Люди сидели тихо, поражённые этой неожиданной вспышкой гнева.
-- И нечего орать, -- сказал мужчина, похожий на царского министра. -- Мы прекрасно понимаем, что сейчас рабочего ни за какие коврижки не купишь. Сейчас рабочие везде нужны, а где нужны сильнее всего, туда их просто мобилизовали. У здешних жлобов помощи не дождёшься, и не надо. Три шкуры потом сдерут за эту помощь! Так что если уж работать, так самим. Но мы согласны! Потому что коттедж и дача на чистом месте -- это тебе не за светлое будущее работать! Не за высокую идею, небось! Тут всё ясно, всё своё, а за своё мы точно от работы не отступимся.
-- Отступитесь, -- пожал плечами Керн. -- Вы работы этой ещё, как говорится, не нюхали. И Левицкий тот же не от хорошей жизни себе работников подыскивает: у него проблемы те же, за энтузиазм работать никому не хочется, а повышать, как говорится, уровень жизни -- не на что. Вот и ищет, где кусок урвать пожирнее. И вы искать будете! Но вообще-то вы предлагаете, как говорится, хоть какой-то конструктив. Он, конечно, развалится при первом же соприкосновении с реальностью, но это всё же шаг. Так что я вас, пожалуй, поддерживаю. Будем реформировать коммуну!
-- Но вы так и не ответили на вопрос о ваших убеждениях, -- сказала вдруг Ирина. -- А это, сами понимаете, очень важно... Нужно же знать, кому мы доверяем руководство.
-- А вы доверяете мне руководство?
-- Конечно. Мы же к вам сами пришли! Вы человек решительный, суровый, дармоедов и тунеядцев не потерпите ни за что. Вот вам нами и руководить. Если, конечно, убеждения не помешают!
-- Вам мои убеждения помешают, -- устало сказал Керн. -- Я вам не стану преподавать азы политграмоты, я сегодня уже пытался, но не помогло. Но с вашими нынешними представлениями о жизни вы дальше могилы не уедете, и ещё других с собой в эту могилу утянете. Но я попробую показать вам впоследствии лучшую перспективу, чем ваши дачки... А пока что, -- военинструктор задумался, -- считайте меня... большевиком! Так всем будет удобнее: и вам, и остальным жителям, и, в особенности, блаженному истопнику от интеллигенции господину Бенедиктову. Он с удовольствием напишет на старости лет мемуары, как я в этом лагере смерти угрохал сорок два миллиона человек, пока ваши дачи строил. И назовёт эти мемуары "ГУЛАГ-2": удобное название, стильное и думать не обязывает.
8. Открытие.
Тем временем приехали и долгожданные гости: те, за кем Керн посылал Валеру и Мухтарова -- учителя и инструкторы подростков. Керн здраво рассудил, что те, кто смог в условиях смутного времени вырастить своих воспитанников порядочными людьми, вряд ли откажут ему в совете и помощи.
Он не ошибся. Приехавших было мало, всего трое, но зато они энергично поддержали все инициативы и реформы Керна. Рабочие с кирпичного завода тут же обвинили их в "недостатке конструктивной критики", но руководитель коммуны в конструктивной критике на этот момент как раз совершенно не нуждался. Ему нужно было действовать.
-- У нас тут бред и анархия, -- сказали Керну приезжие. -- Так что на местный опыт не оглядывайтесь. А то свихнётесь, как Кристаллов. Действуйте, как считаете нужным, а мы поддержим!
Керн вкратце описал им планы преобразования коммуны.
Все, кто не желает работать, должны быть удалены.
Все, кто желает работать, должны заработать на неквалифицированной работе достаточно, чтобы приобрести инструменты, оборудование и материалы для более квалифицированного труда. Впоследствии они будут являться прямыми собственниками этих инструментов, материалов и земли, создав кооператив или артель -- то, что будет более соответствовать установившейся в коммуне форме общественных отношений.
Учитывая взрывоопасную обстановку в коммуне и вокруг, алкоголь и азартные игры временно находятся под строгим запретом. С другой стороны, запрещается "организованный досуг" в форме пения революционных песен и строевых маршировок вокруг флага. Необходимо организовать широкомасштабную культмассовую работу. Это -- первое дело, в котором Керн не доверяет пока что самим обитателям коммуны. Ему нужна помощь со стороны.
Нужно сообщить в город, в рабочий комитет, о том, что здесь творится. Это второе дело, в котором просит помощи руководитель.
Наконец, пора бы подумать об избавлении округи от бандитов, ибо люди, которые стреляют по ночам дробью в детей, заслуживают того, чтобы их истребили без лишней жалости. Здесь уже все, у кого есть совесть, определённо должны помогать друг другу.
Все пункты программы Керна были встречены приехавшими с молчаливым одобрением.
-- Надо будет, чтобы вам в помощь кого-нибудь прислали из города, -- сказал один из воспитателей. -- Вот у нас немцы в соседях, так там ребята работают -- будь здоров! А всё почему? Из города к ним приехал рабочий комиссар. Так что думаете -- перетряхнул месяца за два всю их куркульскую натуру. Если б не он, нам бы тут немцы точно Сталинград устроили! А так -- ничего, сагитировал их за мир и добрососедские отношения...
Слушая их, Керн думал, что неплохо бы ему познакомиться с этими немцами и с этим комиссаром -- авось, научили бы, вразумили, как быть и как действовать дальше. Но сердцем новый руководитель хорошо понимал, что не найдёт ответа извне ни на один из своих вопросов -- хоть сколько жди помощи, не дождёшься! Любое дело, любое доброе и полезное начинание казалось ему сейчас искрой пламени, брошенной в жидкое дерьмо в тщетной надежде, что оно разгорится: ведь и личный опыт каждого человека в отдельности, и исторический опыт всего человечества подсказывает, что в определённых условиях даже дерьмо способно гореть! Но дерьмо, пузырясь и булькая, загораться явно не спешило, и оставалась лишь тщетная надежда на то, что "скорбный труд не пропадёт", и падающие искры хотя бы подсушат эту дрянь до нужной кондиции. Керн поймал себя на том, что начинает постепенно терять всякое уважение к человеческим правам и достоинству обитателей коммуны, обращаясь вместо этого к неприятному опыту Юрия Лантанова. Сейчас "гостиоры" уже не казались ему таким ужасным и однозначным злом.
Приезжие привезли раненому кое-какие травы и лекарства, взяли несколько написанных Керном писем, чтобы передать их как можно быстрее в город -- и уехали, вновь оставив военинструктора во мрачном одиночестве.
Шум из жилых блоков всё усиливался. Жители требовали от власти (от него, Керна!) обеспечить им человеческие условия содержания. Требования час от часу росли, и Керн начинал бояться в ответ вспышки собственного маниакального гнева.
Часа в четыре пополудни Керна позвали случайные свидетели -- смотреть на убийство; оказалось, что в его комнату забрёл Мухтаров и выволок из-под шконки товарища Юрия, крайне недовольного таким поворотом дела. Сейчас кадровый дозорный избивал несостоявшегося садиста, держа его одной рукой за мягкие белые волосы, а другой -- выламывая руку. Сапоги Алибека смачно и часто врезались в стройные бёдра идейного строителя нового мира. Лантанов уже не отбивался, а только беспрерывно орал, как поднятая за шкирку напаскудившая кошка.
Откуда-то набралось зрителей, в основном -- бородачей из блока номер один.
-- А ну, все вон отсюда! -- заорал натужно военинструктор, размахивая своим автоматом. -- Вон!!!
Повторять дважды не пришлось: репутация "палача" ещё не успела развеяться за Керном.
Начальник коммуны подошёл к дерущимся, отобрал у Мухтарова стонущего Юрия, швырнул того обратно -- под шконку. Повернулся к дозорному с гневом и разочарованием на лице:
-- С ума сошёл?!
-- А что, собственно, этот подонок... в моей комнате?!
-- Спасается от суда Линча, разве не видно? -- Керн отыскал полотенце, брезгливо вытер руки. Рухнул на кушетку, под которой мелким частиком билось сердце товарища Юрия. -- Если вы хотели наказать его, это было нужно делать раньше, Мухтаров!
-- Но он же... -- Дозорный нагнулся к уху Керна и сказал одно слово, характеризовавшее Лантанова с наихудшей стороны.
