Литмир - Электронная Библиотека

Керн беспокойно заворочался на кровати. Неблаговидные поступки Левицкого представали теперь перед ним совсем в ином свете. В конце концов, трудно обвинять человека в неблагородных поступках, если благородство приносит твоему коллективу проигрыш и гибель. Другое дело, что вовсе незачем ставить этот принцип на вооружение: неправильно, когда человек человеку волк, даже если к волкам своей стаи он относится лучше, чем ко всем другим. Думая о сегодняшнем дне, не следовало упускать из виду перспектив будущего. В том числе и перспектив морали. И эта кажущаяся очевидность легко замыкалась в порочный круг: условия существования диктовали мораль, мораль не могла не отразиться на условиях существования.

Оставался ещё соблазн прибегнуть к энтузиазму, поднять уровень моральных стандартов коллектива над серой пеленой реальности. Это лекарство выглядело сильнодействующим и опасным. Чтобы проявлять энтузиазм и следовать моральным нормам, коллектив должен был видеть впереди соответствующую цель, то есть цель важную, полезную и реально достижимую. Нет спору, что такая цель развития, ясно и чётко продиктованная коллективу, могла бы стать основой некоего кредита новой морали; но, чтобы это использовать, Керн должен был гарантировать коллективу и разумные сроки достижения этой цели, сроки выплаты кредита -- или стать лжецом, попусту растрачивающим небогатый ресурс общественного доверия. За свою жизнь он перевидал немало демагогов, пытавшихся присосаться к величайшим источникам человеческих сокровищ -- энтузиазму и самопожертвованию -- и пить, пить из этих источников без конца; такие люди оказывались на поверку либо маньяками, жаждавшими привести мир в соответствие со своими идеалистическими представлениями, либо ненастыными властолюбцами, либо расчётливыми паразитами, менявшими пустые обещания на хлеб. Но даже если предположить, что ложная или недостижимая цель могла быть провозглашена людьми с самыми чистыми намерениями -- она сама по себе была вещью грязной и мерзкой, как всякая крупная, корыстная ложь. Никто и никогда не имел права на подобные эксперименты. Обман любого рода отпадал, и Керн был искренне рад тому, что даже не задумался серьёзно над самой его возможностью.

С той же резкостью, хотя и не так брезгливо, Керн отмёл в своих размышлениях и различные попытки преобразования самой психологической природы человека, "перевоспитания" его социальных, экономических и моральных потребностей. Дело воспитания личности, важное и полезное само по себе, по законам диалектики превращалось в насмешку над самой идеей прогресса, едва задачи его попадали в область деятельности полуграмотных идеалистов. Подобно горе-биологам, пытавшимся путём "перевоспитания" вырастить сливу из сосны, эти "духовные вожди" брались за переделку человеческой психики без учёта основополагающего фундамента -- биологии. О неграмотности их попыток свидетельствовало хотя бы то, что практически все эти системы игнорировали или прямо запрещали в формировании личности роль полового инстинкта, сводя его к выполнению подконтрольной функции слепого размножения. В попытках противостоять буржуазному индивидуализму организаторы "новой морали" ставили во главу угла не новые формы отношений, а самые тёмные и архаические чувства, доминировавшие в психике людей докапиталистического периода: ритуал, аскезу, слепое подчинение, личную преданность, чувство необходимости жертвы. Буржуазная формация, со всей отвратительностью её индивидуальной философии, была естественным прогрессом по сравнению с этими уродливыми порождениями прошлых веков; наскоро состряпанные из пещерных представлений о коллективизме "новые личности" и "новые общества" гарантированно рушились перед напором буржуазности; так проявлялось действие неумолимых исторических законов, заставляющих старое убраться, пока его не убрали силой.

Однако человеческие взаимоотношения всех веков, старых и новых, содержали в себе не только сиюминутную конкретику. Приходилось признать существование "вечных ценностей", столь пламенно отрицаемых прагматиками. Не будь этих ценностей, не было бы литературы, поэзии, философии, а возможно, и самого стремления общества вперёд, к улучшению. Не случайно те из идеалистов, что тяготеют к "тёмной" философии уничтожения и гибели, с особенной яростью требуют уничтожения или принижения искусства, культуры, гуманитарных наук. Всегда, в любые времена тьмы и горя, находилось место для явлений личности, достойных памяти потомков, то есть коллектива в самом широком смысле этого слова. Не будь это так, современного читателя или зрителя не волновали бы деяния Сарпедона или Рамы, Спартака или Марка Аврелия, королевских мушкетёров или рыцарей из легенды об Артуре, Робеспьера и Уленшпигеля... Каждому подвигу и каждому злодейству, всякому герою прошлого люди стремятся дать оценку; значит, есть в самом большом коллективе -- человечестве -- общие знания о морали, общее представление о том, что такое правда. Погибающий буржуазный индивидуализм, впрочем, пытался уничтожить эту общность, породив течение "постмодернизма", призванное разрушить старые представления о красоте, не породив ничего нового. Влияние этого течения на культуру было резко отрицательным, но нельзя было сомневаться, что и оно явилось в свой должный срок, порождённое закономерностями бытия, и в свой же срок должно было скончаться, освободив поле для всходов новой культуры. Неминуемый рост интереса к истории, к историческому был прямым ответом на сиюминутность существования личности в "постиндустриальную" эпоху, эру высочайшего разобщения мира. Это возвращение, в свою очередь, открыло дорогу самым древним, самым варварским способам объединения по национальному, религиозному или даже родовому признаку; оно породило колоссальную войну, которая стёрла с цивилизации умело нарисованный макияж; оно же открывало путь к возможной новой эре -- эре мирового воссоединения на новых, отвечающих требованиям современной практики началах. Керн не принадлежал к числу глупцов, которые видят во всякой катастрофе или буре путь к некоему естественному обновлению. Но не следовало упускать из виду открывавшиеся горизонты; предыдущие типы систем доказали свою неэффективность; вопрос стоял в любом случае так: возвращение к первобытному или создание нового, невиданного доселе? Опыт истории учил: возможно то и другое, главное -- в точном выборе инструментальных средств. Но стоило ли на развалинах старого строить старое вновь?

Значит, опираясь на проверенные, "вечные" достижения человеческого коллектива, Керн должен был найти новые формы взаимодействия личностей; формы эти должны были увлекать и привлекать, обеспечивая, по крайней мере, не меньшее качество и радость жизни, чем следование индивидуалистическим представлениям. Задача выглядела сложной, решать её следовало в комплексе остальных задач; но ради спасения коллектива от форм варварской дикости рискнуть стоило.

Кряхтя, Керн выбрался из постели, зажёг ночник над столом. Под кроватью зашевелился Лантанов, кося охальным глазом на военинструктора; в ответ Керн зыркнул свирепо, повергая "гостиора" в психологический нокаут. Полузасохшим роллером руководитель коммуны принялся выцарапывать на случайном листке бумаги названия главных элементов в привидевшейся ему периодической системе человеческих отношений.

В первую, важнейшую из колонок он поставил то, без чего человек не может жить, что обеспечивает его биологические потребности и нужды: сохранение жизни, пищу и продолжение рода.

Напротив, в крайнем правом столбце, выписал Керн потребности высшего порядка; не имея ни времени, ни должного опыта, он доверился классическому искусству и поставил эти потребности в том порядке, как они представлены были в "Маленьких трагедиях" Пушкина: свобода -- творчество -- любовь.

Эти два крайних столбца в глазах Керна были равными по силе; кажущийся их антагонизм приводил к естественному союзу, а тяга разумного существа к тому и другому ряду возможностей была, пожалуй, равнозначной: отчаявшись сплавить эти противоречия в гармоничное и уравновешенное соединение, разум легко выбирал что-то одно. Сила притяжения у элементов этих рядов была наиболее фантастической; без их участия не имели смысла ни жизнь, ни сознание. Но и те, и другие элементы были базовыми, исходными; это были строительные кирпичики, движущие личностью, но не подталкивающие её к союзу с другими носителями разума -- союзу, способному усилить и упрочить любое сознательное движение.

31
{"b":"619218","o":1}