– Нужно будет, я вас уволю, – отчеканила Арина, окутывая Муромцева невероятным количеством табачного дыма. – Я не провалила ни одной экспедиции. И эту срывать не намерена. Идите.
Муромцев выкатился в коридор с чувством невероятного облегчения. Начальницы он боялся как огня и ждал небесных кар, даже не представляя каких, но закончиться они должны были в полиции. Вместо этого Арина объявила, что закрывает на всё глаза. По-другому, если бы Денис мог успокоиться и подумать, быть не могло. Слишком многое оказалось поставлено на карту, чтобы сдать сотрудника и тем самым испортить репутацию института за границей. Атлантическая экспедиция, на которую Академия Наук выделила неожиданно щедрые фонды, состояла из трёх отрядов. Британский занимался дражными разработками ксеноинвазий в Северной Атлантике. Французский должен был собирать образцы не ниже сороковой широты, сочетая драгирование на малых глубинах с водолазными работами, а Португальский отправили на отмели, созданные пришельцами возле западного побережья Африки. Он был самый малочисленный, на него наскребали по сусекам, урезая расходы где только можно. В отряде было пять человек. Однако старший научный сотрудник Белкин в поезде занемог, до Лиссабона доехал на обезболивающих, в госпитале ему диагностировали аппендицит. Для отряда это был удар под дых. Он едва не сорвал всю работу группы, для которой и так задач было поставлено выше крыши. Арина бегала из больницы в посольство и дымила как паровоз. По её твердокаменному лицу можно было только догадываться, какие тёплые и ласковые слова она сдерживает, чтобы вслух не охарактеризовать дипломатических работников. Тем не менее удалось договориться об операции и отправке Белкина домой. Пока Рощина металась, члены группы могли наслаждаться видами Лиссабона. Их участия в переговорах с посольскими не требовалось, чему лишённые административной жилки сотрудники втайне радовались.
К вящему облегчению Дениса, старшие товарищи не проявили активного интереса к его вылазке. Они сами только что вернулись. В четырёхместном номере дальняя комната Муромцева была полностью заставлена экспедиционным багажом. Пустая кровать и узкий проход к ней – вот и всё пространство, выделенное для нужд лаборанта. В комнате научных сотрудников работал телевизор. Игнорируя его, Смольский за столом что-то писал. Невзирая на жару, он был при галстуке. Тяга к официозу у ведущего научного сотрудника лаборатории фармакологии доходила порой до снобизма. Всю дорогу он прожил в купе, снимая деловой костюм только на ночь. Белкин и Казаков подтрунивали над ним, однако Смольский вёл себя надменно, держал дистанцию. С Денисом он практически не разговаривал, лишь изредка снисходил до колких замечаний. Невысокий, большеголовой, с залысинами, в очках с тонкой позолоченной оправой, Михаил Анатольевич Смольский производил впечатление методичного учёного, для которого не существует моральных принципов и этических препятствий. В отличие от коллег, он не был полевым работником, а занимался наукой преимущественно в стенах института.
Денис поздоровался, но Смольский только кивнул и вернулся к прерванному занятию. Лаборант даже порадовался. С таким соседом было проще.
Щёлкнул замок ванной комнаты, вышел Казаков в одних джинсах, влажный после душа. Крупный, весёлый, выше Муромцева, старший научный сотрудник лаборатории экологии бентоса был опытным водолазом и являлся вторым по значимости в отряде после Рощиной.
– Здравствуйте, Виктор Николаевич, – приветствовал его Муромцев, стараясь не показывать волнения.
– Денис! Как город, насмотрелись на красоты?
– Ничего так, – при воспоминании о трущобах всё внутри переворачивалось. – Вы тоже смотрели?
– Белкина навещал. Я тут Михаил Анатольевичу рассказывал, – Казаков энергично протёр короткую курчавую шевелюру гостиничным полотенцем.
– Как он? – с живостью спросил Муромцев.
– Плохо. Ещё от наркоза не отошёл. Стали операцию делать, а он взял и умер на столе. Еле откачали. Плохо экспедиция началась.
– Это случайность, – возразил Смольский.
«Знал бы ты», – мысленно съязвил Денис.
– Случайность есть непознанная закономерность, – авторитетно заявил Казаков. – Вот сейчас расскажу. Три года назад в Баренцевом море дело было. Мы обскребали драгой возвышенность Персея на предмет тамошнего ксенобентоса. И случилось так, что у нас оборвался трос. Делать нечего, надели на меня трёхболтовку, и я полез спасать наш драгоценный ИС-1. Погрузился на сорок пять метров. Темно, вода мутная, не вижу ни черта. Пока добрался до короба, минут пятнадцать прошло, и тут отрубается компрессор. По рации сообщают, что сломался шток насоса. Трандец, приплыли. Страшно, я вам доложу. Под тяжким-то гнётом водяной толщи, без подачи воздуха. Да ещё клапан подтравливает, как потом выясняется, в процессе застревания. Начинает обжимать. Глаза лезут из орбит. Задыхаюсь, но держу себя в руках, не паникую, чтобы лишний кислород не расходовать. Ребята начинают качать ручной помпой, меня спешным порядком выдёргивают наверх. Без выдержки, на неё всем плевать, разоблачают и – в барокамеру. Ничего, полежал пять часов, обошлось.
– Это вы недолго на грунте проработали, – припомнил режимы декомпрессии Муромцев.
– Да, повезло, Денис. Драгу злополучную мы бросили. Водолазов в отряде больше не было, а меня под воду Швецов не пустил. Хватит, говорит, рисковать здоровьем из-за железа, пока там не остался.
– Не остались же, – с наигранным оптимизмом констатировал Муромцев, который изрядно нервничал.
Он не ждал стука в дверь с требованием «Откройте, полиция!», хотя опасение лежало на дне души как стелька в ботинке, но проявить нервозность и вызвать расспросы, от которых не сможет уйти и обязательно проговорится, боялся. Непонятно, какие последствия вызовет его рассказ о драке с местными, в которой он пырнул человека ножом. Окровавленная наваха по-прежнему лежала в переднем кармане джинсов. Муромцев не смог заставить себя её выкинуть, просто запихал поглубже, чтобы не отблескивал красивый латунный хвост. Джинсы сидели свободно, нож практически не выпирал. Натёкшая с него кровь пропитала чёрную ткань, но была почти незаметна. На всякий случай Денис залихватски запустил большие пальцы в карманы, а кистями прикрыл подозрительные места. Он старался держаться раскованно, тем более что деваться из комнаты было некуда.
– Но шансы застрять у вас имелись, – заметил Смольский.
– Да нет, остаться на дне шансов у меня не было, ребята бы вытащили, – Казаков задумался, глаза его остановились, будто водолаз вглядывался в бездну. – Но проклятая закономерность взяла своё. Через неделю Степан Алексеевич Шаргин у Максимова в отряде сорвался со спускового конца и ушёл на глубину девяносто метров. Получил тяжёлый обжим. Грудь в шлем вдавилась, перелом ключиц, рёбер, повреждение лёгких, трещины в черепе. Шланг не оборвался, но, в общем… Пока второго водолаза спустили, пока их подняли, время ушло. Да и сделать ничего было нельзя. Его переломало всего, кровь из ушей, из носа, кажется, из глаз шла. Шаргина сразу отправили на Новую Землю, оттуда бортом в Петербург… Пока ехал, развился отёк мозга. Так Степан Алексеевич и умер в Военно-Медицинской Академии.
В номере повисло тягостное молчание. Муромцев сглотнул.
– Пришельцы спусковой конец обрезали? – спросил он.
– Вряд ли, – ответил Казаков. – Скорее всего, сами виноваты, недосмотрели, что конец перетёрся. Там нет амфибий и наутилусов, которые могли бы перегрызть. Да и расследование показало, что произошёл обрыв, а не механическое повреждение.
Смольский смотрел на него снизу-вверх, выпятил слегка грудь, вступая в настоящий мужской разговор. Сказал, вложив в голос побольше весомости:
– Я об этом слышал. Думал, что только нам не повезло. Я был в той про́клятой комплексной экспедиции Академии Наук, только в отряде у Пащенко. Делали ему дисер по волнам ксеноинвазии в арктических водах, – он качнул головой и, как показалось Денису, злобно блеснул очками. – Отбирали в жёлобе Святой Анны донно-каменный материал и осадки скальной драгой. На проходке профиля на глубине шестисот метров у нас застряла СКД-3. Встала намертво, не вытянуть. Обводным тросом тоже не перевернуть, как будто прилипла к грунту или набрала чего-то такого… сверхтяжёлого. Гидролокатор показывает крупные камни на дне и нашу драгу среди них. Делать нечего, давай тягать, и тут пожар в машинном отделении. Все кинулись бороться за живучесть. Драгу, в конце концов, бросили, не смогли поднять. Господин Пащенко рвёт и мечет, потому что за драгу институту платить. И тут повариха отравилась из-за несчастной любви. Надя такая была, если помните, Виктор Николаевич. Этот случай даже комментировать не буду… На судне кошмар какой-то нереальный. Дуру самолётом санитарной авиации вывозили. Мы за пять часов взлётно-посадочную полосу на льду обустроили. Без всяких тракторов и бульдозеров, вручную. Вот такая череда чрезвычайных происшествий. И у каждой была своя, независимая от остальных, но вполне объяснимая причина.
