-- У вас тут что, голодно? -- удивился Керн.

-- А ты как хотел? На ужин -- суп из картошки. На завтрак через раз -- тюря или бульон овощной. Мяса вообще не видим. Соль -- три грамма на неделю, вредно, говорят, больше. А картошку, её разве без соли съешь? Четверг -- пост, одна вода кипячёная. Воскресенье -- сухой пост. Полночи ждём, чтоб на понедельник, как воду дадут, так и промочить сразу горлышко...

-- А вроде бы поля вокруг, да и вода есть.

-- А кто их обрабатывать будет, поля эти? Нас на работу водили, так всё больше песни петь заставляли. И песни-то какие удивительные! -- Бенедиктов вдруг откинул голову и прохрипел свистящим, тонким голосом, напрягая кадык: -- Красная заря мультилокальная над страною древней загорится, и тогда история глобальная мировым пожаром разгорится! Мировым пожаром загорится, разгорится, -- повторил он уже обычным своим голосом.

-- Что-то у вас с рифмой слабовато, -- заметил Керн.

-- Я, что ли, эту нежить большевицкую сочиняю?! -- возмутился Бенедиктов. - Ходим, тяпками машем, а толку никакого. Кто, например, в наших широтах картошку в апреле сажает? Земля как камень, помёрзлая! А сегодня разнарядка вышла -- и все на картошку. А в прошлом году озимые посеяли, а как снег лёг, так Кристаллов всех погнал на поле с этими озимыми -- траншеи рыть. Сам не знаю, зачем ему эти траншеи нужны были. В декабре, аккурат под Новый год, всё зарыли обратно. Может, тогда ещё под трупы готовил место... А озимые, конечно, тю-тю!

-- Но ведь это же колоссальная растрата! -- возмутился Керн. -- И зерновой материал, и человеческий труд имеют стоимость, и немалую. Вообще-то это преступно!

-- Это ты своим дружкам-коммунистам объясняй потом, -- посоветовал истопник, дыша на окоченевшие от металла руки. -- Им на стоимость плевать, и на людей им плевать. Все здесь их рабы. А кто вякнет -- того теперь к стенке!

-- Пусть так, -- сказал Керн, -- но есть ведь ещё зерно и картошка. Их просто так не добудешь. Откуда у вас берётся посадочный материал?

-- А куркули дают, -- ответил Бенедиктов, кажется, раздосадованный наивностью нового военинструктора.

-- Это как? -- удивился Керн. -- Вы, значит, с ними тут меновую торговлю поддерживаете? А я так понял из объяснений, что с куркулями тут уже воевать готовы!

-- Готовы, наверное. Только нам не докладываются. А торговли с куркулями никакой нет. Дань берут с них три раза в год, и всё.

-- Дань?

-- Ну, вроде того. Натуральная, собственно, дань получается. Сказали им, значит, наши руководители так: давайте нам то-то, то-то и то-то, а не дадите -- ляжет на вас ответственность за гибель всех наших перемещённых лиц! Потому что кормить их мы не имеем возможности, а вы имеете. Вот, значит, и кормите.

-- И куркули усовестились и кормят?

-- А куда деваться? Там куркули-то эти... сказать стыдно! Детишки, соплячьё, интернат разместили в бывшем санатории. Вроде как они там сами на земле хозяйствуют. А наши их так ненавидят -- дым стоит коромыслом! Всё там не так, и всё у них не как надо, а что сами их свинину и рыбу жрут -- так это и правильно. Теперь, вроде, им из города подвозить начали, так тут же выяснилось, что куркулей терпеть больше нельзя и что им пора показать, где раки зимуют! Типично большевистская психология!

-- Если бы не эти ваши постоянные упоминания о зверствах большевиков, я бы верил вашему рассказу больше, -- заметил Керн. -- Я немножко знаю историю не по Солженицыну. А так, простите, я склонен делить все ваши рассказы и ужасы как минимум на четыре.

-- А ты сам большевик потому что, -- сказал Бенедиктов зло и как-то особенно весело. -- Ты на себя посмотри. Ты же и есть большевик. Только наивный ещё, маленький. Власть тебе над людишками в ручки только-только плыть начинает... Вот я сейчас с тобой треплюсь, а через час ты будешь измышлять, как меня прикончить половчее, чтоб не мучать без нужды. Это потому, что в тебе совесть ещё не вся выветрилась. Я тут таких видал. А поваришься три недельки -- и готов, ещё один комиссарчик на свет народился! Эх, об одном жалею -- не выжгли мы ваш весь сучий род в девяностые!

-- Опять истерика, Бенедиктов, -- недовольно сказал Керн.

-- А что, мне плясать прикажешь?! Ты меня скоро кончать будешь, а я тут сижу с тобой, как с человеком! Да я бы... я бы!..

-- Успокойтесь и придите в себя, -- приказал ему Керн. -- Продолжим чуть позже.

Он повернулся и вышел из камеры, захлопнув дверь за собой.

У выхода из арестантского блока Керна ждал Юрий.

-- Ну что, как вам этот субчик?

-- Спившийся интеллигент, на которого дурно действовал своими романами Андрей Платонов. Дядьку надо лечить в дурдоме, -- ответил Керн уверенным голосом, думая между тем о своём. -- По-моему, он тронулся от житейских переживаний.

-- Да нет, он становится опасен, -- ответил Юрий, разглядывая звёзды. -- Знаете, у него появилась какая-то уверенность. Сегодня, назначая его на работы в наш жилой сектор, дежурный комендант был твёрдо уверен, что Бенедиктов выкинет какую-нибудь гадость. Приезд нового человека, знаете ли, такой повод! Я, честно говоря, тоже был уверен, что он либо разведёт агитацию, либо попробует с вами расправиться. Хотелось поближе посмотреть в такой обстановке на него и на вас.

-- Так это была ваша провокация?! -- возмутился Керн.

-- Считайте это испытанием твёрдости духа.

-- Но он мог меня, к примеру, убить или изувечить!

-- Во-первых, лучше вас, чем кого-нибудь из нас. В конечном итоге, незаменимых специалистов у нас нет, а по первому нашему требованию городская рабочая организация вышлет нам нового военинструктора. Ваши раны или ваш труп послужили бы к тому прекрасным стимулом, лишний раз демонстрируя всю опасность создавшейся обстановки. -- Юрий улыбнулся с неожиданной мечтательностью. -- Да нам и не нужен был бы военинструктор, который не умеет постоять за себя в сложной ситуации. Время сейчас жёсткое, лишние люди, не соответствующие своим обязанностям, человечеству больше не нужны. Так что не вздумайте обижаться! Ну и во-вторых, я был рядом, сидел, можно сказать, в засаде, и появился сразу же, как только разговор у вас пошёл на повышенных тонах. Я был готов прийти к вам на помощь, и пришёл. Надеюсь, это отчасти извиняет наше невнимание к вам, не так ли?

-- Что этот Бенедиктов нёс про крематории?

-- Ерунду, конечно. Я же вам говорил: здесь не лагерь уничтожения, никаких лишних трупов. Он, небось, и сам уверен, что его пустят в расход сегодня ночью. Иррациональная ненависть к кому-нибудь, в его случае -- к коммунистам, это хороший способ выпустить пар. К сожалению, люди в таком состоянии становятся неуправляемыми. Он ведь уже сломался внутренне, этот Бенедиктов, и сейчас главное -- не дать ему проявить себя в отчаянных поступках, в каких-нибудь последних импульсах угасающего "эго". Бенедиктов должен суметь переступить через себя, понять, что он только материал, сырая глина в руках истории. Он ведь, в сущности, нам не враг!

-- Почему не враг?

-- Он ничего не делает, -- объяснил Юрий. -- На действие такие, как Бенедиктов, не способны. Они только лают. Вот есть у нас другие враги, настоящие. Эти -- да, это проблема! Тут по окрестностям такие деятельные мерзавцы живут, что диву даёшься. Скоро заведут себе по чёрному джипу и будут раскатывать по местным дорогам, как хозяева жизни!

-- А для чего строили печи, о которых говорил Бенедиктов? Или вообще никаких печей не было?

-- Вагранки это. Металлолом будем переплавлять. Развивать, так сказать, собственное промышленное производство. Хватит уже, надоело в земле копаться, всё равно в Сибири зона рискованного земледелия. Сколько ни суй в землю, хрен что вырастет! Займёмся лучше тяжёлой индустрией.

-- А металлолом где будете брать?

-- На подводах из города возить будем. Чугуна много идёт сейчас.

-- И на что переплавлять?

-- Да просто -- на чугунные чушки. А их уже -- обратно в город, на заводы. Теми же подводами.