Но если не Русанов, то кто же?..

Постепенно очертания предметов – стульев, стола, кровати, на которой спал Савчук, – начали проступать во тьме. Вот так! Скоро рассвет, а мне так и не удалось заснуть.

Безмятежный храп Савчука начал раздражать меня.

Правда, он храпел не так, как некоторые, в ужасе просыпающиеся от собственного храпа, – нет, вполне пристойно, с деликатными переливами, паузами и трелями.

Но меня возмущал сам факт. Как? Этот человек спит, а я не могу сомкнуть глаз?! Он рассказал о загадке, которая мучила его, и успокоился на этом! Сбросил бремя догадок на мои плечи и в изнеможении повалился на подушки, чтобы тотчас же захрапеть самым эгоистическим образом!

В своем негодовании я забывал, что завтра – точнее, сегодня, потому что уже светало, – Савчук отправится на край света для того, чтобы разгадать волновавшую нас обоих загадку.

Не желая больше слышать этого наглого храпа, я оделся, на цыпочках вышел из комнаты и плотно прикрыл за собой дверь. В коридоре я устроился на широком подоконнике.

Нет, не Русанов закольцевал гуся! Кто же тогда, кто?!

Я полез в карман за папиросами, без которых не умею думать. Пальцы наткнулись в кармане на что-то холодное. А, компас-брелок!

«Безделушка», – сказал Савчук. Как бы не так!

Сколько раз получал я нагоняй из-за этого компаса! Как часто люди, не знавшие его истории, принимались укорять меня за то, что я со студенческой скамьи не расстаюсь с ним ни на суше, ни на море.

Знакомые девушки, притрагиваясь к нему мизинчиком, лепетали:

– Талисман? Как интересно!.. – И кокетливо щурились: – Итак, Алексей Петрович, вы верите в талисманы?

Я отмалчивался: я не любил впутывать компас в свои отношения с девушками.

Талисман так талисман. Маленький компас можно было, пожалуй, назвать талисманом, потому что он был подарком друга, замечательного человека, воспоминания о котором всегда бодрили, будили энергию и силы.

Несколько лет компас провисел на стене в бревенчатом доме полярной станции на Земле Ветлугина, охраняя зимовщиков от всяких бедствий. Теперь я забрал его, так как он принадлежит мне, Андрею и Лизе и мы решили пользоваться им «в черед».

Я положил компас на подоконник. Как в детстве, хотелось чуда. Хотелось, чтобы магнитная стрелка, дрогнув, повернулась и замерла, указывая направление, по которому надо идти, в котором надо искать загадочный народ – «детей солнца».

– «Дети солнца» живы во мне! – заявил Савчук.

Но нечто в этом роде мог сказать и я.

Когда-то жил – и умер – человек, подаривший мне старомодный брелок в виде компаса. И он был «жив во мне», хотя гибель его удостоверена очевидцем, а некролог о нем напечатан в «Географическом вестнике».

Много раз в воображении я сопровождал его в толпе других ссыльнопоселенцев, идущих по широкому тракту. Перебирался с ним из Якутска в деревеньку, названную Последней, потому что дальше к северу уже не было деревень. Торопливо помогал ему увязывать вещи в пасмурное утро бегства, которое кончилось для него трагической гибелью.

А что, если?.. Нет, это, конечно, невероятно. Самая невероятная догадка из всех! Хотя…

Я закурил новую папиросу, чтобы собраться с мыслями.

Перед умственным взором моим поднялось из-за плеча Русанова бледное широкое лицо. Светлая, почти соломенного цвета прядь падала на лоб, не очень высокий, но просторный и крутой. Глаза смотрели на меня через старомодные овальные очки с бесконечно добрым выражением, немного устало.

Только сейчас я подумал о том, как много общего с Русановым было во внутреннем облике этого человека.

Так же, как Русанов, он находился в царской ссылке, деятельно изучал Арктику, прокладывая путь для следующего поколения исследователей – для нас, советских полярников.

Так же мечтал о преобразовании Крайнего Севера России, заглядывая далеко вперед, через десятилетия.

И так же таинственно исчез, как в воду канул, в безмолвных просторах Ледовитого океана…

В окне светлело. Все явственнее проступали силуэты деревьев. Начали поблескивать крыши домов на противоположной стороне улицы.

Я продолжал неподвижно сидеть на подоконнике, держа компас-талисман в руке, любуясь Москвой, мало-помалу светлевшей, наливавшейся красками. Похоже было, будто капнули водой на переводную картинку. То, что в сумерках казалось тусклым, серым, сейчас, омытое свежей утренней росой, медленно прояснялось, оживало.

«Жив во мне…» Как должен я поступить, если он жив на самом деле? Если это его голос окликнул меня, прорвался издалека, из недр Арктики?..

Я соскочил с подоконника и прошелся по коридору.

Шансов, понятно, очень мало. Пусть даже один из ста. Но нельзя пренебрегать и этим шансом!

Игра в пятнадцать вопросов?

Как бы не так! Для меня, во всяком случае, это была не игра.

Широкое бледное лицо с отброшенной со лба светлой прядью снова всплыло в моем воображении. Теперь было на этом лице мучившее меня выражение молчаливого вопроса, как бы ожидания.

Из-за стены раздался профессионально-бодрый голос: «Дышите равномерно! Следите за дыханием!»

Стало быть, Савчук уже поднялся и, включив репродуктор, делает гимнастику!

Вскоре он вышел из комнаты с полотенцем через плечо. Спущенные подтяжки щелкали его по ногам при каждом шаге.

– Вы здесь? – удивился он. – Я думал: принимаете душ. Как спалось?

– Да как вам сказать…

– Позвольте, а это что? – В изумлении он указал на кучу окурков, лежавших на подоконнике. – Не спали всю ночь? Заболели? Что с вами?

– Потом объясню… Ответьте-ка на один вопрос. Заполнены ли штаты вашей экспедиции?

– Ну, экспедиция – это громко сказано. Еду, собственно, я один. В Новотундринске найму проводника, подсобных рабочих, если понадобятся.

– Мог бы вам рекомендовать рабочего. Исполнительный. Непьющий. Бывал в Арктике. Ручаюсь за него, как за самого себя…

– Не знаю, право, – пробормотал Савчук, с сомнением глядя на меня. – К чему мне везти его из Москвы? Да кто он?

Я поклонился.

– Вы шутите! – Савчук уронил полотенце. – Подсобным рабочим? Вы? Но ведь вы кандидат наук, были начальником полярной станции!

– Устроит любая должность, лишь бы ехать с вами.

– Вы же едете в Сочи! Отпускник!

– Проведу отпуск на Таймыре.

– Нет, вы смеетесь надо мной! – сказал Савчук плачущим голосом.

– Уверяю вас, никогда не говорил более серьезно.

– Конечно, очень рад… И в Институте этнографии не будет возражений. Но я не могу понять, уяснить… В театре и в музее вы были настроены совсем иначе.

– Да, правильно. Решение оформилось позже, этой ночью.

Я сгреб окурки с подоконника и аккуратно высыпал в мусорный ящик.

– Когда же мы едем?

– Вылет назначен на десять часов. Но хотя бы вкратце, Алексей Петрович, в двух словах…

Через стену донесся голос диктора, объявлявшего погоду:

– Ночью на Земле Ветлугина – тридцать пять градусов мороза, в Нарьян-Маре – двадцать восемь…

Я повернулся к Савчуку.

– Видите ли, уважаемый Владимир Осипович, – сказал я, – не исключено, что автором записки на бересте был мой учитель географии, понаслышке известный вам, – Петр Арианович Ветлугин…

Ну и что из того, что на Земле Ветлугина тридцать пять градусов, а в Нарьян-Маре – двадцать восемь? Нужды нет! Летим на Север, в Арктику!.. От вращающегося пропеллера вихрь поднялся на аэродроме. Савчук, стоящий на земле внизу, что-то кричит мне, азартно размахивая руками, но за ревом мотора не слышно ничего.

– Подать? – переспрашиваю я. – Что подать? Принять?..

Савчук сердится на мою непонятливость, азартнее прежнего размахивает руками. Он без шапки. Длинные прямые волосы его стоят дыбом. Полы пальто раздувает ветер.

– Ага! Мешок принять?

Я помогаю пилоту принять от Савчука мешок с баранками.