорели. Народ постепенно разошелся, и Чет, наконец, остался в одиночестве. Сбросив остатки туши в ледник под полом, он отправился на второй этаж, там, не разуваясь, завалился на кровать.

Подсунув руки под голову, Чет пялился в потолок, раздумывая о насущном. Ну и захолустье эта Ланья Тишь. Даже не провинция – дремучая дыра. Настоящая Ланья Глушь. Тут что угодно может прорасти или остаться с такой древности, что и умом не постичь. Тут магия чувствуется в воздухе – это вам не город.

Мысль о городе спазмом свела желудок. Он ведь не ел с утра, и эти, услужливые, только в рот глядели, а прислать кухарку не додумались. И что ему теперь, с голоду помирать? С голоду не страшно, а вот без выпивки тошно. Так тошно, что аж противно!

Чет поднялся с кровати и принялся, как привидение, бродить по второму этажу. Паутина, пыль. В коридоре на стенах полный «прованс» – белые крашеные доски, а на них вышитые картинки в золоченых облупившихся рамочках и одна конфетная коробка, повешенная на гвозде. На коробке корабль с лиловыми парусами и пальмы в закатном зареве – непостижимые мечты провинциала о рае на земле. Комнат на втором этаже всего две: в одной обосновался Чет, а в другой, как оказалось, засохшая пальма в кадке – очередной символ местной захолустной роскоши.