Окраина города. Грязная, с пьяными горожанами. С песней под гармошку:

А ты, моя Маруся!

А ты меня не бойся!

А тебя не брошу!

А ты не беспокойся!

Прошло детство и отрочество. За отцом пришли весной 41-го года, ночью. Три сотрудника НКВД перерыли весь наш маленький деревянный дом. Но коробка с дедушкиными орденами и договором-купчей крепостью на владение московским домом мною еще раньше предусмотрительно была закопана в землю, под дровами сарая. Не нашли. «… фамилию поменял! Думал, мы тебя не достанем», – с ненавистью сказал отцу молодой сержант с синими петлицами.

Мне было четырнадцать лет».

Дворник двумя руками взялся за голову, от воспоминаний перехватило дыхание. Я молча налил ему стакан кипяченой воды из графина на столе. Он с благодарностью кивнул, немного выпив.

«На прощание, уходя в вечность, отец обнял меня и сказал по-французски: «Прощай, мой милый, береги себя и маму. Будь счастлив». – «Что ты сказал, гад?» – подскочил второй чекист.

Еще немного и он начал бы бить арестованного прямо в комнате. Почти парализованными губами я повторил слова папы по-русски. Из комсомола меня исключили как сына врага народа. А теперь скажите, какую опасность для государства представлял тихий, рядовой бухгалтер, по воскресеньям молящийся в церкви?» – Он побледнел. Но мое самолюбие следователя, представителя власти, не позволяло со всем соглашаться. Я прервал дворника: «После смерти Сталина многие граждане были реабилитированы и восстановлены в правах! Почему вы не пошли по законному пути?» Он горько рассмеялся мне в лицо: «По какому пути? Кто вернет мне расстрелянных деда и отца? Я, сын врага народа, не мог учиться ни в одном учебном заведении. На работу меня могли взять только на обычный завод или фабрику. После армии я, собрав свою память, несколько книг, приехал в Москву, нашел наш дом и устроился дворником, взяв сразу два участка.

Через год освободился подвал, и я с беременной женой, тоже работницей домоуправления, вселился в свое родовое гнездо. Никто не знал всей правды. Я не мог уйти из дома и прожил там всю жизнь. Четырехэтажное здание занимала партийно-советская элита. Жизнь в центре старой Москвы, тихий переулок, вековые деревья. Слуги народа ценили буржуазные удобства больших комнат с дубовым паркетом, разноцветный свет стеклянных синих и красных витражей окон подъезда, мраморную лестницу. А немецкая сантехника прослужила почти семьдесят лет. Знали бы они, кто им подметал двор и поливал цветы на клумбах. С кем они снисходительно здоровались десятки лет!

Но вот власть коммунистов рухнула. Вслед за СССР коммунисты, как нечистая сила, исчезли из власти в десятках стран. Я внимательно читал все газеты и ждал, что скоро вернут собственность прежним хозяевам или их потомкам. Так правильно поступили в странах Прибалтики, в странах Восточной Европы, но не в России. Сын, учитель истории, написал несколько писем в законодательные органы власти и даже в Администрацию президента страны. Хорошо, нельзя претендовать на землю и заводы, но отдайте дома и усадьбы наследникам тех, у кого вы все отняли в революцию. Все полученные ответы были примерно одинаковы. Данные вопросы не рассматриваются из-за большого срока исторической давности. Они могут поколебать сложившийся хрупкий мир гражданского общества!

Все стало понятно. Возвращенный двуглавый орел и государственный флаг Российской империи ничем не доказывали новизну государства. У власти оставались те же коммунисты, вовремя записавшиеся в демократы. Не произошла смена идеологии, она лишь видоизменилась. Посмотрите, молодежь мечтает уехать из страны в более передовые страны. Бизнесмен прячет деньги за границей, потому что знает – нет уважения к частной собственности. Здесь могут только отнимать или все продавать за взятки. Я, старый человек, сомневаюсь, а есть ли у страны будущее? Впрочем, ладно. По существу нашей встречи.

В тот день она позвонила мне домой и попросила выбросить большой пакет с мусором из квартиры. Ходила она плохо, и мне стало ее жалко. Дочь приезжала редко, больше звонила, как многие дети в городе.

«Садись, Петя, – пригласила она меня сесть у порога комнаты, где любила читать моя бабушка. Видно, что ей было скучно и хотелось поговорить. – Ты свой подвал приватизировал? Я тоже приватизировала квартиру. Теперь можно ее продать, купить дом в Болгарии». – «А почему можно продать чужое?» Она не поняла и переспросила: «Как это, «чужое»?» – «А так, – ответил я, – этот дом был отнят у владельца в революцию, но остались его потомки. По правде и по совести, им и надо вернуть наследство». – «Да… – она махнула рукой. – Потомки развеялись по свету белому. Где их искать? в Париже? в Австралии?» – «Ошибаетесь, очень многие в России, имеют документы, настоящие, с царским орлом! к которому вы примазались!» – «Ах ты, белогвардейская рожа, жаль, что вас до конца всех не расстреляли!» – она загоралась гневом, губы тряслись. Я встал. Как все это было мне знакомо!

«Вот чего-чего, а расстреливать вы умели! Дорасстреливались – страну развалили. И дальше развалите. На коррупции, на воровстве Россию не удержишь!» – «Вон, вон!» – закричала она в бешенстве, хватая хрустальную вазу со стола. Я успел уйти, грохот и звон разбитой посуды услышал уже за дверью».

Вот это допрос! У любого следователя допрашиваемый – неравноценный собеседник. Я грубо прервал его: «А откуда вы знаете, что будет в будущем? Вы что, оракул?» Он даже не пытался со мной спорить: «Я не оракул, я – дворник! В стране шла дикая приватизация и бандитские разборки за собственность. Заводы, металлургические комбинаты приобретались на залоговых аукционах, за государственные кредиты, которые потом безвозмездно списывались. Мы в семье получили три ваучера – часть общегосударственной собственности. Ваучеры я сдал в инвестиционный фонд, который тихо и благополучно развалился».

Дворник был прав. Но я не экономист и не политик. Я следователь и моя задача – найти преступника и предать его суду. А было ли здесь убийство, и виноват ли мой новый подозреваемый? Был ли у него умысел убить эту вредную старуху? Нет, даже косвенного не было. Мог ли он предполагать, что его разговор вызовет такой стресс? Тоже нет. Какую статью Уголовного кодекса мне ему вменять, на чем строить обвинение? Иванов смотрел в окно. Потомок древнего дворянского рода, чьи предки пришли на Русь из Золотой Орды, не волновался и не боялся меня, облеченного властью человека. Не записывать же в протокол эту невероятную историю! Но надо еще кое-что уточнить, и я решился: «А почему на дверной ручке, на стуле нет ваших отпечатков пальцев, стерли?» Он достал из кармана казенные дерматиновые перчатки рабочего. «Работаю я в них, выдают в домоуправлении. В тот день я подметал улицу, зашел домой и поднялся к ней за мусором. Все время перчатки я с рук не снимал. Они удобные, не мешают».

На экране компьютера светился бланк протокола допроса свидетеля, который я быстро заполнял, исключив из него всю историческую составляющую и классовый диалог. Иванов прочитал, аккуратно расписался на каждой странице и тихо спросил меня: «Я свободен?»

Утром я принес том уголовного дела шефу. Хмыкнув, он написал «Согласен» и недовольно подвел итог: «Сколько времени потеряли!»

В коридоре зазвонил телефон. Жена Гавриленко просила позвать его к трубке. Через некоторое время Семен, поговорив кратко с супругой, – «Да-да, понятно, хорошо, ясно, скажу!» – положил трубку на телефон и обратился ко мне с предложением:

– Жена приглашает нас обоих на ужин. Сделала вареники с вишнями. Пойдемте, дружище, что вам здесь одному сидеть?

Через несколько месяцев он оформил пенсию, продал квартиру и вернулся на свою историческую Родину. Тихий зеленый сельский район Полтавской области Украины. Мы и сейчас изредка перезваниваемся, поздравляя друг друга с днем рождения, Новым годом и просто по случаю.

Эта история была бы неполной, если бы несколько лет назад я случайно не оказался в переулке, о котором мне рассказывал Семен Гавриленко. Я вспомнил номер дома, прошел дальше по дороге и увидел его, в тени вековых деревьев, как аккуратного старичка в городском парке на отдыхе. Скульптуры и барельефы из камня не пострадали. Входная дверь и рамы окон были заменены на современные, но цветные витражи межэтажных окон уцелели. Балконы и ажурные сетки были покрашены светлой краской. Я подошел ближе по мягкой земле, усыпанной желтыми и красными листьями, приветами московского сентября. Черно-золотая вывеска свидетельствовала, что во всем доме расположился какой-то банк. Сбоку, на служебной стоянке, стояло несколько машин. Я сел на маленькую лавочку напротив железной двери с двумя видеокамерами. Странный банк. Половина окон в здании закрыто длинными белыми полосками жалюзи. К дому никто не подходил, и из него никто не выходил.