-- Не дороговато ли выйдет таскать туда-сюда чугун гужевым транспортом?

-- Коммунисты денег не считают. Если потребуется, впряжём людей, это недорого. А потом, когда развернёмся -- проложим сюда узкоколейку. Вот это будет уже настоящее дело! Согласны?

Керн механически кивнул, продолжая размышлять напряжённо о чём-то своём, сокровенном.

-- Так что с Бенедиктовым-то сделаете? -- побеспокоил его Юрий.

-- А почему вы думаете, что я ничего ещё с ним не сделал?

-- Я опять был рядом. Не бросать же товарища в таком деликатном деле! -- Юрий снова мечтательно улыбнулся. -- Если хотите, могу даже помочь его побить. Партийная солидарность, скажем прямо. Или, может, хотите отпустить его?

Керн посмотрел на Юрия долгим, изучающим взглядом. Потом решительно сказал:

-- Отпускать без наказания врага наших идей я не вижу смысла. Тем более что вы понесли дисциплинарную ответственность, вмешавшись в наш с ним спор.

-- Кто это вам сказал про ответственность?

-- Олег Кристаллов.

Юрий снова заулыбался.

-- Да, этот может. Так что, предлагаете наказание?

-- Наказание, но соответствующее правовым нормам. Я, простите, не палач, и избивать людей кастетом не приучен. Предлагаю продлить его арест до одних суток.

-- Тогда нам придётся принести ему одеяло, а утром суп.

-- Пусть так, -- сказал Керн. -- Но раз задача в том, чтобы сломать его убеждения, есть прекрасный способ сделать это. Я скажу ему, что я партийный ревизор из центра и что я спасу его жизнь, так что он должен мне сапоги лизать. Это может сработать. Сильные мужчины обычно сентиментальны.

-- Вы и в самом деле так наивны? -- поморщился Юрий. -- Не будет он лизать ваши сапоги. Таких, как он, гадов ломает только боль. Но в вашей методике есть здравое зерно: забыть его в камере на некоторое время -- это хороший способ напомнить ему о его обязанностях истопника. Ведь у нас твёрдая дисциплина, и каждый занят своим делом. Раз истопник сидит в камере, все помещения для населения не отапливаются. А не отапливаются они потому, что истопник слишком громко демонстрировал свои политические убеждения сотрудникам администрации. Ночи ещё холодны, людям придётся прилично помёрзнуть. И как вы думаете, что наш контингент, наш средний класс заявит этому истопнику, когда тот вернётся в своё жилище? Людям вовсе не приятно сидеть в холоде только потому, что назначенному администрацией ответственному истопнику вздумалось не вовремя вякнуть что-то лишнее. Думаю, после этого у него резко поубавится сторонников идейной базы, не так ли?

Юрий взял Керна под руку.

-- Искусство управления людьми -- это прежде всего искусство тонкого манёвра. Учитесь, товарищ Керн! Учиться, учиться и учиться -- вот главная историческая задача нашего класса на пороге будущего бесклассового общества!

Керн вернулся в комнату в поганом настроении. Не спалось. Было около часу, за окном натягивало с юга тучи, по комнате сильно пахло сморчками.

Сосед Керна, дозорный, не спал.

-- Ну, и как? -- спросил он. -- Пришил Бенедиктова?

-- С чего бы! -- удивился Керн. -- Руки марать.

-- Плохо, что не пришил. Это Юрка тебе подлянку подстраивал. Годишься ты в гостиоры или нет. Если рука твёрдая и в сердце жестокости много -- тогда годишься. А так -- застрянешь здесь. Сошлют в управленцы нижнего звена. Или, как меня, в дозорные. А мог бы и вообще из администрации в население укатиться, только бумажки у тебя увесистые. Но Юрка теперь будет сильно недоволен.

-- Да зачем ему? -- спросил Керн, укладываясь.

-- Вербует в гостиоры. Это, брат, такое дело! Страшное дело. Загадочное. Ни на одну голову не налезает. Опять же, они там на тайном посвящении должны отдать часть себя.

-- Какую часть? -- заинтересовался Керн.

-- А-а, -- дозорный окончательно потускнел лицом. -- Давай спать. Не убил -- и ладно. Но только смотри теперь в оба. Как бы промах нигде не сделать.

-- Я редко промахиваюсь, -- успокоил его Керн.

Оно помолчали, возясь на жёстких постелях. Каждый слышал, что другой не спит, погруженный в тяжкие мысли.

-- А что, говорят, много расстреливать будут? -- спросил вдруг Керн шёпотом.

-- Говорят, много будут расстреливать, -- таким же шёпотом ответил ему дозорный.

-- А кто говорит?

-- Товарищ Олег говорит. Красную Зону крепко придётся почистить. А там и за Периферию возьмёмся.

-- А Периферия -- это где?

-- А везде. Где по-старому живут. Вот где мне никого не жалко! Довели, понимаешь, всю планету до ручки...

-- И что же, прямо всех под расстрел?

-- Ну, кого куда! А ты их не жалей, не жалей! Ты тут в первый год не был, а тут такие суки сидят! То им подай, так их обслужи, этого им надо, того надо, работать они не будут и не желают... Тьфу! И всё время -- права, права, права! Только у них и есть права! А мы -- быдло сермяжное! Нет, правильно товарищ Олег их к ногтю берёт! Я бы всех тут под пулемёт поставил! Только по-честному, без гостиоров без этих... А ну их всех! Давай, товарищ, спать, два часа ночи уже, а в шесть -- опять подъём. И мне ещё втык будет, за девку сбежавшую. Давай... давай!

Он поворочался ещё минутку и захрапел.

Заснул и Керн -- мозг его утомлён был странными впечатлениями сегодняшних суток.

Керн проснулся под утро; в окне серело, по цинку подоконника стучали редкие дождевые капли. Соседа не было, койка его стояла смятая и неряшливая. Стрелки стояли на пяти часах. Спасть хотелось мучительно, но переживания и мысли давили сильнее, чем тяга к сну.

Два дня назад, в рабочем комитете, Керн даже представления не имел о том, с чем ему предстоит столкнуться. До этого времени он работал в отряде гражданской защиты Дозорной Службы, строил на случай новых бед противорадиационные убежища на городских окраинах. В комитет его вызвали прямо с работы. Изложили суть проблемы: рабочая коммуна, расположенная в двух днях езды от города и населённая беженцами из заражённых районов, оказалась во враждебном, бандитском окружении. Требуется помочь коммунарам организовать крепкую и грамотную оборону.

Керн согласился не задумываясь: по временам он чувствовал в себе военное призвание, столь дискредитированное в глазах общества страшными событиями последних лет. Он был готов и к тому, что придётся принимать крутые меры. Когда экологи, подсчитав последствия третьей мировой войны, объявили, что земной биосфере осталось жить чуть меньше года, во многих местах стало по-настоящему страшно. В трудных условиях выживали лишь те человеческие общества, которые умели противостоять гибели коллективными, общественными усилиями. Так случалось уже не раз, и всякий раз, стоило обстановке чуть поправиться, как находились те, кто стремился оседлать и направить в свою пользу это коллективное движение. Потребовались столетия эволюции общественных механизмов и технологий, чтобы распознать такие поползновения в зародыше. Носителями объективной части этого знания стали те социологи и историки, которые нашли в себе смелость отказаться от господствовавшей в последние предвоенные времена "цивилизационной" модели развития общества, вернуться к поиску глубинных закономерностей человеческого жизнеустройства. Это знание, точное и сложное, было совершенно открытым для любого, кто соглашался с его необходимостью; тем большее горе несли людям авантюристы, пытавшиеся облечь объективные истины исторических процессов в сладкую облатку готовой к употреблению идеологии. За отважными учёными-гуманитариями объявлена была призовая охота; "гуманитарное" становилось синонимом всяческой лжи, а между тем полуобразованные сладкопевцы продолжали сулить человечеству мгновенное и беспроблемное избавление от всех бедствий. Это была верная смерть. И это поняли. По всему миру люди объединялись, стихийно или организованно, чтобы дать окончательной всеобщей гибели отпор. И смерть отступала. Уничтожались радиоактивные отходы, очищались города и поля, вновь появились продовольствие, инструменты, медицинские принадлежности... Организованная жизнь оказалась способна победить и на это раз. Но каждый день этой жизни был полон борьбой.