-- Нет, -- ответил ему Керн. -- Следуйте за мной.

Они прошли через пустовавший арестантский блок, открыли металлическую дверь в конце коридора и увидели влажную лестницу, спускавшуюся в полуподвал. Судя по всему, там располагалась котельная, но в арестантском блоке давно не топили. При свете электрического фонарика, который дал Ирине Керн, все четверо начали спускаться.

-- Тут-то нас и шлёпнут, -- сказал Левицкий. -- Пуля в затылок...

-- Мы экономим боеприпасы, -- ответил Керн. -- Зачем нам пускать пулю в затылок, когда у нас есть современная и удобная газовая камера? Добро пожаловать в нашу...

Он осёкся.

Луч фонарика выхватил из тьмы причудливое стеклянное сооружение, напоминавшее высокий аквариум с несколькими гранями. За стеклом виднелось металлическое офисное кресло, на котором бессильно обвис прикрученный ремнями человек. Глаза его были прикрыты низко натянутой шерстяной шапочкой, но по очертаниям нижней части лица, по широким рукам Керн сразу узнал Бенедиктова.

-- Вот и пришли, -- суровым, изменившимся до неузнаваемости голосом сказал вдруг Левицкий.

Девушка бросилась к стеклянному коробу, нашарила рукой какие-то отмычки, судорожно принялась отпирать одну за другой... У Керна возникло странное чувство: точно он смотрит на всю эту сцену откуда-то со стороны, из невообразимой космической дали. Он вспомнил, что учёные называют это состояние "деперсонализацией" и относят к психическим болезням; от этой мысли он как-то сразу успокоился и взял себя в руки.

-- Не сметь! -- окликнул он негромко. -- Не подходить!

Девушка уставилась на него со смешанным чувством ненависти и недоумения.

-- Если там смертельный газ, мы все погибнем, -- сказал военинструктор уже обычным тоном. -- Дозорный! Принесите какое-нибудь маленькое животное. Да живее, чёрт возьми!

Стрелок скрылся на лестнице -- только загрохотали над головой по коридору его сапоги.

-- Не сбежал бы, -- вслух подумал Керн.

-- Да нет, никто не сбежит, -- зловеще пообещал Левицкий.

-- Смотрите, он задёргался! -- воскликнула вдруг Ирина, вглядываясь в сидевшего на кресле Бенедиктова. -- Он жив! Жив!

-- Это может быть агония, если его отравили только что, -- предупредил Левицкий.

-- Не говорите глупостей! Кому бы это понадобилось в последние три часа?!

-- Это мы разберёмся...

-- Ни с чем вы не будете здесь разбираться! Пристрелю, в конце концов, к чёртовой матери -- надоели! А ну, помогайте мне! Дверь надо открыть, а этого вытащить. И сразу же -- бегом отсюда! Мало ли какая там, в самом деле, дрянь!

Левицкий поразмыслил секунду, потом открыл засовы на стеклянной раме. В нос шибануло омерзительным химическим запахом. Керн, прикрыв нос локтем, зашёл в камеру, тремя движениями острого штыка перерезал путы Бенедиктова и выволок его наружу. Бывший истопник закашлялся и глухо завыл.

Подбежавшая Ирина схватила запястье Бенедиктова.

-- Жив! Пульс неровный, но жив! Нужна камфара, стрихнин... успокоительные! Кислород нужен!

-- Вы врач? -- спросил Керн.

-- Фельдшер.

-- Хорошо. Фельдшер. Тащите его в больничный корпус! Левицкий, помогите...

-- А вы?!

-- Хочу понять устройство этой машины, -- зло сказал Керн. Вновь испытывая полуобморочное чувство отделения от собственного тела. -- Мне ведь с ней ещё работать и работать. Как главному палачу Тетеринского района. Да не стойте же, как жена Лота, тащите его немедленно! Я сейчас догоню!..

Левицкий с сомнением покачал головой, взял под мышки Бенедиктова и поволок на лестницу. Керн вошёл в камеру, светя себе фонариком. Устройство для казни и в самом деле оказалось довольно немудрящим: под решетчатым сиденьем стоял эмалированный таз с маленькой лужицей вонючей жидкости на дне. В тазу плавал брусок серы -- такие бруски используются в полевых аппаратах для выкуривания вшей. Брусок этот с одного угла немного обгорел и оплавился.

Военинструктор с некоторым облегчением выбрался наружу, на свежий воздух, и помог Левицкому тащить Бенедиктова в медицинский блок.

-- Идите вперёд, Ирина, -- распорядился он, -- подготовьте всё к приёму пациента.

-- Чем его травили?

-- Сернистым газом, -- сказал Керн. -- Но, судя по всему, он нашёл ловкий способ потушить серу. Думаю, сейчас он страдает прежде всего от шока, плюс к тому -- от голода и холода. Этим вы и займётесь...

-- Вы за это ответите! -- сказала Ирина, вновь сжав кулаки.

-- Я за это уже отвечаю, -- поправил её Керн, -- разве вы не видите? А вы ведёте себя безответственно: у вас пациент, вам отдано распоряжение, и вы стоите вместо этого и предвкушаете сведение личных счетов... Живо в лазарет!

И Керн, подхватив Бенедиктова под ноги, двинулся дальше.

Ирину как ветром сдуло. Проводив её задумчивым взглядом, Левицкий удивлённо посмотрел на военинструктора.

-- Любите вы командовать, -- заметил он. -- Вы всегда так командуете?

-- В вашем районе по-другому нельзя: скурвятся! -- резко ответил ему Керн.

-- Злой вы, -- сказал Левицкий с одышкой. -- Жалко даже, что вы такой злой. Из вас бы иначе большой толк вышел.

-- Зато вы и ваши головорезы -- истинное воплощение добра и порядка в Тетеринском районе!

-- Мы делаем свою работу: защищаем людей от насилия, устанавливаем справедливость, помогаем больным и ослабленным, возвращаем людям человеческое достоинство. Мы приносим пользу.

-- Пока что я не заметил от вас никакой пользы, если не считать окровавленного носа и фингала на скуле!

-- Не я, а вы управляете лагерем, где людей сажают в газовые камеры!

-- Это точно: теперь здесь управляю я, -- согласился Керн. -- А позвольте вас спросить -- почему? Я сюда приехал вчера, и уже управляю этим, как вы выразились, лагерем. Помогаю вытаскивать людей из газовых камер, организую и налаживаю жизнь, даже гостей, как вы заметили, принимаю! А гости эти бьют меня по морде, и ещё имеют наглость заявлять тут же, что они -- хранители справедливости и добра, а я, значит -- тёмная сила! Какой прогресс -- стать тёмным властелином царства смерти и тьмы всего за сутки с копейками! А вот, простите, почему вы, ревнители высших добродетелей, не положили всему этому конец гораздо раньше?! Вы-то сидели тут со дня рождения этой самой коммуны, вы не могли не знать, что у вас под боком творится! Но вы ведь так и не вмешались! Почему вы не вмешались, раз вы такое добро?!

-- Это трудно объяснить, -- нахмурился Левицкий.

-- Нет, это легко объяснить. Очень легко! Вам просто не мешала коммуна. Вам и вашим делам! А теперь эта девушка рассказала вам о планах нападения на вас, которые вынашивала местная администрация! Вот тут-то вы и взвились! Пока у вас тут под боком людей мучают, морят голодом, пытают -- это всё вам было неважно. Вы на своём кирпичном заводике добро творили -- только не то добро, которое людям в радость, а то, которое потом в кладовые сносят! Вот что вы делали! А теперь только припёрлись, давай тут мне сразу высшую справедливость олицетворять! Знаете, как тут вас называют?!

-- Куркулями, -- ответил Левицкий.

-- А знаете, за что?

-- За то, что мы богатые, -- сказал пожилой человек. -- За то, что у нас есть всё. Еда есть, машины, лошади, завод, школа, электричество. А тут ничего не было, кроме демагогии. Вот за это они нас куркулями и называют. Неужели непонятно?

Керн открыл спиной дверь медицинского блока, где уже суетилась Ирина. Внёс Бенедиктова в помещение ногами вперёд. Тот окончательно пришёл в себя, принялся вырываться; Керн поставил его на ноги и за шкирку дотащил до больничной кровати, около которой суетилась девушка, держа в руках шприцы и спирт. Тяжело, шумно отдышался, вышел в коридор, прислонился к стене, окрашенной на высоту человеческого роста зелёным больничным кобальтом.

-- Я тоже так подумал, -- сказал он вышедшему вслед за ним Левицкому.

-- Что вы подумали? -- переспросил тот.

-- Что вас тут называют куркулями, потому что завидуют вашему богатству.