-- А то я не вижу! -- Руководитель коммуны усмехнулся. -- Тут, знаете, с нормальными людьми вообще плохо. Я на вас рассчитывал, а вы сделали такое шоу для этих... этих...
Не найдя нужных определений, Керн просто ткнул пальцем за окно.
-- Гужбанов, -- подсказали из-под шконки.
-- Ты хоть молчи, -- посоветовал Керн. -- А то плохо кончится.
Под шконкой затихли.
Керн помолчал с минуту.
-- Понимаешь, -- сказал он Мухтарову откровенно, -- я в тупике. В ауте, как принято было выражаться четверть века назад. Я действительно не знаю, что делать. Это -- болото.
Дозорный усмехнулся. К этому моменту успел немного остыть, и теперь настроен был на философский лад.
-- Быстро ты прошёл свой эволюционный путь, -- ответил он. -- Эти, -- он ткнул под кровать большим пальцем, -- сперва месяца два не могли поверить, с чем имеют дело. Кричали, что человек по природе хорош, что дай ему идею и мысль -- и человек тотчас же устремится к звёздам... До "болота" они дошли уже на моей памяти! А там и гостиоры присоединились, и газовая камера, и всё остальное. А населению плевать! Население давно научилось обходить всю эту трескотню, двигаясь по кратчайшему пути непосредственно к баланде.
-- Значит, я сволочь, -- сказал военинструктор.
-- Человека формирует среда, -- ответил ему Алибек. -- эта среда хочет сформировать из тебя сволочь, здесь выживают только сволочи, здесь нет коллектива. Но это совсем не значит, что ты можешь распускаться. Не смей распускаться, Керн! Ты для них перемены. А уж к чему, в какую сторону будут эти перемены -- зависит от тебя.
-- Здесь кому-то нужны перемены? -- удивился Керн.
-- Мне, например. Да и среди жителей не многие-то были довольны прежней властью.
-- Кажется, теперь прежняя власть станет для них идеалом!
-- Так всегда бывает. По крайней мере, в России. Тебя это не должно удивлять!
-- Но что мне делать? -- вздохнул Керн.
-- Думать, Керн. Думать!
И Керн думал. Впрочем, это не помешало ему провести вечером ревизию склада посевных материалов; склад был пуст, за исключением двух мешков заплесневелого гороха. Мухтаров объяснил руководителю коммуны, что находившаяся на складе картошка была за несколько дней до того частью закопана в промёрзшую землю, частью же раскрадена. Следовательно, даже при условии должной реорганизации рабочей силы коммуне всё равно угрожал голод.
-- Руки опускаются, -- пожаловался военинструктор.
По темноте уже доложили ему, что в виду коммуны показывались пару раз конники-ахтыровцы. Беззащитная коммуна представлялась райским местом для грабежа. Керн приказал усилить бдительность, а потом вдруг принял неожиданное для себя самого решение: запер двери административного кабинета и пошёл спать.
Около полуночи меж блоков расшумелись: оказалось, естественно, что никто не получил баланды на ужин. Керн проснулся, умылся ледяной водой и вышел к толпе.
-- Чего орёте, сограждане?
В ответном потоке нестройных жалоб звучало желудочное возмущение.
-- Так я вам должен сварить кашку? Или вы не знаете, где продовольственный склад? -- заинтересовался руководитель коммуны. -- Или, быть может, вы не знаете, где кухня?
-- Наших к складу и близко подпускать нельзя, разворуют, -- ответил в толпе солидный баритон.
-- Ах, ваших нельзя? Вам нужны наши! Хорошо, я сейчас позову товарища Лантанова и поручу ему организовать вам вкусный ужин в его стиле...
Раздался вой голодного возмущения.
Керн дождался пока страсти утихнут, и заключил коротко:
-- Ваша еда отныне -- ваше дело. Назначайте дежурство по кухне, организуйте складскую службу, ревизионную комиссию, что угодно. С деловыми предложениями -- ко мне. Если не хотите с этим связываться -- я в любой момент выдам вам документы, и вы можете покинуть коммуну в двадцать четыре часа. А если у вас будут деловые предложения -- обращайтесь ко мне с ними, но, пожалуйста, в рабочее время. По ночам работают только очень глупые и неумелые администраторы, и я не хочу с самого начала записываться в их число. Ключи от складов продовольствия у дежурного. Спокойной ночи, граждане!
Игнорируя крики и жалобы на произвол, Керн повернулся спиной к толпе и ушёл к себе в комнату.
Поспать, конечно же, не удалось: нервы были на пределе. Именно в эту ночь Керн отчётливо понял, что ему не удастся положиться ни на помощь из города, ни на соседей, самым естественным образом озабоченных своими интересами. Перед ним стоял выбор: верить ли самим обитателям коммуны? Факты говорили за то, что эти люди, развращённые общественной безответственностью, индивидуализмом и неумелым руководством, потеряли уже ту социальную основу, которая позволяет сформировать крепкий и дружный коллектив, противостоящий любым трудностям. Теория, напротив, гласила, что общественную жизнь человека формирует среда; имея производительные силы и технологии, позволяющие им улучшать жизнь, люди стремятся ради собственного блага объединяться в коллективы различного рода: семьи, племена, общины, артели, предприятия и целые общества. Теория эта подтверждалась историческим опытом, но противоречила опыту личному; выбор, стоявший перед руководителем коммуны, был вовсе не так очевиден и прост.
Поразмыслив, Керн оттолкнулся в своём выборе от противного. Неверие в людей уже имело место здесь, в коммуне; попытка "перевоспитать" её обитателей, создав из них "нового человека" и регламентировав их унылую жизнь до мелочей, окончилась идейной катастрофой для всей коммуны, утратой человеческого облика. Прежние руководители хотели, чтобы население коммуны поверило в них, в их духовное мессианство; не добившись этого, они утратили всякую веру, в том числе и веру в самих себя. Ныне Керну предстояло восстановить симметрию, поверив в жителей коммуны, сделавшихся волей случая его согражданами -- и товарищами в беде. Теперь ему предстояла задача, колоссальная по сложности, но всё же вполне осуществимая: пробудить в этих своих согражданах стихийное чувство коллективизма, совместного существования, и предложить для каждого из проявлений этого чувства разумные формы организации.
Внутренний спор не занял много времени; по сути, выбор Керна уже виден был во всех его предыдущих распоряжениях. Но на смену сомнению пришёл страх. Личность, индивидуальность развивалась по законам психологии; к каждой личности были применимы простые, полудетские критерии намерения и поступка: плохой, хороший, добрый, злой, честный, трудолюбивый... С коллективом дело обстояло иначе; коллектив был системой, лишённой индивидуальной морали; его суть полностью зависела от двух вещей -- экономической базы, на которую опиралось существование коллектива, и совершенства внутренних механизмов системного регулирования. Примитивная охота и собирательство породили первобытный коммунизм, недалеко ушедший от стада; совершенствование производительных сил вытолкнуло на поверхность натуральное хозяйство, а с ним матриархат и господство суеверий -- более десяти тысяч лет унылого застоя, пропитанного жестокими магическими ритуалами. Далее на лестнице развития шли железо, патриархат и войны; с ними -- рабство, вполне прогрессивное на фоне матриархальных времён; развивая и совершенствуя экономическую базу трудом бесчисленных рабов, человечество додумалось до новых витков прогресса: феодализм, колонизация. Машина и разделение труда породили буржуазию -- странный класс, начавший разлагаться вскоре после рождения, во времена весёлого Рабле; буржуазия первой выдвинула требование личной свободы, индивидуальности, такой далёкой от коллектива и его интересов -- потому что впервые смогла выжить индивидуальность вне рамок коллектива. С той же закономерностью в недрах капиталистической системы вызрели семена новых общественных формаций, по сей день проходящих обкатку на страшных полигонах истории; эти эксперименты были бы невозможны, если бы производительные силы экономики не поднялись на небывалую высоту. Третья мировая война, атомные бомбардировки и миграции населения подорвали ресурс производительности. Человечество стояло на краю пропасти, вновь запахло натуральным хозяйством и общиной, и лишь накопленные запасы самомнения граждан относительно их личной свободы -- буржуазии тоже кое за что надо сказать спасибо! -- мешали тотальному торжеству идеологии туземных царьков, к типу которых принадлежал, например, Левицкий. Производительные силы кормили и обеспечивали коллектив; но они же неумолимо диктовали ему форму, логику, способ существования. Какие же производительные силы он, Керн, видит за коллективом обитателей коммуны? Какой строй они способны породить на основании неумолимых экономических законов?
