И сейчас, оказавшись в городе без привычного складня в кармане (ехали поездом через сто границ, нож пришлось оставить дома), Денис чувствовал себя будто голым. Словно вышел на улицу босиком или сломал зиппер в общественном месте. Только занырнув в полутёмную лавку, Муромцев успокоился. В магазине торговали псевдоматросскими аксессуарами, привлекательными для туристов, но на которые не позарится настоящий моряк, и была там витрина с навахами. Денис склонился над ней. Висящий на шее амулет выскользнул из-под рубашки и звякнул о стекло.

Наваха глянулась ему сразу. Не самая большая, с двенадцатисантиметровым клинком (были и куда длиннее), не самая броская (были с накладками и поярче), но самая гармоничная. А может, просто пришлась по вкусу.

– Покажите эту, – указал Муромцев.

Говорил он по-русски, но португалец понял. Сложно не понять, когда покупатель проявляет интерес и тычет пальцем. Достал с витрины наваху, отжал замок, в знак вежливости сложил, протянул. Денис принял нож и подивился его тяжести. Это было изделие из серии «берёшь в руки – маешь Вещь». По весу угадывалось, что материалы тут настоящие, безо всякой пластмассы, и на них не экономили. Прочный, добротный инструмент, который прослужит долго. Рукоятка с накладками из оленьего рога, латунные притины1, латунное навершие в виде характерного для навахи кривого хвоста, чтобы нож удобно было выдёргивать из-за пояса или из кармана. Всё собрано на толстом каркасе из латуни. Денис раскрыл наваху. Люто протрещала пружина замка по зубчатке на задней части клинка. Замок из нержавейки был тугой, хороший. Клинок встал на стопор и не вихлялся. Он был сработан из 440B, если верить клейму на пороге. Заурядная легированная сталь, недорогая, но приличная. Сам клинок формы бандольера с длинным вогнутым понижением обуха больше чем от середины длины был предназначен для нанесения обширных резаных ран при уколе. Оружие настоящих мужчин, популярных в Южной Европе – усатых, мордатых, на высоких каблуках и напыщенных. Муромцев улыбнулся. Он хотел такую наваху.

Продавец что-то сказал ему. Наверное, назвал цену.

– Денег нет, – грустно ответил Муромцев. (Рядом с ним отирался грязный коротышка, занырнувший с улицы следом. Наверное, хотел стянуть бумажник. Муромцев даже не беспокоился по этому поводу).

Португалец энергично кивнул, выпалил какую-то фразу, показал на грудь Дениса.

– Сорри. Ай донт андестэн ю, – пожал плечами лаборант, надеясь объясниться с ним по-английски, который отважно учил для поступления в университет.

Глаза продавца сверкнули. Он нашёл с покупателем общий язык.

– Чейнш, – предложил он. – Риал?

– Ват? – не понял Денис. – Чего реал?

Один говорил с диким португальским акцентом, другой с русским, но оба интуитивно догадывались, о чём речь, по жестам и мимике. Денис и не думал, что будет так просто. Когда он узнал, что едет в командировку, то купил русско-португальский разговорник и пытался штудировать дома, а в поезде стал оттачивать фразы на попутчиках, надеясь, что они тоже учат язык. Энтузиазм встретил непонимание и обидную насмешку. Смольский сказал ему: «Разговорник – самая тупая книга на свете. Вопросы-то вы зададите, Денис. Возможно, их даже поймут, но что вы будете делать с ответами?» Со стороны могло показаться, что Смольский издевается и не скрывает этого, но он не издевался. Смольский действительно так думал. Денис не мог не признать его правоту, особенно, когда вышел на вокзал Лиссабона. Люди говорили совершенно непонятно, даже страшно было подойти к ним со своим нелепым разговорником и о чём-то спросить. Однако когда понадобилось объясниться в реальности, дело пошло как по маслу.

– Ю амилет, – беззастенчиво ткнул пальцем продавец в висящий на шее Дениса засушенный экземпляр неотеничной формы инопланетной губки, которую лаборант добыл в своей первой экспедиции во время промывки пробы. Драга поднимала со дна Карского моря тонны грязи, в которую надо было залезть и достать самые удивительные образцы флоры и фауны. Те, что попроще, не возбранялось брать на память.

Молодая Xenolofofora maritima arctica, морской кактус, вернее, его личинка, вела себя как полноценное животное. Она могла ползать по дну, плавать, охотиться на микроскопические организмы и даже размножаться половым путём, а потом прикрепиться к донному субстрату и начать бурно расти. Во взрослой стадии морской кактус вёл себя как представитель растительного мира: утрачивал органы чувств и половые признаки, мирно фильтровал воду, отращивал споровые мешки и колючки для защиты от хищников. Из спор кактуса появлялись способные к размножению в неотеничной стадии личинки. Из оплодотворённой икры личинок вылуплялись неполноценные личинки, дающие потомство только в виде растения. Доподлинно не было установлено, зачем на родной планете, из океанов которой прибыли пришельцы, возникла такая форма метагенеза, но имелась гипотеза о связи с сезонным размножением хищников, истреблявших поля растительной ксенолофофоры и не замечавших мелких и проворных личинок. Полноценная личинка, согласно поверьям, распространённым среди обитателей Диксона, давала бодрость духа и мужскую силу. Она расценивалась лаборантом чем-то вроде кроличьей лапки. Забавный, но бесполезный, если в него не верить, предмет. Сувенир. «Чего он так возбудился?» – Муромцев с беспокойством наблюдая за оживлением лавочника.

– Йес, реалли, – кивнул Денис. – Итс ксенолофофора маритима арктика, ши лэвс в Карском море. Ин… Ин зе Арктик оушэн. Итс норд.

– Актик ошен, – зачарованно повторил продавец.

– Хорошая, годная личинка, – заверил лаборант и, хотя без увеличительного стекла это было не доказать, добавил: – Самэц. Итс мэйел бест!

Португалец указал на нож:

– Чейнш!

До Дениса дошло, но он не поверил, что лавочник хочет сменять драгоценную наваху на пустяковый экземпляр арктической личинки морского кактуса. Пусть здесь такие не водятся, но покупать её в центре продажи морских сувениров казалось противоестественным. Здесь был явно какой-то подвох.

– Чейндж, баш на баш? Окей, – Денис снял через голову шнурок и протянул сушёную личинку продавцу, тот потёр её большим пальцем, понюхал, кивнул, двинул по стеклу к покупателю наваху.

Всё ещё не веря в своё счастье, Муромцев сложил нож и сунул в передний карман джинсов. Продавец явно остался доволен сделкой. Даже коротышка от прилавка отвалил и выкатился на улицу, утратив интерес к торговле. Глянув на часы, Денис прикинул, что ему тоже пора. Сделать круг по городу, посмотреть недосмотренное и вернуться пешком в гостиницу. Он сдал к дверям, попрощался по-португальски «А тэ авишта», впервые применив фразу из разговорника, задел головой колокольчик и удалился, впустив в лавку немного дневного света. Дверь закрылась, подтянутая слабой пружиной, колокольчик снова динькнул, и волшебный закоулок навах отделился от внешнего мира.

«Пёс, который бродит, кость находит», – всплыла в памяти цыганская поговорка из «Кармен» Проспера Мериме. Ещё там фигурировали мачо, резня и навахи. Вспомнив об этом, Муромцев усмехнулся.

Он быстро пошёл по улице, выискивая перекрёсток, чтобы свернуть к центру Лиссабона, но попадались только грязные проулки, ведущие в тупики и дворы. Тогда Муромцев развернулся и ринулся назад. За публичным домом он надеялся обнаружить проезжую улицу, способную вывести из трущоб в приличное место. Южное столпотворение начинало угнетать. Муромцев ускорил шаг.

Когда навстречу из аппендикса между домами выкатилась шайка подонков, тревожный сигнал не сработал, столь был лаборант измотан жарой и сутолокой. Только когда дорогу заступил мускулистый мужик, носатый, мордатый, с нахальными серыми глазами, и Денис машинально уклонился от столкновения, а тот повторил манёвр, инстинкт парня с питерской окраины дал себя знать. «Откуда тут грузин?» – удивился Муромцев и насторожился. Подобные ребята жили с ним в одном доме. От кавказцев он не ждал ничего хорошего.