– И медвежат пущай возьмут, мои будут, – капризным голосом пропел Ростислав, он опять превращался в баловня.

– Да, знатные ловы, ох, знатные! – Гаврила светился от радости. Два медведя за один раз, да в схватке один на один с такими богатырями, он и не ждал того. Будет, что порассказать.

Димитрия подняли на ноги:

– В седле-то ехать сможешь? – участливо спросил Пахомий.

– Смогу, вон уж и кровь почти не сочится.

– Нет, – сказал Первак, – хуже может стать, надобно князя в сани положить.

Пахомий что-то хотел возразить, но Гордей встал на сторону Первака:

– Не храбрись, княже, поезжай в санях.

Гордей был воем угрюмым и неразговорчивым, не лез ни к кому с советами, пока его о том не спрашивали. Князь доверял ему как себе, уже готовый отмахнуться от Первака, он согласился с Гордеем:

– Ну, сани так сани.

Димитрий лежал в жарко натопленной горнице на широком дубовом ложе. В комнату со смущенной улыбкой робко заглянула Улита.

– Хвораешь, князь? А мы вот перевязать тебя пришли.

Вслед за княгиней в горницу вошли две старухи с большими крынками и широкими льняными лентами в руках.

– Да не стоит, меня и Гордей перевяжет. Не велика беда, я уж сдюжил, – смутился вниманием Димитрий.

– Разве же гридень сможет лучше бабы перевязать, нешто рука воя нежней моей будет? – с напускным возмущением всплеснула руками княгиня, хитро прищуривая глаза, в которых заплясал игривый огонек. И князю Чернореченскому этот взгляд уже был знаком. Он видел его в очах Улиты недавно на пиру. И Димитрия это взволновало.

– А Ростислава я выдрала, в другой раз неповадно будет.

– Ну, сурова ты, мать!

– Да как без строгости?! Без отца ведь растет. А Найдена я прочь с глаз отослала, пока гнев не остынет. Зрить его не могу, ведано ли где такое: медведя на князя сменял!

– Так не знал же он про медведицу, – из благородства начал защищать воеводу Димитрий, хотя в душе злорадствовал.

– Виновен, так пущай отвечает.

Улита присела на край постели и начала ощупывать повязку:

– Присохло к ране, размачивать надо, – окуная тряпицу в крынку с водой, княгиня стала мочить старую холстину Гордея. Капельки теплой воды побежали по животу больного. Улита отирала их тыльной стороной ладони, отчего волнение Димитрия усилилось.

– А из медведицы мы уж похлебку сготовили, – ворковала княгиня. – Вот перевяжем тебя, князь, и велю, чтоб отведать принесли яств благодетелю нашему… Сейчас, должно, больно будет, потерпи.

Улита резко рванула размоченную холстину на себя.

– Вовсе не больно, рука у тебя, княгиня, легкая, – улыбнулся Димитрий, превозмогая боль.

– Богатырь! – похвалила Улита, догадавшись, что причинила страдание, – Теперь смочим раны отваром, чтобы заживало.

И она окунула руку с тряпицей в другой сосуд.

– Травки на Купалу собраны, они ранки быстро затянут, – поддакнула одна из старух.

Княгиня медленно начала промакивать медвежьи царапины, низко склоняясь над Димитрием. Она была так близко, что, казалось, потянись слегка – коснешься ее щеки. От Улиты пахло спокойствием и домашним уютом. «Вот такую бы подружью, теплую да мягкую, чтоб ласкала да в глаза заглядывала то нежно, то игриво», – с сожалением подумал Димитрий, вспомнив почему-то куклу с матерчатой косой.

– А дружкам твоим я велела ночью сюда не приходить да не беспокоить. Выспаться тебе, Димитрий Андреич, в тишине надобно да сил набраться. А то станут храпеть, как трубы иерихонские, какой уж тут покой.

Улита смело посмотрела Димитрию в глаза, оглаживая свой убрус рукой. «Неужто придет? Али кажется мне, чего и нет?» – Димитрий бросил взгляд на старух, пытаясь почему-то прочесть ответ на их лицах. Но холопки с ледяным спокойствием собирали старые холстины и мокрые тряпицы, не обращая на князя с княгиней внимание.

Перевязав Димитрия, Улита хлопнула в ладоши, и на ее зов в горницу тут же влетела шустрая конопатая девка, в руках она несла еще дымящийся горшок с медвежатиной, пшеничный хлеб и крынку хмельного меда.

– Отведай, князь, не побрезгуй, – повела рукой в сторону еды Улита. – Ну, а мне пора уж.

И она низко поклонилась Димитрию, ниже, чем положено было княгине, затем улыбнулась, прикусывая нижнюю губу, и шмыгнула в дверь. Вслед за ней, кланяясь, вышла и челядь. Димитрий остался один.

Медвежатина распарилась и была очень мягкой, чего никак нельзя было ждать от дичи. Правда, Димитрий отметил, что местные хозяйки толи плохо вымачивают мясо, толи мало душистых трав кладут. Похлебка имела привкус зверья. «Чесночком бы сдобрить», – мечтательно подумал князь. Но так как он не ел с самого утра и не был приучен перебирать в еде, то быстро приступил к трапезе, набивая мясом обе щеки, медом пытаясь заглушить неприятный запах.

Вскоре все та же конопатая девка принесла свечи и забрала посуду, показала, где можно справить нужду.

– Хозяйка твоя мне ничего на словах не передавала? – поинтересовался на всякий случай Димитрий.

– Доброй ночи велела передать, – заулыбалась девица и выскочила из горницы.

«Что же спать ложиться али ждать чего? – Димитрий нервно постукивал подушечками пальцев по колену. – А коли придет? Как быть? Хороша, конечно, во хмелю особенно, но не так уж, чтоб в грех-то впадать. Да и не люба она мне. Маленьких да грудастых не очень-то я жалую. А коли разденется да рядом ляжет, что ж прогонять что ли? Да что я маюсь, не придет она, и не собирается. С чего я выдумал то? Улыбнулась призывно, так, может, просто из благодарности, сына ведь ее единственного спас, а остальное померещилось. А вот теперь лежу дурень дурнем да глупости сам с собою болтаю». Он посмотрел на свечу: «Вот догорит, и спать лягу». Огонек мерно раскачивался, бросая на стены неровные тени, завораживая Димитрия. Веки князя начали смыкаться, сон уже окутывал его невидимой уютной пеленой, и тут дверь жалобно скрипнула. Димитрий быстро открыл глаза, инстинктивно потянувшись за лежавшим справа на полу, мечом. Но то был не враг, и не тать, то была Улита…

Без убруса, с распущенными, доходящими почти до пола русыми волосами, в одной широкой, ничем не подпоясанной рубахе. С деланной тревогой Улита томно пропела:

– Не стонал ли ты, князь? Послышалось мне, что плохо тебе, вот и прибежала.

– Да нет, княгинюшка, в добром здравии я, но за заботу спасибо, – и Димитрий нахально улыбнулся, прогонять гостью он не собирался, но и кидаться на нее тоже. Он ждал.

– А остыло-то здесь как, ветер так и гуляет, уж, видно, погреть тебя придется, а то замерзнешь у нерадивых хозяев.

И Улита ловко сбросила с себя рубаху, выставляя напоказ свое округлое мягкое тело. Рассеянный, неровный свет свечи делал ее юной и прекрасной. Неспешно, без стыда она подошла к Димитрию, задула свечу, соблазнительно наклоняя при этом вперед большие груди, и легла рядом.

– Не больно тебе будет, коли обниму? – тихо спросила она.

– Да уж медведица нынче обнимала, и то ничего, тебя-то сдюжу. Только обнимать я сам буду, – также тихо прошептал князь, сгребая под себя ночную гостью…

– Должно, думаешь, что я распутница окаянная? Вот так взяла да и пришла без стыда, – Улита печально откинулась на подушки, взгляд блуждал по потолку.

– Что ты, совсем я так не думаю, – заверил он, хотя на самом деле именно так и считал.

– Думаешь, ведь ни приласкал, ни поцеловал, сразу на меня залез, как на девку блудливую, – в голосе Улиты звучала обида.

– Не серчай, медведица поранила, так и сам медведем стал, – попытался оправдаться Димитрий.

– Полюбился ты мне сразу так, что и стыд, и честь вдовью потеряла. Сама не своя хожу уж два дня. Кабы жил ты здесь, рядом, по соседству, так ходила бы поглядывала да вздыхала. А так, увезет тебя завтра лодья в край Чернореченский, и не далеко, а не увидимся уж больше никогда, – Улита тяжело вздохнула.