Я достала из буфета две большие чайные кружки.

Мама продолжила:

– Я кипятила воду для Джима. После ужина он начал кашлять. И нос заложило. Этот пар должен ему помочь.

– Ему уже тридцать, а за ним до сих пор ухаживает мама. И ты еще спрашиваешь, почему мы не разъезжаемся из нашего дома, – подтрунила я.

– О, Нони, ты-то точно уедешь. Ты не домашняя пташка, это не для тебя. В один прекрасный день ты встретишь правильного парня. Только не торопись.

В этот миг я уже почти готова была все ей выложить и сказать: «Мама, что-то непонятное держит меня за горло, и я не знаю, что мне с этим делать». Но вместо этого я нашла большое кухонное полотенце, взяла чайник и последовала за мамой, которая несла миску в гостиную, где в полудреме на набитом конским волосом диване расположился Джим.

Я помогла ему сесть и накрыла его голову полотенцем, а мама налила кипяток в белую миску и стала держать ее у него под подбородком.

– Вдыхай пар, – приказала мама.

Джим попытался, но лишь напряженно сопел, не в состоянии вдохнуть пар заложенным носом.

– Попробуй дышать ртом, – посоветовала я.

Он втянул воздух, но сразу начал кашлять. Глубоко из его груди послышался хрип. Я ощутила запах мази с ментолом, которой мама натерла ему грудь.

– Жаль, что у нас нет целебного бальзама дяди Патрика, – сказала она.

Этот индейский рецепт от друзей моего двоюродного дедушки Патрика из племени оджибва, универсальное средство, с которым я выросла, – все это было утрачено десять лет назад со смертью дедушки Патрика. Моя бабушка Онора и ее сестра Майра умерли вскоре после него, а в двадцатом веке такого лекарства уже никто не готовил.

– Я весь горю, мама, – прошептал Джим.

– Господи, мама, – забепокоилась я. – Может быть, мне сходить за доктором?

– Доктор Хейли уже был у нас сегодня. Сказал – сильная простуда. Но эта погода… Боюсь, как бы это не обернулось воспалением легких.

Как свидетельствовал опыт, привезенный еще из Ирландии, начало лета таило в себе опасности. Теплые дни резко сменялись холодными ночами, это сбивало организм с толку, оставляя его уязвимым перед разными недугами.

Мы сидели с Джимом, пока он наконец не заснул.

– К утру с ним все будет в порядке, – попыталась успокоить я маму.

Майкл, Март и мальчики Генриетты храпели в своей комнате. Генриетта и Агнелла в своей спальне тоже спали.

Мама прошла за мной в нашу комнату. Энни проснулась.

– Как он? – спросила она.

– Заснул, – ответила я и улеглась на кровать, которую мы делили с мамой.

Мама всегда спала очень тихо и почти не ворочалась во сне. Мне же почему-то было стыдно оттого, что мои мысли постоянно возвращались в «Олдсмобиль» к Тиму Макшейну, когда он дышал так близко от меня. «Не отказывайте себе в удовольствии, как это делают мужчины», – сказал он тогда. Но теперь я спала здесь, рядом с мамой, а на соседней кровати лежала моя сестра. Неподходящее место для мыслей об удовольствии. Я никогда не смогу… Или смогу?

На следующее утро Джиму не стало легче. Он кашлял и сплевывал плотные сгустки желто-зеленой слизи. Мама была обеспокоена.

– Мама, я останусь дома, – заявила я, хотя мне жутко не хотелось пропускать первый день работы в новой должности.

– Нет, Нони. Здесь же есть Генриетта.

– Да, мама, – подала голос Генриетта – слишком громко, как мне показалось. – Я здесь.

Мистер Бартлетт слов на ветер не бросал. Он устроил нас с Розой в «студии» – да-да, он так и сказал, – где стояли длинный рабочий стол, еще один деревянный столик и четыре стула.

Он указал в сторону большого окна:

– Оно выходит на север – естественное освещение без прямых солнечных лучей.

– Ох, Роза, – воскликнула я, когда он вышел. – Помнишь, как сестра Иммакюле называла эти студии парижских художников? Ателье? Так вот теперь у нас есть собственное ателье.

– За исключением того, что у нас нет бумаги, булавок, ножниц и… О, Нони! Как думаешь, дадут они мне швейную машинку?

– А давай составим список того, что нам нужно. Взялся за гуж, не говори, что не дюж, – сказала я, стараясь скопировать ирландский акцент бабушки Оноры.

День пролетел мгновенно. О ланче мы даже не вспомнили. Я забыла о простуде Джима, а когда Мейм пришла поболтать, мы замахали на нее руками. Нас с Розой трясло, как в лихорадке: еще бы – наше собственное дело, наша студия.

«Ателье», – шептала я. Злой фее здесь меня не достать. Работа приносит больше удовольствия, чем поцелуи Тима Макшейна. Решено: я буду получать наслаждение, как художник.

С работы мы ушли поздно, а домой я добралась еще позже. Ужин давно закончился, и я вздрогнула, увидев в окнах гостиной яркий свет. Джим…

Когда я вошла, доктор Хейли как раз собирался уходить. Он уже стоял в дверях и разговаривал с Майком. Я услышала его слова:

– Давайте им побольше воды и горячего чая. Пар поможет им дышать, и, будем надеяться, их легкие смогут очиститься.

Им?

– Джиму хуже, Майк? – встревоженно спросила я.

– Да, хуже, Нони. А еще мама… Генриетта сказала, что она тоже начала кашлять сегодня утром. И с тех пор не может остановиться.

– А Генриетта пробовала давать им чай с медом и лимоном? Она сразу вызвала доктора? – сыпала вопросами я.

Из спальни показалась Генриетта. Я бросилась к маме, но сестра взяла меня за руку.

– Мама наконец-то уснула, – сказала она. – Оставь ее в покое.

Но я сбросила руку Генриетты и все равно вошла. Рядом с кроватью на стуле сидела Энни. Мама и во сне дышала ужасно, издавая пугающие хриплые звуки при каждом вдохе.

Энни взяла меня за руку.

– Она сильная. И не такая старая, как была бабушка Онора.

Да. Маме всего пятьдесят три, и она никогда не болела. Она была совсем маленькой девочкой, когда приплыла из Ирландии со своими братьями, а потом умерли их родители. Самое худшее, Великий голод, было позади, но все равно то были тяжелые времена. Мама всегда очень гордилась тем, что жила в Нью-Йорке.

«Да, Джерси-Сити – это, конечно, хорошо, но я гуляла по улицам Манхэттена, правда гуляла», – любила повторять она. «А они там что, вымощены золотом, мама?» – поддразнивала я ее. «Именно, Нони, потому что моим братьям очень хорошо платили за то, что они мостили их».

Ее братья. Люк и Доминик. А они, интересно, знают?

Я отправилась на кухню, чтобы выяснить у Генриетты, сообщила ли она им о маминой болезни.

– Нечего выставлять себя на посмешище, – заявила сестра. – Мама выздоровеет, а мы будем выглядеть идиотами, потому что бьем тревогу по пустякам.

Слава богу, назавтра была суббота, у меня выходной, хотя я в любом случае не пошла бы на работу. Ближе к вечеру, когда Джим попытался встать с кровати, у него начался бред. Майку пришлось удерживать его: Джим твердил, что должен идти помогать отцу в кузницу, где он работал еще мальчишкой.

А мама ничего не говорила. Только кашляла и кашляла, и плечи ее содрогались. Мы пробовали пар: я держала полотенце у нее над головой, Энни подносила снизу миску, а Агнелла сидела на полу рядом и держала маму за руку.

Твердым шагом в комнату вошла Генриетта.

– Слишком много народу, – заявила она и заставила нас выйти.

Мы ждали на кухне и по очереди сидели с мамой. В воскресенье ничего не изменилось. Джим лежал в гостиной, мама – в спальне, а доктор Хейли ходил от одного к другому и почти ничего не говорил. В обед мы съели холодную картошку с ломтиками бекона, но вечером жена Джо Мерфи принесла кастрюлю тушеного мяса и свежеиспеченный черный хлеб. В понедельник на работу я не пойду. Пойдет только Роза и объяснит мистеру Бартлетту, почему меня нет.

Пришли мамины братья, а еще тетя Кейт и тетя Нелли с дядей Стивеном, дядя Майкл со своей женой, Мэри Чемберс. Доктор Хейли позволил каждому побыть с мамой всего несколько минут.

– Как ты себя чувствуешь, Бриди? – спрашивали они у нее, и она старалась улыбаться.

Так прошло два дня, и доктор Хейли сказал: