-- А что, -- спросил Левицкий, -- теперь вы думаете что-то другое?

-- Да, -- сказал Керн, глядя ему прямо в глаза. -- Теперь я думаю, что вы и есть куркули!

6. Ожидание.

-- Так этого оставить мы, конечно же, не можем, -- тяжело дыша, сказал Левицкий. -- Придётся с вами разбираться как следует.

Они вновь стояли в кабинете руководителя коммуны -- просторном, похожем больше на зал заседаний. Сейчас Керн и Левицкий беседовали с глазу на глаз; невзирая на протесты приезжего, военинструктор всё же избавил себя от присутствия троих вооружённых молодых людей, да ещё и приставил к ним Мухтарова для контроля.

-- Пишите в город, -- упрямо нагнув голову, произнёс Керн.

-- Сами разберёмся! Принять меры мы можем прямо на месте.

-- Принимать меры я вам запрещаю. Я тут сам ещё ни в чём не разобрался, а значит, и вы не сможете.

-- Ох, какое самомнение! На каком, интересно, основании вы ставите себя выше нас?!

-- Я здесь руководитель, а вы нет. Это вам достаточное основание?! Самоуправства, основанного на амбициях ваших архаровцев, я вам не позволю. Это будет означать только замену одних свихнувшихся молодчиков на других, а они, с моей точки зрения, ничуть не лучше. Только ещё и невоспитанные, в гостях себя вести не умеют. Пишите в город.

-- Вы понимаете, что я могу вас арестовать?

-- Понимаю. Арестовывайте на здоровье! Только выберите сперва для себя подходящую статью: самоуправство или бандитизм! -- Керн резко махнул рукой, опустился в кресло. -- Садитесь, Левицкий. Вы чего от меня хотите: продемонстрировать и укрепить свою власть? Или прекратить тот бардак, который здесь творится?

Левицкий явно хотел продемонстрировать и укрепить свою власть, но признаваться в этом прямо было явно выше его душевных сил. Он покачал головой и предложил такой вариант:

-- Я напишу в город, а вас пока арестую.

-- Не выйдет! Пока я сижу под арестом, вы тут натворите дел, а мне потом расхлёбывать.

-- Может, мы вас потом расстреляем!

-- Тогда расхлёбывать придётся новому коменданту. Я только сегодня бывал уже в этом нелепом положении, и мне не хотелось бы подкладывать такую же свинью кому-нибудь другому. Словом, вы тут руководить не будете. Забирайте своих стрелков и убирайтесь к дьяволу!

Левицкий хотел что-то гневно ответить, но тут в приоткрытую фрамугу вновь донесло издалека чистое пение серебряных труб. Было ровно девять вечера.

-- Красиво играют, сорванцы, -- прислушавшись, сказал Левицкий. -- Прямо за душу берёт!

-- А кто это играет? Ваши?

-- Да нет, соплячьё. Школьники! Мы их тоже к делу разнообразному приставили: курей кормить, свинюшек, глину копать. Сейчас время такое, всем работать надо. Заодно и дозором стоят, раз в две недели в порядке очерёдности. Либо по тревоге, как сегодня. Вон, как до музыки своей дорвались. Сигна-ал!

Левицкий на мгновение усмехнулся каким-то своим мыслям.

-- Не опасно школьников в дозоры выпускать? -- удивился Керн. -- Тут вроде бы бандиты попадаются. Да и оружие в руки детям давать я бы всё же не рисковал без крайней нужды...

-- А у нас крайняя нужда и есть! -- прорвало Левицкого. -- Вот крайняя нужда и есть! У нас рабочих рук нету, вообще никаких рабочих рук, ни квалифицированных, никаких! Вы тут сидите, у вас работников целый полк, а они не делают ничего, только песни революционные поют и жрут свою баланду! Ну ничего, мы этот порядок изменим! Все работать будут! А соплячьё это... с них на работе толку мало, вот их и ставим в дозоры! И им нравится, кстати, нравится! И стрелять они готовы, не хуже нашего с вами готовы! А кого я в дозор стоять отправлю? Инженеров, которых тут семь человек на район? Автомеханика? Формовщиц с кирпичного? Сами подумайте!

Керн покачал головой.

-- Поясните мне вашу мысль, -- попросил он тихо. -- Вы что, детей отправляете в дозоры потому, что они вам на производстве не нужны? Поэтому вы их посылаете жизнью рисковать?!

Левицкий как-то сник.

-- Не всегда, -- сказал он. -- Только когда тревога. Или просто в разъезды. Детей много, ездят они редко. И они стрелять умеют, будьте уверены! Они бандитам спуску не дадут!

-- А бандиты им, если поймают? Дадут им бандиты спуску?!

-- Что вы ко мне пристали?!! -- заорал Левицкий. -- Это вообще несвоевременный вопрос, если хотите знать! Это я вас обвиняю, я, а не вы меня, и не переводите, пожалуйста, разговор! Будьте мужчиной, в конце концов! Умейте понять, что такое ответственность! Нам выжить сейчас надо, вы понимаете -- выжить! Вы что, совсем не понимаете? Вообще не понимаете?! Мы пережили атомную войну! Сейчас всё станет по-другому. Всё! Сейчас нет времени рассусоливать: дети там, не дети... У меня наших, тетеринских, две тысячи пятьсот человек, и у всех семьи, между прочим, всех кормить надо! А дети эти -- приблудные, городские, их нам по разнарядке выделили! По разнарядке! Почему я их кормить должен?! Что за слюнявый гуманизм?! Нам дети не нужны, нам специалисты нужны, здесь, по сельскому, понимаете, хозяйству! Их работать приставили, и вас приставим, и коммуну вашу всю приставим, будьте уверены! Сейчас всем выживать надо, пусть другие выживают как умеют, а мы будем выживать, как нам надо! Я же их в дозоры посылаю, между прочим, на работу посылаю, а не на удобрения перевожу, как вы тут нас перевести хотели!

Керн помолчал несколько секунд.

-- Значит, -- сказал он, -- обитатели трудовой коммуны потребны вам прежде всего как источник практически бесплатной рабочей силы, упрощающей выживание двух с половиной тысяч ваших тетеринских сограждан?

-- Время сейчас суровое, -- глухо ответил Левицкий. -- Каждый сам знает, о чём ему заботиться. Вон, Ира -- врачиха, она ценный человек. А кто не ценный, того зачем надо?

-- Дети, значит, не ценные люди.

-- Зато мы газовые камеры не строим! -- яростно, с глубокой моральной правотой в голосе воскликнул Левицкий.

Новый руководитель коммуны зевнул, провёл устало по лицу рукой -- точно стряхивал прилипчивое наваждение.

-- Пошли вон, Левицкий! -- приказал он. -- Забирайте своих подонков и сваливайте. А врача я оставлю у себя, вам её не видать больше. И учтите: если вы или ваши люди ещё раз подъедете к коммуне на выстрел -- этот выстрел раздастся.

Левицкий широко, открыто усмехнулся.

-- Не раздастся, -- сказал он. -- мы как раз подошли к самому главному. У меня к вам, дорогой вы мой, ультиматум! Завтра на рассвете я пошлю столь дорогих вам школьников штурмовать коммуну. И они пойдут, будьте уверены! Особенно после того, как мы расскажем им о вашей газовой камере. Хотел бы я посмотреть, как вы будете стрелять в них! А чтобы не пропустить ни одного кусочка этого зрелища, я поставлю сзади кинооператора. И передам диск с этим фильмом в город, на радость вашим коллегам из рабочего комитета. Но вы стрелять в детей, наверное, не будете -- и по этой причине, и потому, что вы гуманист, конечно же. Поэтому они ворвутся сюда, посмотрят своими глазами на ваше барачное житьё-бытьё и повесят вас. За ноги, как Муссолини. Вам всё понятно, Керн?!

-- Куда уж яснее, -- согласился военинструктор, перекладывая автомат на грудь. -- А теперь убирайтесь!

Левицкий, подняв высоко голову с видом одержавшего моральную победу человека, вышел в двери кабинета. Керн с размаху ударил его в затылок ствольной коробкой автомата; пожилой обмяк и упал ничком, издавая глухие стоны. Военинструктор схватил его за шиворот и поволок наружу из административного корпуса. На свежем воздухе Левицкий пришёл в себя и тотчас получил ещё один удар в голову -- сапогом. Это успокоило его окончательно. Керн втащил грузного Левицкого в арестантский блок, с усилием поволок в подвал, к открытой газовой камере. Обрывком верёвки, которой был привязан Бенедиктов, скрутил незадачливому гостю руки и ноги под сиденьем дырчатого стула. С размаху задвинул стул в камеру и закрыл задвижку.

-- Тут тебе и место, -- с неожиданной для самого себя злобой в голосе сказал он, полюбовавшись на творение своих рук.