Затем человек подошёл к изгороди, что выросла на его пути, и остановился. Человек (а может быть, всё-таки тень) застыл на месте, опираясь руками на изгородь, спиной ко мне. Я тоже вынужден был замедлить ход и остановиться. «Сейчас он повернётся и произойдёт что-то ужасное», – подумал я. Он по-прежнему стоял спиной ко мне, словно отсчитывая задуманную паузу. И, наконец, будто время для этого уже наступило, он начал медленно ко мне поворачиваться. С каждым его движением моя душа проваливалась в пропасть. И вот он полностью повернулся ко мне. Лунный свет упал на его лицо, и тут я закричал от страха.

Я увидел то, чего не ожидал никогда. У него было моё лицо. В том-то и весь ужас, когда видишь себя. Лицо было точно таким же, каким я его знал всегда. Но было в нём ещё что-то, чего нельзя объяснить, но что я уже пытался как-то назвать. На нём не было метки времени.

Я закричал так отчаянно, что всё вокруг содрогнулось от моего крика. Передо мной пронеслось несколько бездн, а затем я осознал себя кричащим в собственной постели.

– Ты кричал во сне. Ты не болен? – спросила склонившаяся надо мной мама.

В окнах мерцал лунный свет. Было уже далеко за полночь.

– Дай ему воды, – послышался голос отца. – Он, наверно, перегрелся на солнце.

– Или перекупался, – сказала мама.

И хотя я был ещё мальчишкой, мне уже было известно, что если человек несчастлив в снах, путь его будет тяжёл и наяву. Поэтому наутро я вытащил из-за бревна не принадлежавшее мне зеркало, с тем чтобы избавиться от него. Отвернувшись в сторону, чтобы ненароком не увидеть хотя бы краешек того, чего видеть не надо, я завернул зеркало в старую портянку и засунул под рубаху. Миновав улицу, по которой мне пришлось уже проходить нынешней ночью, в самом её конце я встретил Халила, Фатиму и Минлебая Атнагулова. Встретить их вместе было странно, но такова жизнь, иногда она так скрещивает пути, что диву даёшься. Фатима сразу поняла, что со мной произошло что-то неладное. Она всегда могла распознать человека, который несчастлив в снах.

– С тобой что-то случилось. Ты встретил кого-то? – спросила она.

Тут я достал из-под рубашки завёрнутое в портянку зеркало и всё рассказал им. Из них троих мне не поверил только Минлебай Атнагулов.

– А зачем Матери воды нужно зеркало, если она может спокойно смотреться в воду? – спросил он.

Но Фатима с Халилом были совершенно серьёзны. Я не стал разворачивать зеркало, а ждал, не зная, что делать дальше.

– Говорят, что в этом зеркале можно увидеть будущее, – сказал Халил.

– А я слышала, что в нём можно увидеть свою смерть, – сказала Фатима.

– А разве смерть не принадлежит будущему?

– Конечно принадлежит.

Я слушал их, держа в руках свою ношу, которая уже обжигала мне руки.

– Что же мне с этим делать? – спросил я.

Тут в разговор вступил доселе молчавший Минлебай Атнагулов:

– По-моему это всё чушь собачья.

– Мне так не показалось, – возразил я.

– Тогда дай посмотреть.

– Не вздумай, – осекла его Фатима.

– Вы просто боитесь, – не сдавался Минлебай Атнагулов.

– Ещё бы не бояться.

Тут наш товарищ по детским играм сделал неожиданный ход. Он вдруг выхватил у меня этот злополучный предмет и, прежде чем я успел что-то сообразить, отскочил в сторону и развернул портянку. В следующее мгновение он уже стоял, рассматривая себя в зеркале, точно жених перед свадьбой. На лице его было выражение интриги. Я бросился к нему, но на полпути остановился как вкопанный. Дело в том, что у нашего товарища изменилось выражение лица. Оно изменилось настолько, что все мы тотчас поняли – Минлебай Атнагулов видит сейчас то, чего никак не ожидал.

Любопытство всегда возьмёт верх над страхом. Я обошёл сзади Минлебая, который стоял словно загипнотизированный, и заглянул в зеркало. Вот что там было. Вот что преподнесло зеркало нашему товарищу по детским играм.

Там была река. Тёмная вода неслась откуда-то сверху, местами она вскипала пеной, обнажая большие валуны. Берега реки были высоки и скалисты. Совершенно чужой, незнакомый пейзаж. От всего этого дохнуло таким жутким холодом, что дыхание перехватило. А потом послышался не то гул ветра, не то волчий вой, и непонятно, откуда он доносится, потому что трава и деревья вокруг нас тоже заволновались.

Эту картину мне удалось наблюдать всего лишь пару мгновений, но она столь прочно зафиксировалась в моей памяти, что потом ещё долгие годы я настойчиво прокручивал её, словно старую киноплёнку. Без внимания не осталась ни одна деталь. И потому я совершенно уверенно могу сказать, что на одном из берегов, на краю высокой скалы, виден был далёкий, едва угадываемый силуэт волка.

Спустя тридцать лет я понял, что это была река, текущая в ад.

А потом, спустя ещё тридцать лет, я понял нечто большее об этой реке. Однако о том, как пришло это понимание, я расскажу в последней части моего повествования. А пока вернусь в ту самую точку, на которой мне пришлось сделать остановку.

Итак, река с тёмной водой мчалась в зеркале, вскипая пеной, порождая буруны и воронки, а Минлебай Атнагулов стоял точно обухом огретый, не в силах оторвать от неё взора. Я же, находясь за его плечом, пребывал в сходном с ним состоянии. Так продолжалось бы до бесконечности, если бы чья-то уверенная рука не прервала затянувшееся действие.

Фатима Сакаева. Эта девочка сразу поняла, что происходит, поскольку всегда видела дальше других. Она выхватила у Минлебая Атнагулова зеркало и тут же спрятала его под мышку:

– Давай сюда тряпку, быстро!

Я поднял с земли портянку и подал ей. Она в мгновение ока завернула зеркало и тут же вручила его мне:

– Избавься от него, слышишь? Немедленно!

– Как?

– Так же, как и получил. Понял?

Раздумывать было некогда. Не переводя дыхания, я побежал вниз с холма к речке, промчался через мост, потом, минуя прибрежный кустарник, слетел туда, где повстречал вчера Мать воды. Затем, старательно отводя глаза, развернул портянку и положил зеркало на поваленный ствол, точно на то самое место, откуда его взял.

Вечером я пошёл на речку вместе со всеми, но купаться не стал, вид воды вызывал у меня беспокойство. И пока все купались на песчаной отмели, создавая ужасный шум и сутолоку, я сходил к поваленному дереву и убедился, что зеркало исчезло.

Однако во мне остался былой страх. Я был уверен, что Мать воды не оставит меня в покое. Мне ничего не оставалось делать, как пойти за советом к Вафа-бабаю.

– Выбрось из головы, – сказал он, при этом вырезая какую-то очередную фигурку из дерева.

– А если она мне отомстит?

– За что? Ты же вернул то, что взял.

– А вы сами её видели?

– Видел.

– Мне страшно.

– Дорогой мой, – Вафа-бабай повернулся ко мне лицом. – Ты взял у них то, что тебе не предназначалось, и попытался зайти туда, куда нам хода нет. Но теперь ты понял, что был неправ. Не надо их бояться. Люди куда опаснее.

– Что же будет дальше?

– Ничего.

Он меня успокоил. И в самом деле, все последующие ночи я спал, не видя никаких снов. Говорят, в такие часы человек ближе всего к себе истинному, но, проснувшись, уже ничего не помнит.

Я рассказал вам историю с зеркалом, случившуюся со мной уже шестьдесят лет назад. Сейчас, глядя на свою жизнь со скалы, которая зовётся старостью и с которой рукой подать до пролетающих облаков, я могу многое оценить заново, рассмотреть в деталях. И вот что забавно. Происшедшее шестьдесят лет назад в моей памяти живёт гораздо отчётливее того, что произошло, скажем, тридцать лет назад. Если сравнить нашу память с магнитной лентой, киноплёнкой или ещё каким носителем увиденного, услышанного, прочувствованного, мы убедимся, что в детстве этот носитель куда более высокого качества. Я помню каждую тропку на двух наших холмах, отдельные выкрики птиц, я вижу передний, задний план каждого действия, я чувствую блики воды на своей коже. В начале жизни мы оснащены совершенным записывающим инструментом, который безупречно сохранит всё до самого последнего часа. Но мы об этом ещё не подозреваем. Мы ныряем в глубокий, увлекающий нас неведомо куда омут, совершенно не зная, что навсегда фиксируем каждое мгновение.