-- Мне и податься некуда, -- вздохнул Лантанов. -- Либо к Бенедиктову на расправу, либо к бандитам этим. Лучше уж сразу стреляйте, товарищ Керн! А если оставите, -- затараторил он вдруг, -- так я буду дисциплину соблюдать. Честное слово. Я дисциплину умею! Вам понравится, обязательно! И поручите мне, что хотите, я всё буду делать! Сапоги чистить, портфель таскать, раздевать вас перед сном -- всё с удовольствием буду! Готовить тоже умею, убирать... Товарищ Керн?
Он стоял перед Керном, вытянувшись в струнку, и по телу его пробегала жадная нервическая дрожь. Так дрожит хорошая борзая перед тем, как её спустят с поводка. Так дрожит стареющий офицер, почуяв близость разрекламированной кокотки. Керну было тошно, страшно и смешно. Но уже так мало сил оставалось у него на все эти чувства, что не они диктовали в следующий миг решение всей судьбы Лантанова, а лишь бесконечная, равнодушная усталость, безраздельно владевшая в этот роковой миг начальником коммуны.
Керн вытянулся на кровати, пряча автомат, и погасил освещение.
-- Полезай, Лантанов, обратно... под шконку, -- засыпая, сказал он.
7. Метания.
Утро Керн начал с реформ. Заспанного Мухтарова он довольно безжалостно отослал сопровождать Валеру -- за помощью извне. Затем вскрыл отмычкой архив и не обнаружил там никаких личных документов на обитателей коммуны, за исключением журнала санитарного осмотра. То ли администрация при бегстве увезла эти документы с собой, то ли уничтожила, то ли они просто были надёжно припрятаны где-нибудь в другом месте.
Раскрыв в кабинете санитарный журнал, Керн наугад выписал себе на отдельный лист два десятка фамилий. Потом обошёл блоки, где как раз дожёвывали утреннюю еду, и вызвал отобранных жильцов в административное здание.
-- Расстреливать будут? -- вяло, без оживления спрашивали жильцы.
-- Я изобрёл более гуманный способ, -- серьёзно возражал им Керн.
В кабинете, где ещё вчера помпезно заседала администрация, теперь набились сами обитатели трудовой коммуны. С недоумением они оглядывали друг друга, тихо спорили, по какому именно признаку их отобрали из общей массы. От многих мужчин пахло спиртом: видимо, режим воспитания нового человека в коммуне всё-таки был слабоват. Военинструктор рассадил пришедших по стульям и, взгромоздившись неприлично на край стола, скучным голосом поведал им следующее.
-- Господа, я позвал вас, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие. Я -- новый руководитель коммуны, я лозунгов не жалую, и поэтому я буду налаживать здесь нормальную, повседневную трудовую деятельность. В связи с этим должен сказать, что меня ни к чёрту не устраивает уровень вашей трудовой и социальной активности. А посему -- попрошу упаковать чемоданы и убираться ко всем чертям.
Собравшиеся медленно и тяжело удивились.
-- Как это -- ко всем чертям?!
-- А вот так: вы едете домой.
-- Но у нас и дома-то нет. Куда мы поедем, мутировать в радиоактивную пустыню?
-- Не мутируете, -- успокоил военинструктор. -- Как известно, американо-китайский ядерный конфликт в военном смысле Россию не затронул. Наши пострадавшие территории, с которых вас эвакуировали, были поражены исключительно радиоактивными осадками. Постановление правительства, касавшееся эвакуации и перемещения населения с заражённых территорий, принято было три года назад, и эвакуация осуществлялась сроком на один год, вплоть до проведения работ по дезактивации...
-- Так, и что? -- подал голос бородач из первого блока.
-- А вот что: радиоактивность, вызванная ядерным взрывом, подчиняется хорошо известному каждому грамотному человеку "правилу семёрок". А именно: в течение семи часов радиация на местности убывает в десять раз, через срок, в семь раз больший, то есть через сорок девять часов -- в сто раз. Ещё в семь раз большее время даёт тысячекратное уменьшение уровня заражённости, затем уровень убывает в десять тысяч раз. Наконец, через семь в пятой степени часов заражённость падает примерно в сто тысяч раз. Семь в пятой степени -- это шестнадцать тысяч восемьсот семь часов, или чуть меньше двух лет. Если учесть, что население эвакуировалось из областей, где уровень радиации составлял от половины рентгена до одного рентгена в час, и что в этой местности велись дезактивационные работы -- сейчас там радиационный фон измеряется микрорентгенами. А отсюда вывод: жить там можно. Посему собирайте-ка, граждане, ваши вещи, и другим дармоедам скажите, чтоб тоже паковались. Вон из моей коммуны!
Огорошенные этой невиданной новостью, люди молчали несколько секунд. Затем вокруг них заклубилось, заклокотало быстро густеющее облако народного недовольства. В этом бурном облаке скрылась и утонула логика, затем канули во мглу этические нормы, и только отдельные молнии гнева, метившие главным образом в Керна, освещали эту смутную тучу.
Известно ли Керну, что рак щитовидной железы всё равно развивается в местах, подвергшихся атомному заражению, во много раз чаще?!
Откуда Керн знает, что радиация ослабляется от времени? Он ведь палач, а не физик!
Не подумал ли Керн о том, где будут жить и работать люди, вернувшиеся в свои полумёртвые, эвакуированные города?!
Неужели он думает, что они пойдут работать на производство или на строительство?! Они, слава богу, представители среднего класса -- состоявшиеся, самодостаточные люди, которых лишила всего чужая война!
Может быть, он думает, что на него не найдётся управы?!
А где Кристаллов?! Кристаллов -- сам из среднего класса, он мог бы понять их чаяния и нужды! Он-то и покажет Керну всю глубину его, Керна, неправоты!
А что они будут жрать там, в городе?!
В самый разгар этой гневной дискуссии часы пробили девять, и тотчас протрубила во дворе труба, бросая в низкое утреннее небо задорный боевой сигнал.
Поскольку все мы люди,
Должны мы -- извините! -- что-то жрать!
А вы нас хотели кормить болтовнёй?!
Довольно! Хватит болтать!
Люди замолчали, поражённые, прислушиваясь к этим неожиданным и страстным звукам. Керн выглянул в окно: мальчишка-трубач, прижав свой старенький горн к груди, стоял на подгнившей сторожевой каланче и слушал ответ небес -- ответ, не заставивший себя долго ждать. Как и вчера, ответ этот носил ярко выраженный тевтонский акцент, столь хорошо знакомый Керну по современным записям симфонических оркестров Вены, Берлина и Гамбурга.
Drum links, zwei, drei! Drum links, zwei, drei!
Wo dein Platz, Genosse, ist!
Reih'die ein in die Arbeitereinheitsfront,
Weil du auch ein Arbeiter bist!
-- Что это?! -- то ли воскликнул, то ли громко пробормотал один из обитателей номера одиннадцать, рефлекторно крестясь задом наперёд.
-- Ответ истории на все ваши ультиматумы, -- ухмыльнулся Керн, -- на несколько сот лет вперёд. Поэтому рекомендую прекратить вашу пустую дискуссию и принять меры к реализации моего распоряжения: повторюсь ещё раз -- вы едете домой!
-- А если мы не хотим? -- Вперёд выступила крупная, массивная женщина, упирая руки в бока.
-- А как же репрессии и расстрелы, которые ждут вас здесь?! -- язвительно спросил Керн. -- Это вам больше нравится?!
-- Нас репрессии не касаются, -- ответила та. -- Мы люди мирные, в поле работаем, что начальство делает -- то и скажем. А кого надо, того сами репрессируйте! Мы ещё и поможем!
Такой поворот в логике обитателей коммуны абсолютно не устраивал Керна. Он был, во-первых, непредсказуем, а во-вторых, совершенно бесполезен с практической точки зрения.
-- Мы вам никого расстреливать тут больше не дадим, -- возмущённо добавил бородач из первого блока. -- Мы возьмём власть в свои руки. Организуем правление, превратим вашу коммуну в нормальный кооператив и будем работать на земле. А вас расстреляем.
-- Прекрасная идея, -- согласился Керн. -- А вы умеете работать на земле?
