– Люсио, теперь кто-то должен постоянно находиться здесь и иметь разум и смелость самостоятельно принять решение.

– Слушай, Метью, эта девчонка не заслужила того, что с ней случилось. Ее отец порядочная свинья. Раз у тебя такая дочь, так нужно о ней заботиться. Если ты не против, я хотел бы дежурить у нее. Моя смена заканчивается в четыре часа, а потом до утра я могу побыть с ней. А завтра я отчитаюсь о том, как прошла ночь.

– Ладно, посмотрим, но в первую очередь нужно следить за тем, как будет проходить кризис. А сейчас надо взять у нее анализ крови и направить его в лабораторию, мне надо знать содержание калия, и не позже чем через час. Каждый час измеряй давление. Собери мочу, я отправлю ее на исследование прямо сейчас. Мне нужно знать, сколько жидкости она получает и сколько выводит, с точностью до миллилитра. Сейчас мы спасли ее от сердечного приступа, а в другой раз она может проскочить у нас сквозь пальцы от отека легкого.

Люсио кивнул головой, соглашаясь с мнением шефа, затем пристально посмотрел на него:

– Я знаю, что ты задумал. Ты хочешь как можно скорее поставить ей гастрологический зонд.

– Само собой разумеется! – взорвался Метью. – Вот уже две недели она лежит в нашей клинике, а результатов – никаких. Ты хочешь, чтобы я устранился и дал ей умереть?

– Ты отлично знаешь, – Люсио в свою очередь повысил голос, – что зонд – это не решение проблемы. Каждый раз после него они все набирают вес, возвращаются к себе домой, а потом, месяца через два, опять к нам, все у них начинается сначала. Ну а мы снова ставим зонд, в общем – замкнутый круг. И только в тот день, когда они начинают есть сами, только тогда мы можем надеяться не увидеть их здесь снова! Но решить, есть им или не есть, могут только они.

– И что! Все это не причина, чтобы не прибегнуть к зонду еще раз.

– Нет, Метью, уверяю тебя, с этой девочкой совсем другой случай. Мне кажется, что если кто-нибудь, во всех подробностях, расскажет ей о том, как сегодня у нее остановилось сердце, она начнет есть. Вот увидишь.

– Люсио, этот зонд заставляет страдать тебя, а не ее. Что, по-твоему, я должен сейчас делать? Подкармливать ее глюкозой через капельницу и ждать, пока, через некоторое время, она не умрет? Второй раз нам не удастся вернуть ее с того света!

– Тем лучше, позволь мне ее кормить. Мне кажется, я понимаю, что она может чувствовать, не знаю, как тебе это объяснить, но у меня получается общаться с ней. Честное слово, она готова была уже разговаривать со мной о том о сем, но сдерживалась. Я думаю, что она расскажет что-нибудь о себе. Подожди еще хотя бы сутки.

– На той стадии, как сейчас, ладно, согласен. Я дам тебе еду на три или четыре приема, попробуй покорми ее. Но капельницу я назначаю ей постоянно, чтобы не повторилось то, что мы только что пережили, и чтобы реанимировать ее как можно скорее, если сердце опять остановится. Послушай, вот мой совет. Чтобы снова приучить ее к еде, ты должен давать ей пищу только в жидком или полужидком виде. Фруктовый сок, молочные кашки, картофельное пюре, не вздумай дать ей чего-нибудь жирного, она пока к этому не готова. Выбирай продукты светлые, они легче усваиваются. Ну, с богом! Увидишь, первые часы – это настоящая каторга.

– Спасибо, Метью, очень мило, что ты дал мне попробовать. Завтра попрошу Клару приготовить все, о чем ты сказал. Вот увидишь, я приложу все силы, чтобы все получилось, это сработает!

Метью скептически нахмурился:

– Ты не знаешь, насколько упорны и непреклонны бывают молодые анорексики. А эта малышка, она очень любит того, кто отверг ее любовь. Ведь ее отец никогда не навещал ее здесь. А ее бестолочь мать только и знает, что лебезить перед мужем, и была здесь всего один раз. Не думай, что тебе удастся заменить ей родителей, даже если все тут понемногу станут восприниматься ею как члены ее семьи. В конце концов, не забывай, что она далеко не дурочка. Не знаю, поможет ли ей это выпутаться из ее беды, но, по крайней мере, хоть в этом заслуга ее папеньки с маменькой. Увы, не она первая, не она последняя, – закончил он со вздохом.

Метью, мучимый все возрастающим гневом на людское равнодушие и на несправедливость судьбы, предоставил Сару заботам Люсио и Сони и поспешил выйти из палаты.

– Итак, мадам, Бензимон, что же вы тут делаете?

Лилиан Бензимон – постоянная пациентка клиники, она проводит в ней по два месяца каждые полгода. Ее вес колеблется около ста килограммов, тогда как рост остановился на отметке один метр шестьдесят пять сантиметров. Никаких причин для госпитализации у нее нет, однако, как только она почувствует, что хорошее расположение духа покидает ее и вместо этого приходят усталость и безразличие к окружающему миру, она немедленно появляется в клинике. Здесь она сбрасывает килограммов десять, которые набрала «неизвестно как – ведь не ела ничего лишнего», и хорошее настроение возвращается вновь. По правде говоря, Метью не должен бы ее оставлять у себя, но она приносит с собой какую-то свежесть, ветер «непрекращающейся жизни», что благотворно влияет как на пациентов, которые любят и доверяют ей, так и на медицинский персонал клиники.

– Эта бедняжка Сара, доктор, боже мой, да как же можно было с собой такое сотворить! А ее родители, они что, совсем ослепли, или как? Если бы кто-нибудь из моих детей задумал бы такое, я всыпала бы ему хорошенько, и он стал бы как шелковый! Да я зажала бы ему нос, пока он не откроет рот, и впихивала бы в него так, ложку за ложкой, всего и делов-то!

Метью невольно улыбнулся, забавляясь склонностью Лилиан вмешиваться во все, а также умению в любой ситуации находить простое и не лишенное здравого смысла решение. Поскольку, в основе своей, идея мадам Бензимон, какой бы простой и грубой она ни казалась, была не так уж далека от истины. Ею можно было бы воспользоваться, но до того, как Сара докатилась до тридцати семи килограммов.

Метью взял руку мадам Бензимон и слегка пожал ее, что наполнило сердце дамы гордостью, ибо доктор высказал таким образом свое согласие с ней. Эта женщина, которая могла постоянно выводить его из себя непомерным любопытством и беспардонностью, которая чересчур много говорила о себе, своем отце, своем имени, которое больше подходит пожилой даме, тогда как ей всего сорок четыре, об истории своего рода, так вот, эта женщина обладала, возможно врожденной, способностью видеть людей насквозь и моментально оценивать их ум и душевные качества.

– Вы, наверное, испугались до полусмерти? – спросила она, словно понимая, что ему надо кому-нибудь рассказать о том, что произошло.

– Да, мадам Бензимон, я испугался, но больше всего я испугался за Сару.

– Она останется здесь?

– А что вы об этом думаете? – спросил Метью в свою очередь, с любопытством ожидая ответа.

– Ну, я думаю, она поправится, потому что, видите ли, так часто бывает: человек подошел к самому краю пропасти, постоит-постоит над ней, чуть было не сорвется вниз, да одумается и повернет назад.

– Что ж, мадам Бензимон, в ваших словах есть рациональное зерно. Осталось только, чтобы с Сарой все так и получилось.

– Но, доктор, как раз для этого вы и работаете здесь.

Она никогда не отказывала себе в удовольствии «ущипнуть» его, уколоть острым словцом, напустив на себя вежливо-корректный вид. Впрочем, он прощал ей эти выходки и позволял играть на этой чувствительной струне и добиваться желаемого, когда она сама обращалась к нему за помощью.

– Хорошо, – переменил тему Метью, – вернемся к вашему весу, так сколько вы потянули сегодня утром?

– Вы, конечно, не поверите, но я ела только то, что вы мне рекомендовали, и не похудела ни на грамм. На весах – все те же сто килограммов.

– А скажите мне, что вчера вы несли в белом пакете, когда гуляли по улице, где булочная? Я проезжал мимо на машине и видел вас.

Лилиан Бензимон приняла оскорбленный вид:

– Ах, ну вот вы опять подозреваете, будто я что-то ем украдкой!