А как скрылась колонна, так Керн вернулся на укрепления и до вечера суетился там, проверяя то один сектор, то другой, и всё время ему казалось, что какой-то сектор, какую-то маленькую лазейку он упускает. Командовать операциями такого масштаба ему ещё не доводилось, и молодой человек нервничал по-настоящему, боясь, что его некомпетентность и авантюрный дух будут стоить лишних жизней. Время от времени Керн напрягал ухо, тщась уловить дальние звуки выстрелов, разрывы гранат: как там колонна, не попала ли в засаду, не началось ли кровавое побоище? Но весенний воздух, пропахший жабами и прошлогодней листвой, был по-мирному тих -- лишь длинные косматые облака причудливых расцветок, бешено несущиеся в стратосфере, напоминали обитателям земной тверди о недавней атомной бойне. Обитатели коммуны занимались своими делами: оставшиеся в добровольцах женщины варили из очисток и резервной тушёнки баланду, электрик в обрывках жёлтой рясы тянул куда-то толстый кабель на фарфоровых изоляторах, в первом блоке отчаянно торговались за невесть откуда взявшийся заморский плод киви. Из отдельного барака, где разместились на ночлег бывшие представители администрации коммуны, доносились визгливые, протестующие голоса Олега Кристаллова и товарища Жанны: "мы, красные меченосцы грядущего будущего, должны уметь демонстрировать друг другу хорошо развитый флаг и меч...". Наскучив бессмысленным шатанием и безмолвными внутренними упрёками, Керн вернулся к себе в комнату -- Мухтаров мирно спал на койке, Лантанов накрывал на стол, проследив, чтобы военинструктор поел как следует.

--Пойду подежурю, -- сказал он Керну, -- а вы вздремните пока. Кто его знает, какая ночь будет, а вы и так спите мало!

Но поспать Керну не удалось -- только он лёг, как постучала Ирина. На Ирине было летнее короткое платье и туфли, и Керн почувствовал, глядя на неё, что мёрзнет от одного её зябкого вида.

--Пойдёмте куда-нибудь, -- предложил он, -- да разве же так можно ходить при минусовой температуре?!

Он отвёл её в рабочий кабинет, поставил на спиртовку любимый чайник Олега Кристаллова, служивший для чайных церемоний. Потом подумал, снял шинель и осторожно укрыл ею ноги девушки.

--Я слушаю вас, -- сказал Керн.

Ирина долго молчала, кусала губы, глядя на военинструктора, а потом сказала:

--Знаете, Александр, нельзя же быть таким бесчувственным сухарём, как вы! Это обидно!

--Так я, значит, сухарь бесчувственный, -- вздохнул Керн. -- А в чём это проявляется?!

--В вашем отношении к женщинам, например.

--Ох, вот оно как! -- удивился руководитель коммуны. -- И что же я, бесчувственный, не так делаю с женщинами?

--Да всё не так. Не любите вы нас за что-то, вот что!

--Любопытно. А можно узнать конкретнее, в чём и к кому проявляется эта нелюбовь?!

Ирина замялась:

--Ну вот... к Тамаре Фёдоровне, например!

Керн хмыкнул:

--Так она не женщина, она гостиор! Их послушать, так им вообще признаков пола иметь не положено! Узнай она, что вы вечером в платье пошли, а я при этом ещё и оценил, какие у вас ноги стройные -- тут нас обоих тотчас же за ручки, и под расстрел! За нарушение породных стандартов красного меченосца в вопросах половой морали...

Ирина зарделась. Шинель Керна аккуратно сползла с её перекрещенных ног на сторону.

--Красные меченосцы -- это что-то новое, -- сказала Ирина.

--Да ничего нового, -- отмахнулся Керн, вновь аккуратно укутывая ноги Ирины шинелью. -- Блажь обыкновенная это всё, и гостиоры эти блажь, и прочая вся эта ерунда. Нового человека они, видите ли, делать хотят! Ничего не имею против нового человека, но не тогда же, когда уже существующий человек живёт по-собачьи, а то и хуже -- на положении дров для растопки! Ненавижу это!

Ирина задержала руку Керна в своей:

--Ненавидите! -- сказала она пылко. -- А что вы любите... Саша? Или кого?

--Думаете поймать меня на бесчувственности? -- ответил Керн грубовато, потому что в вопросе Ирины содержался слишком уж откровенный намёк.

Девушка смутилась:

--Я просто хотела знать...

--Зачем вам это знать? Я не нуждаюсь пока что в услугах личного психолога. Социальный психолог -- тот здесь пригодился бы, да. А если вы хотите задать прямой вопрос, так и задавайте его прямо!

--Я вам... не нравлюсь?

--Нравитесь. Но я вас мало знаю, а то, что я о вас знаю, вызывает некоторые вопросы, простите уж за откровенность!

--Какие ещё вопросы?! -- Ирина вспыхнула негодованием.

--Я боюсь, что вы принадлежите к числу любителей справедливости. А я уж, простите, не облечён честью и правом устанавливать мировую справедливость -- поэтому, как правило, больше полагаюсь на милосердие. И я боюсь, что однажды эта разница во вкусах приведёт нас с вами к откровенному конфликту.

--Я тоже за милосердие, я же врач, -- поспешно сказала девушка.

--Нет. Вы за милосердие для своих, для тех, кого вы избрали и взяли под защиту. И за справедливость к врагам. А так нельзя: уж либо так, либо эдак. Иначе кончится очень плохо!

--Вот уж от кого не ожидала таких речей, так это от военного... и от революционера! Ведь революция -- это прежде всего установление справедливости к врагам!

--Революции всегда милосердны, -- покачал головой руководитель коммуны. -- Озлобиться революционера заставляет подлое и немилосердное сопротивление старого мира, подкреплённое потоками вранья и клеветы. Вот у контры как раз принцип: своим всё, врагам закон, а закон беспощаден. Большевики отпустили из тюрем своих злейших врагов, а те стреляли в Ленина и подняли гражданскую войну, в которой обвинили революционеров. Нет, не надо упрекать революцию в отсутствии милосердия -- тем она и отличается от бунта, что освобождает лучшие из качеств в ныне живущих, современных людях, а не ждёт, пока народится на свет мифический "новый человек"!

--Но как понять, какие это лучшие качества? И когда эти качества действительно лучшие, когда милосердие настоящее, а когда -- простая мягкотелость и нерешительность?!

--Э, я сам думаю над этим вопросом. Надумал мало... -- Керн поскрёб пятернёй затылок, затем решительно протянул Ирине исписанные бумажки про честь и право, порядком заляпанные предыдущими читателями. Девушка удивилась, но честно взяла бумажки и принялась вчитываться в буквы, написанные ровным почерком военинструктора.

--Удивительно, -- сказала она наконец. -- Простите меня, я и вправду считала вас более... примитивным, что ли. Это было нечестно. И я была неправа. Но... извините, такие вещи, как здесь написано, в каждом конкретном случае нельзя определять в одиночку. Должен быть для важных случаев контрольный орган, совещательный суд, что ли...

--Это хорошая идея, -- ответил Керн, -- её надо обдумать.

--Можно мне взять это почитать? -- спросила Ирина. -- Я хочу тоже подумать над этим как следует.

--Можно, -- кивнул руководитель коммуны. -- Это же просто черновик. Набросок идеи.

--Фундамент личности внутри и стропила снаружи, -- медленно произнесла Ирина. -- Или, скорее, так: костяк личности и сильные мускулы общественных связей, приводящие этот костяк в движение. Вот почему вам не нужны новые люди... Александр Петрович... вы видите силу в людях нынешних и прошлых, вы видите, как эта сила движется в будущее. Так ведь, да?!

--Я об этом в таких словах не думал, -- признался Керн.

--Простите меня, -- произнесла Ирина, вставая. -- Я думала, вы мальчишка, а я женщина. А теперь я поняла, что это я девчонка, а вы... Вот вы -- настоящий ангел, вы, а не эти поганые меченосцы.

--Я не ангел, -- пробормотал военинструктор, -- я и в бога-то не верю. Только не надо говорить глупостей, что он, дескать, зато верит в меня. Мне это неинтересно.

--"Ангел" по-гречески значит "вестник", -- ласково сказала Ирина. -- Вот вы и есть вестник -- вестник того, что в нашем мире не всё потеряно, что всё на самом деле только начинается, и будет ещё много интересного и хорошего. Впрочем, возможно, вы не ангел, а просто бог. Это вы верите в людей, хотя люди не верят в вас. А я буду в вас верить!