-- Дура ваша директриса! -- в сердцах сказал Алибек. -- Сказала бы: не пущу детей в дозор, пока бандитов не повыбьете, и всё!
-- А она так и сказала, -- согласился Валера. -- У нас девушка была, Варя. Её курьером в город отправили. Ахтыровцы её остановили, и... Ума не приложу, как она живая домой вернулась! Тут-то Красавина и сказала, что хорош в игрушки играть. У нас парни, конечно, в бутылку полезли, а с другой стороны -- теперь Левицкий точно прав. Нам теперь если патроны выдать, так точно на Ахтырова охотиться пойдём. Так что до сегодняшней ночи расставили нас на всю зиму только вроде сторожей -- по вышкам.
-- А сегодня что?
-- Ну, вчера от вас женщина прибежала. Говорит, вы там печи построили и газовую камеру, всех нас сжигать будете и воевать решили. Тут Левицкий к нам в школу заявился и говорит: сколько, мол, от этих гнид терпеть можно? Дайте нам ваших дозорных, пусть ночь постоят в секретах, а наутро мы возьмём всю эту трудкоммуну -- одни мошки полетят! Они же, говорят, для Ахтырова и база, и людей поставляют, и продовольствие! Пока не прихлопнем их, вас, то есть -- так всему району и терпеть.
-- И что, директриса ваша согласилась? И патронов для вас не вытребовала?
-- А её на совещании не было, заболела она, -- вздохнул Валерка. -- Говорят, спорыньёй отравилась. А может, ваши отравили, тоже ведь дело возможное. Так что вместо неё выступил начальник районного дозора. И сразу давай орать: вы не пацаны, а трусы, без винтовки в руках защититься не можете, морду бить не умеете! И всё такое. Ну, общее собрание и проголосовало: выступать!
-- Соплячьё, -- рассудительно сказал Мухтаров.
-- Да уж, не фельдмаршал Кутузов! -- рассердился вдруг юный стрелок. -- А каково слушать, когда взрослые мужики тебе один за другим оскорбления в рыло тычут?! И всё у девчонок на глазах! И это после того как два года на чужом иждивении прожил!
-- Разве ж вы не работали?
-- Работали, а что толку? Семь потов сойдёт, а урожаю потом с гулькин нос. Ни навыков, ни силы не нажили. Какие из нас крестьяне! Вот нам с общественного поля и давали... от щедрот!
-- Ничего! -- решительно произнёс вдруг Мухтаров. -- Скоро здесь всё изменится!
-- Изменится?! Думаешь, он что-то изменит? -- спросил Валера с презрением и надеждой, разумея под ним Керна.
-- Нет, -- покачал головой старший дозорный. -- Не он. Мы.
Керну и в самом деле следовало поспать. Он мог, подобно всякому молодому и достаточно здоровому человеку, обходиться без сна по две или три ночи, но ясность его мышления за эти сутки с лишним оказалась под серьёзной угрозой извне, и Керн чувствовал это. За все прошлые годы жизни, прошедшие среди различных по духу, но всё же целеустремлённых и не лишённых некоего жизненного оптимизма коллективов, он ни разу ещё не встречался с клоакой такой степени тесноты и концентрации. Там, в городе, судьба могла быть неясной и трудной, но она не приводила и к пучине безумия -- разве что в среде самых развращённых и реакционных классов, куда Керн допущен не бывал. Здесь же, в глубинке, поражённой преувеличенным во много раз ужасом новой мировой войны, реакция просто и естественно брала свою дань. Военинструктор отчётливо понимал, что рабочий комитет послал его сюда не для того, чтобы расправиться с этой дремучей Вандеей и не для того, чтобы поддерживать выбранный ею гибельный путь -- и всё же в течение целого дня он чувствовал себя то беспощадным Симурдэном, то кровавым маркизом де Лантенаком, и за каждым росчерком пера или движением автоматного дула мерещился Керну холодный нож гильотины. Между тем, обстоятельства требовали от него не столько крови и мести, сколько обыкновенного человеческого достоинства. Сдавая фактическое руководство Мухтарову-Нишанову и возвращаясь в свою комнату, Керн преследовал лишь одну цель: восстановить в себе запасы этого достоинства, чтобы не превратиться окончательно в фанатичную и крикливую машину, отдающую негодные приказы из одного лишь чувства внутреннего протеста.
Скинув сапоги, военинструктор опустился на кровать; автомат -- на предохранитель и в глубокую складку, между матрацем и жёсткой рамкой, -- так всегда под рукой. Навалились впечатления, сдавливая натруженный мозг. Керн нашарил в кармане дорожного плаща фляжку, глотнул один раз мерзкого хлебного пойла -- "бренди", прополоскал рот. Больше пить было нельзя. По жилам разошлось резкое, блаженное тепло. Он проверил засовы, ставни и лёг, раздевшись до исподнего, в скрипучую кровать, успев мимоходом подумать, что ночью его непременно возьмут сонного и завтрашним же утром расстреляют...
Проснулся Керн от лёгкого шороха. Такие звуки подчас действуют на нервы сильнее близкой канонады. Он зашевелился в своей послели, протянул руку к часам; была почти половина четвёртого ночи. Новоиспечённый руководитель выглянул за окно, но увидел только лунищу, свесившуюся под самый горизонт, да ещё странные синие отсветы из полуразбитых окон блока номер один. "Телевизор смотрят, что ли?" -- удивлённо подумал он, закрывая вновь глаза, но тут шорох повторился. Шорох явственно шёл из-под кровати. Керн похолодел, представив себе громадную крысу, пожирающую неприкосновенный продовольственный запас в его рюкзаке. Осторожно, стараясь не шуметь, вынул свой "Галил" и разложил металлический приклад. Затем резко, с хаканьем, ударил два раза изо всех сил прикладом вниз, в подкроватное тёмное пространство -- и тотчас, босой ногой дотянувшись до выключателя, врубил в комнате неяркий верхний свет.
С визгом и руганью выкатилось из-под кровати что-то тёмное, большое -- и Керн, уже держа автомат наготове, признал в этом Юрия Лантанова!
-- Какого чёрта вы дерётесь?! -- обиженно спросил Лантанов, держась обеими руками за бок. -- Вы мне ребро сломали! Это самоуправство, товарищ Керн!
-- А какого чёрта вы шебуршитесь у меня под кроватью в полпятого ночи?! -- с возмущением заорал на него Керн в ответ. -- Вы вообще должны были уехать! А не уехали -- так где вас, я спрашиваю, носило?! В конце концов, чёрт с вами! Шли бы к себе в комнату и спали бы спокойно! Чего ради, собственно, вы тут ошиваетесь?!
Тут Юрий Лантанов расплакался, запустив пальцы в рук в свои длинные белые локоны. Он был жалок. Он был не нужен никому, его никто не любил, и он научился платить людям взаимностью за эту нелюбовь. Коммуна "Кузня Горящих Сердец" стала смыслом его жизни, надеждой на воспитание нового человека, способного понять его, Юрия Лантанова, до конца! Он вступил в тайное общество "гостиоров", чтобы принять на себя труднейшую миссию избавления человечества от духовных упырей и разных социальных паразитов. И как ему отплатила коммуна за верность её идеалам?! Его, Лантанова, назначили в передовое охранение при эвакуации, чтобы он с двумя стрелками расчистил дорогу от засад разных ахтыровцев и куркулей! Его просто бросили вперёд умирать. Подставили под пули! Он вернулся обратно, но тут бегает живой Бенедиктов, люди тут -- мерзость и грязь, готовая расправиться с ним по минутной своей прихоти! И он, потеряв голову от страха, стыда и гнева, бросился в то последнее место, где мог рассчитывать на поддержку и защиту! И что он, Лантанов, получил здесь?! Прикладом в брюхо! А если у него теперь будет сломано ребро и ему всю жизнь придётся ходить с деформированной грудной клеткой?!
Чем больше Керн слушал это, тем сильнее отчего-то забавлялся. Должно быть, перенесённое напряжение и в самом деле не лучшим образом сказалось на его нервах. Он поднёс незадачливому гостиору мокрое полотенце, чтобы тот приложил его к своим синякам, а затем налил из фляги глоток всё того же вонючего "бренди". Всё ещё всхлипывая, Лантанов достал гребешок и принялся расчёсываться, наклоняя голову влево-вправо в медленном ритме.
-- И что ж теперь со мной будет? -- глотая сырость, спросил он. -- Выгоните?
-- А что я, собственно, должен делать?! -- спросил Керн.
