Это вырвалось как-то само собой, неожиданно для самого Муртазы. Но девушка не возразила, спустилась с крыльца и со склонённой головой пошла по тротуару.

…После того случая они и стали встречаться. Но до этого дня отношения были просто дружескими. Только вот теперь, когда деревья оделись в зелень, когда отцвела черёмуха и зацвела сирень, и душа жаждала наслаждений, после того как они не виделись десять дней – о-о, какими долгими они были! – оба поняли, что солнце особенно ярко светит только для них двоих.

Трамвай оставил их посреди широкой улицы. Теперь надо спуститься в подземный переход, перейти на ту сторону улицы и идти пешком минут пятнадцать. Можно было проехать одну остановку на троллейбусе, но им хотелось растянуть дорогу. Муртаза, не чувствуя тяжести сумки, шагал широко, Илюса часто стучала высокими каблуками по асфальту.

– Давай посидим немножко вон на той скамейке!

Муртаза указал свободной рукой на уютный садик на углу улицы.

– Может, дойдём до дома? Там у нас тоже есть скамья.

– Это ты доходишь до дома. Дорога у тебя прямая. А я вот заблудился. Как в песне: «Заехал я в лес густой, окутанный ночною тьмой…» Это про меня…

– Случилось что-нибудь?

Муртаза тяжело вздохнул.

– О таком не говорят на ходу.

– Ну так давай посидим.

Садик был светлый, деревья посажены нечасто, зелень травы из угла в угол прорезали тропинки, выложенные плиткой. Клонившееся к западу солнце ласкало светом и теплом густые кроны кудрявых рябин, цветущих диких яблонь. В самой середине круглой клумбы цвели поздние тюльпаны. Они, словно желая досыта насладиться синевой прояснившегося неба, широко раскрыли красные лепестки-веки глаз и протянули тоненькие реснички-пестики.

Вокруг клумбы, под нежной тенью молодых, широко раскинувших ветви деревьев, стояли деревянные скамейки, выкрашенные в синий цвет. Они сели на ту, что была под крупнолистным боярышником.

– Мне было грустно, целые дни один, не к кому голову преклонить, – начал Муртаза.

– Почему один? А на заводе что?

– Да опять не работаем. Всех распустили аж на две недели.

– Это в нашем-то городе не найти куда пойти?!

Муртаза опустил голову.

– Я совершил путешествие, Илюса. В прошлое…

Последнее было произнесено многозначительно.

– В какое прошлое? – насторожилась Илюса. – И с кем там встречался?

– Хотел взглянуть на молодость моей матери. Я ведь тебе не рассказывал ещё о ней.

– Как нет? Говорил же, что она была красивая, весёлая, учительницей работала. Но когда тебе исполнилось девять…

Илюса смолкла.

– Да, мне было девять, когда она умерла. Что я знал о ней? Когда мальчики били меня, дразнили, что я сын арестантки, я считал виноватой маму. Отец утешал, говорил мне, что маму оклеветали, что за ней нет вины. Но ведь у него не было никаких доказательств! А судимость была… Теперь я хочу знать, за что её арестовали и судили. Я верю, точно знаю, что она была невиновна. Хочу восстановить её доброе имя. И не только это.

– А что ещё? – насторожилась Илюса, почувствовав в его голосе не присущую ему жёсткость.

– Хочу, чтобы те подлые твари, которые оговорили её, оклеветали, мучили в заключении, невинно осудили и сослали в ссылку, получили своё. Зло должно быть наказано! Хочу отомстить за всё! За её страдания и за мои унижения!

– Как?!

Муртаза уткнулся взглядом в красные цветы с золотистыми ресничками. Помолчал минутку и стал рассказывать о красном сундучке, обвитом золотистыми полосками. О фотографиях, тетрадках, записочках, хранившихся в нём. Потом о маминой подруге Фариде, об упрёке, высказанном ей. И о том, как пошёл по адресу стукача.

– И нашёл?

– Да.

– И что же ты ему сказал?

– Не помню.

– Как это?

– Злость затмила разум… Хотелось одного: мстить, мстить, мстить…

– И ты заявил в милицию?

– Зачем? Что она может делать с такими?

– И как же ты отомстил?

– Как мстят мужчины… Стукнул, пинал.

– Пинал? Так он же, наверное, старик уже! А если сломал ему что? Тебя же посадят!

– Пусть станет калекой! Пусть катится в ад! Туда ему и дорога!

– Это самосуд! За это сажают! Надо действовать по закону.

– Закон? Да нет в этой стране ни закона, ни обычая наказывать таких нелюдей. Хотя земля у них под ногами должна бы гореть. Не имеют они права ходить по ней. Если есть в этом мире хоть капля справедливости.

– А ты уверен, что справедлив? Что поступил правильно?

– А ты как думаешь? Этот гад искалечил судьбу матери. И не только её, но и мою. Что-то такое сотворили с ней тюрьме, что-то повредили внутри, поэтому она прожила так мало. Отец так говорил.

Лицо Илюсы вытянулось:

– Неужто били? – спросила она со страхом. – Известно, что в годы большого террора заключённых в тюрьмах подвергали страшным пыткам. Об этом столько уж написали. Душа стынет, когда читаешь роман «Чёрная Колыма» Ибрагима Салахова. Не щадили и женщин. Ты читал роман Евгении Гинзбург «Крутой маршрут»?

Муртаза молча кивнул поникшей головой.

– Как представлю, что тогда творилось, волосы встают дыбом.

Илюса с жалостью посмотрела на опущенные плечи Муртазы.

– Но ведь когда твою маму… арестовали… времена уже изменились, – постаралась смягчить она свои слова. – Было разоблачение культа личности, оттепель, многих реабилитировали… Нет, не должны были уже никого бить! Закон не позволял!

– Уж и не знаю, что думать…

– Не знаешь, а судить берёшься. И наказываешь сам. Да кто он такой, по-твоему, этот стукач? Он уж точно никого не бил. И для КГБ не указчик. Тут замешан не один и не два человека.

– Я и сам думал об этом…

– И всех собираешься избивать?

– Погорячился… Сердце не стерпело…

– Надо бы узнать точно, что же всё-таки случилось с твоей мамой, – стала размышлять Илюса. – И ведь вот что печально: мы – продолжение своих отцов и матерей, а, если подумать, так мало знаем о них. Всё, что нам известно, очень поверхностно: там родился, тут учился, здесь работает. А что творилось у них в душах, какие огни сжигали их сердца, нам неведомо… А надо бы знать… Сначала надо точно выяснить, в чем её обвинили. Тогда, в шестидесятых, времена огульного обвинения в контрреволюции, в заговорах против вождей советской власти уже прошли. Но ведь и уголовницей она не была… Тут что-то тёмное. Хорошо бы просмотреть её «Дело». Узнать, по какой статье судили.

– Я и сам думаю об этом, да не знаю, как это сделать, куда пойти. Ведь не всякому с улицы «Дело» выдадут.

– Посоветуюсь-ка я с папой, – сказала Илюса. – Все заметки о репрессированных проходят через его руки. Он работает в таком отделе газеты. Недавно помог опубликовать большую статью бывшего работника КГБ.

– Может, я сам поговорю с ним?

Лицо Илюсы стало строгим. Привести в дом молодого человека – это было бы очень важным и волнующим событием не только для неё, но и для всей семьи. Поэтому она относилась к этому вопросу очень ответственно. Она могла позволить перешагнуть их порог дорогому сердцу человеку только после того, как уже сказаны главные слова и даны обещания.

Муртаза сердцем понял это. Встал, поднял со скамьи сумку девушки.

Илюса тоже встала, подняла голову ввысь и застыла на месте:

– Смотри, радуга! Что это за чудо?

Муртаза обернулся. На фоне беспокойных рваных сизо-серых туч, длинной, от горизонта до горизонта, дугой вольно растянулась радуга. Только вот в самой середине, на самой вышине она была словно срезана – белая тучка перерезала её.

– Неужели радуга может быть разрубленной? – сказала Илюса. – Никогда такого не видела!

– И я тоже… – сказал Муртаза.

И свободной рукой взял девушку за локоть. Тонкая кожа её ответила ему еле заметным трепетом.

Через несколько дней Илюса принесла Муртазе хорошую весть. Её отец, через свои связи добился для Асанина разрешения ознакомиться с «Делом» матери. Журналист и сам хотел было пойти с ним, но Муртаза не согласился. Тайны трагических событий, произошедших с самым дорогим человеком, хотел узнать первым сам, один. А уж потом решить, стоит ли о них говорить журналисту…