Всплыл в памяти и разговор с маленькой снохой, случившийся после церковного обряда…

– Я сейчас тебе что-то важное должна сказать. Ты уже взрослая, венчанная теперь, – княгиня осторожно подбирала слова, – должна понять.

Перед свекровью стояла уже покрытая убрусом16 Елена. Она испуганно вскинула на княгиню глаза. Встревоженный тон Анны заставил и ее волноваться.

– Тебе надо будет уехать, – быстро заговорила княгиня, как бы сама себя перебивая, – понимаешь, ты еще девочка, мала для мужа своего.

Княгиня стала опять подбирать подходящие слова, но не нашла, что сказать.

Девочка смущённо кивала.

– Если вырастешь у супружника на глазах, будет видеть он тебя каждый день, для него ты станешь младшей сестрой, племянницей, а настоящей подружьей можешь и не стать. Не захочет он тебя…

В голове мелькнуло: « Что же это я малому ребенку говорю, срам-то какой?!»

– Я все понимаю, – серьезно сказала Елена.

– Вот и хорошо, – успокоилась свекровь. – Поживешь пока при монастыре у инокини Марфы, она о тебе позаботится.

Из темного угла горницы выступила маленькая старушечка в серых монашеских одеяниях. Девочка попятилась.

– Не бойся, – ласково запела Марфа, – не обидим, дитятко. У нас, знаешь, как хорошо. Большой сад, а там яблочки сладкие, наливные, хочешь – с ветки рви, а хочешь – из-под ног собирай. Ты яблоки любишь?

– Люблю, – пролепетала маленькая княжна.

– А рядом в деревеньке девочек много, подругами твоими будут, играть вместе станете да по ягоды ходить.

– У меня холопьи свои есть.

– Хорошо, их возьмешь. А в келье у меня птички чудные живут, захожий паломник подарил, желтенькие такие, и поют, как в райском саду.

Девочка повеселела, но все же с опаской спросила:

– А одеваться мне тоже в серое надо будет? – своя взрослая одежда Елене очень нравилась.

– Нет, дитятко, ты же не инокиня, а мужняя жена, в своей ходить будешь. А как подрастешь да девой станешь, так супружник за тобой и приедет. Ну, согласна?

– Согласна… А лошадки с жеребятами у вас есть? Я их страсть как люблю.

– Есть, как же без лошадок – то.

Дело сделано: княжна уехала с Марфой в обитель. Успенский монастырь был выбран неслучайно, так как находился на границе с владениями Мстислава Залесского, чтобы отец и мать могли навещать дочь, когда им вздумается.

А в Чернореч-граде жизнь пошла привычным чередом, будто и не было никакой свадьбы. Годы быстро пролетели, молодой князь опамятовался только единожды: «Ну, шестнадцать лет, ну и что? Все равно мала еще. Мать твердит, что красавицей подружья стала, да можно ли этому верить. Спросил Спиридона, он ведь возил молодой княгине в монастырь подарки, так тот лишь рассмеялся: „Поезжай, князь, сам и посмотришь“. И улыбка у него такая недобрая, точно – дурна собой, как пить дать».

А весна кружила голову, хотелось чего-то, маялось…

Малая дружина уже выехала за городские ворота и спустилась к реке. Плыть предстояло на ладьях. По весенней апрельской распутице конным ходом не проехать. Лошади тревожно ржали, чувствуя опасность. Вид веселых корабликов, пляшущих на речной глади, не предвещал животным приятного пути.

В сопровождающие князь выбрал двух своих закадычных друзей: озорника, балагура Пахомия и рассудительного, степенного Первака.

– Что так долго-то у княгини был? Уж заждались, – Пахомий лукаво поглядывал на князя, – не отпускала что ли?

– Распутницей пугала, мол, держи ухо востро.

– То-то, и меня жена все не хотела отпускать, да все наказывала, чтоб по сторонам больно не заглядывался. И до нее какие-то слухи дошли, раз так всполошилась.

– А охота посмотреть, какая она княгиня Заозерская, чего только и не болтают. Неуж и впрямь глянет, и все – пропал?

– Нам – то, князь, пропадать нельзя, мы люди семейные.

– Это ты семейный, да вон Первак, а я пока ни то, ни се, мне немножко пропасть – и не такой уж грех.

Тезка князя, Димитрий Первак, неодобрительно покачал головой:

– Слышала б тебя княгиня, точно не пустила бы. Вышата обиделся, что с собой не взяли, пошто дядьку17 не покликал?

– То и не покликал, проповеди бы читал и день, и ночь, как иерей. Они с матушкой одного поля ягоды.

Перед Вышатой князю было стыдно, ведь как отец родной. С семи годков от мамок мальца оторвали да в руки опытному воеводе отдали. Он обучил княжича всему: как в седле сидеть, как коня объездить, как броню18 крепить, как мечем махать, из лука стрелять, да и охотиться как – тоже наука от Вышаты. «Ну, ничего, – успокаивал совесть князь, – приеду, отдарюсь гостинцем каким, он и не будет серчать».

Томная Чернава медленно катила мутные весенние воды в северо-западном направлении на встречу Бежскому озеру. Плыть по течению было легко. И резвые ладьи стремительно летели по водной глади. Но только солнце перевалило за полдень, подул коварный северный ветер. Он сбивал суда на отмель к южному берегу. Гребцы работали без остановки, наваливаясь всем телом на весла, лица от натуги наливались кровью, в студеный апрельский день им было жарко, пот струился по взмыленным спинам.

– При таком ветре много не проплывем, – озабоченно перегнулся через борт Пахомий, – может, на веревках берегом тащить или переждать, авось стихнет.

– Причалим, – распорядился князь.

Ладьи начали приставать к пологому берегу. На многие версты к горизонту здесь простирались заливные луга. Весенний разлив уже сошел, и река шуршала вдоль привычных берегов, но круглые лужицы, прощальные следы половодья то тут, то там искрились на солнце.

Князь сам вывел любимого жеребца попастись на молодую травку, нежно потрепал за гриву. Ретивый и Ярый были у князя любимчиками, оба норовистые, резвые. К хозяину, к конюху Степану да к сыну его Карпушке с лаской, с чужими – настороже. Но вот незадача: не поладили жеребцы друг с другом. Каждый день конюшня вверх дном. Степан жаловался: «Не могу я их вместе держать, житья не дают. Ты уж выбери, князь, который тебе милей, а другого отдай кому али продай. А то пропадут оба. Уж больно за тебя бьются». Ретивый был на несколько лет старше и не раз выезжал с князем в походы, в бою не подводил. А Ярый еще молодой да плохо объезженный. Димитрий сделал свой выбор. Подпив на пиру, в хмельном задоре, велел боярину Спиридону отослать его жене, а для сопровождения дал Карпушу. Степан неодобрительно ворчал под нос, но вслух, ясное дело, князю ничего не сказал. Тринадцатилетнему сыну наказывал княгиню от коня беречь и при ней остаться, для пригляда. Когда на утро Димитрий протрезвел, ему стало совестно, хотел за конем назад послать, но Степан отговорил: «Справиться Карп, за княгиню не бойся». Вдогонку поскакал гонец с кольцом, чтобы замолить грех перед то ли женой, то ли невестой за неудачный подарок.

Пахомий о чем-то весело судачил с гребцами, те спешно разводили костры, чтобы не остынуть на холодном ветру. Гридни19 выставляли воев в дозоры. Хоть и своя земля, а ухо держи востро. Молодой боярин отошел от гребцов.

– Просят рыбку в лужах половить, остроги у них с собой.

– Пущай половят, плыть-то пока нельзя. А нешто и нам порыбачить? – глаза князя заблестели. – Ну-ка, острогу дайте!

Он молодецки закатал рукава рубахи.

Голубое зеркало лужи время от времени подергивалось рябью, что-то темное копошилось на дне, но не шумно. Затаилось.

– Там она, там, княже, слышь, как ходит, – Игнатий, опытный рыбак, вызвался подсоблять, среди гребцов он слыл хватом:

– Туда бей. Резче! Да куда ж ты, княже, бьешь, я ж тебе показал куда?!

В азарте Игнатий забывался, кто перед ним, но князь был не в обиде. Поймать бы!