– Машенька умерла, – печально пробормотал мужчина, ошарашив девушку, которая, моментально потерявшись в пространстве, вместо блюдца с вареньем макнула свёрнутый блин в кружку с чаем, – год назад… от тяжёлой, но, хвала Богу, недолгой болезни. Она так мучилась, что в последние дни просила только о том, чтобы это всё быстрее закончилось.

Ксения поняла, что не годы так беспощадно испещрили лицо Бориса Олеговича паутиной из крупных и мелких морщин. Это был результат его горя, горя мужчины, враз потерявшего любимую жену и источник нескончаемой энергии.

Однако в первые мгновения после получения печальной новости Ксения думала вовсе не о том, как незаслуженно рано ушла из жизни молодая женщина и как тяжело должны переживать её уход Борис Олегович и Максим, а о том, что никакие ухищрения людей не могут изменить предначертанного им пути.

Мария Фёдоровна была на семнадцать лет младше своего мужа и отличалась исключительной красотой, с возрастом не ослабевающей, а, наоборот, раскрывающей свои грани, как раскрываются лепестки лотоса по утрам. В полной мере наслаждаясь жизнью, женщина всячески избегала всего, что могло помешать этому: она не пила алкоголь, не курила, каждый день спала по восемь часов, ела здоровую пищу и три раза в неделю ходила в бассейн. Маниакальная боязнь подхватить инфекцию от окружающих заставляла Марию Фёдоровну с первым чихом оставлять сначала маленького, а потом и повзрослевшего Максима на попечение своего отца и перебираться на дачу, пережидая там активную фазу обычного простудного заболевания у сына или мужа. В зимний период, когда ветхий дачный дом невозможно было прогреть до приемлемой температуры, Мария Фёдоровна раскладывала по всей квартире нарезанный на тарелках репчатый лук и не подпускала к себе заболевших, забаррикадировавшись в спальне. Когда женщина, несмотря на все предпринятые усилия, всё-таки простывала, все домашние должны были сконцентрироваться на одной единственной цели – как можно быстрее вернуть приунывшую маму в здоровое состояние. Тем не менее, с Максимом Марию Фёдоровну связывали трогательные нерушимые отношения преданности, самоотдачи и безграничной материнской любви.

После пары минут размышлений до Ксении дошла мысль, разбередившая угрызения совести. Девушка почувствовала вину за то, что не была рядом с другом в сложный период скорби, вину, изменившую впоследствии ход её жизни.

– А как Максим пережил уход Марии Фёдоровны? – спросила Ксения после сбивчивой речи с соболезнованиями, с трудом подбирая слова, описывающие поддержку отцу семейства и горечь невосполнимой утраты.

– Тяжело… – едва слышно произнёс мужчина, – ему далось это… Нет, кого я обманываю, не далось. Я думаю, он до сих пор не осознал чувство потери до конца. Ты же знаешь, как они любили друг друга. Машенька жила… дышала Максимом. Она вложила в него всю себя целиком, без остатка. Она была его вдохновением, его опорой, флагманом, ведущим…

Борис Олегович замолчал. Сам того не желая, он затронул запретную для него тему скалистого пути к взаимопониманию в семье, которая после смерти супруги ещё больше обострилась и повисла гнетущей беспросветной дымкой вокруг его терзающегося сознания. Мужчина продолжил свою речь, эмоционально выплёскивая обиду из-за невозможности уже что-либо исправить:

– Да в некуда! Ведущим в некуда! Я, конечно, не хотел об этом говорить, но что тут можно скрыть. Ты сама всё прекрасно знаешь. Она заразила его микробом… мечтательности, что ли. Да! Микробом мечтательности, который мешал ей, а теперь и ему жить реальной жизнью. Какие-то недостижимые цели, неясные идеи, скачущие из крайности в крайность: то стать богатейшими людьми, то распродать всё последнее к чертям… А эта пресловутая душа. Что за идея, жить так, как велит душа?! Я бы ещё понял, если б эта душа имела конкретную цель, к которой они бы планомерно шли. Так нет же! Никакой определённости! Но разве так можно жить? В наше время, в наше-то время!.. Поэтому он так и не смог закончить университет. Видите ли, не хватает ему пространства для полёта мысли, чересчур много условностей, узкие рамки дозволенного.

Наверное, каждая семья обречена на присутствие в ней некой чертовщинки, сидящей как минимум в одном члене глубоко, так что и не знаешь о её существовании, или чуть под кожей, где капнешь, и она вырвется наружу во всей своей красе, кому-то привлекательной, а кому-то мешающей жить реальной жизнью. В семье Бориса Олеговича этой чертовщинкой, внедрившейся в самый аппарат управления духовным сознанием, были заражены сразу двое – Мария Фёдоровна и Максим. Мужчина с самого детства пытался привить сыну рациональное восприятие жизни со всеми её суровыми требованиями и условиями. Но мальчик был глух к словам пышущего здравомыслием отца, зато с охотой, как губка, впитывал своевольные идеи молодой матери.

Ксения всегда знала, что если бы не забота и попечение Бориса Олеговича, то эта семья давно бы обрела приют в стенах какого-нибудь учреждения для малоимущих: слишком уж непредсказуемой и непостоянной была их чертовщинка. При этом девушка была уверена, что, лишённые материальных благ, они совсем необязательно чувствовали бы себя менее счастливыми.

– Мы с ним и до этого не особенно ладили, – продолжил Борис Олегович, успокоившись после стремительного выброса пара негодования, – а теперь так и вовсе перестали разговаривать друг с другом… Он постоянно где-то пропадает. Порой вижу его раз в месяц… Вот последний раз видел в ночь с четверга на пятницу. Заявился в часа два, собрал немного вещей в сумку и начал искать. Что-то ищет и молчит. Все шкафы уже перевернул, а у меня принципиально не спрашивает. Я потом уже не выдержал, закричал: «Ну что ты ищешь?». Оказалось, загранпаспорт. Взял его и уехал. Не знаю, вернётся ли… Вещей взял немного. Наверное, вернётся… Надеюсь…

– Конечно, вернётся! – однозначно подтвердила Ксения, пытаясь заразить своей уверенностью мужчину. – Борис Олегович, ему просто нужно время. Раны заживут. Боль никуда не уйдёт, но она станет тише… осознаннее. Всё у вас наладится, не переживайте!

Девушка улыбнулась той самой улыбкой, которая заставляла людей верить ей несмотря ни на что. Выждав необходимую паузу, Ксения бодрым весёлым голосом добавила:

– Ещё женится ваш Максимка! На свадьбе погуляем!

– О большем я и не мечтаю! – изрезанное глубокими морщинами, худое лицо мужчины просияло, словно у юноши, уверенного, что его мечты обязательно сбудутся.

– Борис Олегович, к сожалению, мне уже пора бежать. Передайте, пожалуйста, Максу, когда он объявится, что мне нужно встретиться с ним. Пусть позвонит.

– Обязательно! Твой номер у меня теперь есть. Ксюшенька, ты забегай хоть иногда. Я всегда рад тебе… и твоим блинчикам!

– Хорошо, договорились! – ответила Ксения, смеясь при виде, как мужчина старательно пытается запихнуть себе в рот целый блин. – В следующий раз принесу вам блинный торт. Вкуснее я ничего не делаю!

Они распрощались.

В последующие дни девушка не выпускала из рук телефона, боясь пропустить звонок от Максима, который, в свою очередь, не заставил её ждать слишком долго.

Максим позвонил с неизвестного номера во вторник вечером. Он был неистово рад, что Ксения вновь появилась в его жизни: как раз она и могла помочь ему. В чем именно, молодой человек в самых таинственных и интригующих выражениях отказался говорить по телефону, но пообещал, что обязательно всё расскажет при личной встрече.

Как раз на этой неделе Ксения вызвалась подменить пару коллег и поэтому работала без выходных. Её смены длились до поздней ночи, и ребята договорились, что Максим сам придёт к ней в паб на следующий день в шесть вечера.

– Макс, только владелец этого паба – муж нашей Эллочки! – спохватившись, скороговоркой выпалила Ксения, едва не забыв, кто и каким образом побудил её возобновить отношения со старым другом.

В телефоне повисло непродолжительное молчание.

– Вот оно как, – не задумываясь, в чём причина упоминания имени школьной возлюбленной, медленно пробормотал Максим, – надо подумать… В котором часу точно ты заканчиваешь работу?