Две недели Вера, вместе с другими активистами и ударниками социалистического труда, осматривала Афины, острова и прочие античные достопримечательности. Вернувшись в Москву, на телезаписи, женщина честно сказала, что греки люди хорошие, не злые, а в Греции смотреть, в общем-то, и нечего. Операторы и редактор удивленно замерли, а Зоя просто пояснила:

– Чего смотреть? Жара и развалины!

Клава была полная противоположность Зое. Небольшого роста, складная, веселая брюнетка с большими темными глазами на вопрос, замужем ли она, игриво отвечала: «Иногда бываю!»

Но в последнее время ей не везло: она познакомилась с уголовником. Он ее ревновал и часто приходил на работу, сидя за столом и молча наблюдал, как мы грузим мешки, таскаем ящики и коробки с повидлом.

Как ни странно, но очень мне помогало общение с квартирной хозяйкой. Тихая, верящая в Бога женщина была воплощением доброты. «На сердце зла не держи, а вора – забудь. Ему свое наказание будет», – успокаивала она меня за вечерним чаем. Столицу я терпеть не мог со всем максимализмом молодого человека, получившего тяжелый жизненный удар.

Месяц работы подходил к концу. Дома все знали, что я не добрал один балл для поступления. Это при таком-то конкурсе! «Ничего страшного, поступлю после армии», – храбрился я, держа телефонную трубку около уха и рассматривая серую московскую трассу из окна междугороднего телефонного пункта.

Заработал я даже больше, чем рассчитывал. Директриса дала хорошую премию, и я все себе купил. Все, что украл Серега. Даже новую в футляре бритву «Агидель». С плавающими ножами и стригущим блоком. Оставались деньги на самолет и такси по городу – неслыханная ранее для меня роскошь! Надо было проститься с коллегами. Любовь Павловна уехала в трест. С Зоей мы попрощались вчера в обеденный перерыв, распив с кондитерами бутылку коньяка, снятого с производства. «В торты добавите разведенную эссенцию», – деловито приказала шеф.

Клава очень сожалела о моем уходе; другие грузчики все время воровали продукты, молниеносно пряча их в брюки под черными халатами. «Удачи тебе, счастья!» – от сердца пожелала мне начальница, подавая на дорогу небольшой батон финской салями. Страшный дефицит в те годы жизни. Халат и перчатки я ей должен был отдать после обеда. Как и тележку для груза. Инвентарь хранился на складе. В три часа дня я аккуратно завез свой рабочий инструмент в большую длинную комнату. Клава была не одна. За столом сидел ее сожитель. Как настоящий блатной, он презирал работяг. Напуганная его присутствием, кладовщица молча выслушала мои слова благодарности. Я повернулся к выходу. И вдруг!

– Попрощался и вали отсюда, лох! – он сказал это спокойно, презрительно, даже не глядя на меня и в мою сторону.

Горячая волна, как кипяток, внезапно ударила в голову.

– Я убью тебя! – закричал я. – Я убью тебя, уголовная рожа!

Это была психопатия или… «исступление ума», как оценивали такое состояние человека дореволюционные юристы.

На стене висел большой красный противопожарный щит с топорами, ведрами и длинным багром. Я не помню, как топор оказался в моей руке и над головой «братка». Быстро, по-звериному, он прыгнул в сторону. От удара лезвие топора наполовину вошло в толстую доску стола. Еще через секунду в моих руках был большой багор, похожий на старинную секиру.

– Убью! – заревел я, бросаясь на побелевшего от страха мужчину.

Он кинулся убегать со склада, а лезвие багра, вместо его спины, насквозь пробило деревянную дверь, за которой он успел скрыться.

Из Москвы я уехал вечером, а осенью стал солдатом Советской армии. После окончания учебного подразделения меня перевели в штаб дивизии дежурить на узле связи. В роте я бывал редко, поэтому удивился, получив по телефону приказ явиться на собрание своего взвода днем в воскресенье. Заместитель командира взвода Антонов сказал, что в нашем маленьком боевом подразделении завелся вор. Мы жили в старых кайзеровских казармах на тридцать человек, и чужие в комнату не заходили. Армия была срочной, зарплату никто не получал. Обворовать такого солдата – все равно что обворовать нищего. Однако у Федотова пропали часы, а у Фомичева зажигалка. Кто-то ночью украл десять марок ГДР у Семенова из гимнастерки. Больше всех расстроился Воронов отсутствием целой коллекции переводных картинок с изображением молодых красивых немок, которую он собирал для подарка односельчанам в далекой Сибири. Старший сержант осмотрел всех сидящих в казарме солдат. Был вызван даже дневальный.

– Все должны высказаться. Кто что думает и на кого. Честно и прямо! – Он помедлил, нервно дернул щекой. – Предатель среди нас!

Ростовский казак внезапно повернулся в мою сторону, и я встал, держа руки по швам.

– Ты – вне подозрений. В роте бываешь через день, днем спишь после ночной смены. Вот с тебя и начнем! На кого думаешь.

Я почему-то показал на рядового Будника. Своим поведением, быстрой реакцией на все вокруг и умением сразу все видеть он сильно напоминал мне вагонного Серегу.

– По-ня-тно! – протянул заместитель командира взвода. – Кто согласен – поднять руки!

Меня поддержал десяток поднятых рук, никто из солдат ничего не говорил.

– Будник, в центр комнаты, – приказал другой сержант.

Среднего роста худой солдат молча подошел к Антонову.

Мы встали, окружив подозреваемого живым кольцом.

– Снимай форму и сапоги!

Плоская металлическая зажигалка была спрятана в складках портянки на ноге. Продать ее вор не успел. Солдат рядом со мной быстро снял кожаный ремень и обвернул его вокруг кулака. Так удары получались тяжелее.

Будник нагнул голову и громко заплакал. Слезы обильно текли по его смуглому лицу, капая на светлую рубашку нижнего белья. Он закрыл ладонью дрожащей руки большой шрам на лбу, и страх, только животный страх, а не стыд раскаяния, можно было увидеть на мокром от слез лице с нездоровой сеткой угрей. Бить его не стали, но кто-то презрительно плюнул в фигуру в кальсонах, стоящую босыми ногами на темном деревянном полу… Прошли годы. В последующей жизни и работе я встречал много воров. От уголовников в камерах до обитателей роскошных руководящих кабинетов.

Удивительно, но при всей разнице образования, развития и культуры в этих людях всегда было что-то неуловимо общее, как у больных одной и той же тяжелой, неизлечимой болезнью.

Губернатор был очень рад встрече с приезжим гостем. По традиции руководителей высокого ранга они слегка обнялись, и он радушно пригласил Бекетова к накрытому сервированному столу. От виски и коньяка столичный житель отказался, отдав предпочтение зеленому чаю. Хозяин кабинета оживился, по-хозяйски наливая ему полную чашку.

– Попробуйте, Виктор Сергеевич! Этот чай мне подарил губернатор китайской провинции на последней встрече ШОС. Собран на вершине горы!

Предварительные переговоры в Москве прошли очень успешно. Проект был одобрен правительством. И вот глава громадного промышленного концерна у него в кабинете.

– Мы в Москве не успели познакомиться, я был в Германии, – ответил Бекетов губернатору, – специально прилетел на три дня к вам. Ну и посмотреть на свой родной город!

Губернатор резко поставил чашку на полированную, с узорами поверхность стола.

– Все бы так относились к родным городам. Перевод и развитие запланированных производственных мощностей дадут работу тысячам человек, а налоговые поступления позволят решить многие проблемы!

Настроение поднялось еще выше. Ведь если проект реализуется, то ему обеспечен второй срок руководства. Регион сразу станет из стационарного – донорским. А таких руководителей очень уважает президент страны. Кроме того, промышленность даст развитие сельскому хозяйству. У них и региональная программа разработана. Бекетов, улыбаясь, смотрел на губернатора.

– Перед отъездом я был, – он помедлил, – у Ивана Ивановича. Одобрил и сказал, что затягивать вопрос не следует. Часть продукции пойдет сразу на экспорт!