Димитрий открыл глаза, узнал мать, слабо улыбнулся ей. Анна с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Непослушными пальцами она гладила сына по голове.

– Соборовать надобно, пока в сознании, – обратился духовник к княгине.

– Не надо, – слабым, но уверенным голосом вдруг заявил Димитрий, – не умру я, лучше мне.

Анна не выдержала и заревела в голос, обнимая сына.

Десять дней князь провалялся в горнице на широком ложе, заботливо обложенный подушками. А за окном уже во всю бушевал май. Димитрий вдыхал доносившиеся из открытого окна ароматы: то благоухание луговых трав; то душный пряный запах пыли, прибитой долгожданным весенним дождем; а то и едкий запах с конюшен, когда Степан с холопами чистили навоз. И вся эта воня виликая42 была ему приятна: то были запахи жизни, а ему хотелось жить…

К цветению садов князь начал выходить на двор, подолгу сидел на поставленной для него лавке, с удовольствием подставляя солнцу осунувшееся лицо. Раны на груди сначала почернели, потом затянулись бурыми корками. Наконец корки отпали, обнажая новую нежно-розовую кожу.

– Заживает, как на собаке, – смеялся Димитрий, отвечая на беспокойные взгляды матери.

Анна ни словом не упрекнула сына за поездку, была неизменно ласкова, постоянно пыталась чем-нибудь накормить, чтобы силы возвращались. И они действительно прибавлялись. Вскоре Димитрий уже влез на коня, и Ретивый прокатил его к пристани и обратно. Затем князь начал махать мечом, разрабатывая руки, попросил Пахомия понаскакивать, чтобы попробовать держать удар, ругался, что дружок поддаётся и не бьет в полную силу.

С южных рубежей вернулся Вышата. Когда начала расползаться дурная весть о тяжелой болезни князя Чернореченского, расторопный воевода сразу вывел княжескую дружину в поле, чтобы отбить желание у больно шустрых соседей воспользоваться ситуацией. Рать расположилась станом у границ с Всеволодом, который был ближайшим родственником Димитрия и мог претендовать на выморочный43 удел. Теперь, когда Димитрий шел на поправку, Вышата вернул дружину в Чернореч.

Если мать решила не тревожить сына запоздалыми упреками о злополучной поездке к заозерцам, то Вышата, напротив, не упускал случая упрекнуть: ежели бы не побрезговали старым дряхлым дядькой да взяли на ловы, то уж ничего плохого с князем и не случилось бы. «Дряхлый» пятидесятилетний дядька на самом деле был еще очень крепок и силен. Коренастый, широкоплечий, с лопатой густой сизой бороды, он походил на гриб-боровик. В ратном искусстве, на мечах, равно как и в рукопашной противостоять ему могли только сам князь и Гордей, да и то, потому что были намного моложе. Вышата любил приговаривать: «Ежели б мне ваши годы, навалял бы я вам обоим». И Димитрий не сомневался, что именно так и было бы. Молодой князь в Вышате души не чаял, и только две вещи не любы были ему в дядьке: страсть к поучениям (как надобно делать) и постоянные насмешки над Димитрием. Причем острого языка Вышаты князь боялся больше, чем нравоучений. Поэтому, когда воевода принялся просто ворчать, Димитрий вздохнул с облегчением:

– Что, думали всех медведей у заозерских перебью, брать с собой не всхотели?

– Да за старшего мы тут тебя оставили, кто ж за всем приглядывал бы, – оправдывался Димитрий.

– Кому приглядывать нашлось бы. Грешить вам, озорники, не дал бы, вот и уплыли без меня. Девок, небось, местных щупать ездили да хмельное пить? Признавайся, с похмелья на ловы пошли?

Князь смиренно кивнул.

– Наука тебе, Димитрий, будет! Нешто можно на ловы с шальной головой ходить? Благодари Бога и Пресвятую Богородицу, что легко отделался!

– Жеребенок от Ретивого народился, возьми в подарок.

– Задабриваешь, значит, чтоб не ворчал? Ладно, возьму, что уж с тобой делать.

«Пронесло, простил», – Димитрий вздохнул с облегчением.

Лето властно вступало в свои права, палящим зноем подсушивая густую траву. Смерды спешили начать первый сенокос, пока весенние соки переполняли молодую зелень. Верви44 от мала до велика разбрелись по своим родовым лугам вдоль Чернавы.

Димитрий с матерью сидели за трапезой. Яркий летний день просился через открытые окна в терем. Князь уже чувствовал себя совсем здоровым. Силы и аппетит вернулись к нему. Заглатывая кусок сочного мяса, щедро приправленного чесноком, он не удержался и вспомнил:

– А заозерские бабы готовят дурно, мясо плохо моют и чеснока не кладут.

– Залесские зато, говорят, хорошо стряпают, – как бы между прочим ввернула в разговор княгиня.

Сын сразу все понял:

– Да поеду я за Еленой, поеду. Еще немного оправлюсь только, а то, хочешь, бояр за ней пошлю, пусть сами ее сюда привезут?

– Нет, сам поезжай, лучше будет. Дорога дальняя, познакомитесь, может, слюбитесь, – княгиня подмигнула сыну, – уж больно внуков хочется.

– Раз хочется, будут, – миролюбиво ответил Димитрий. Мать довольно улыбнулась, после болезни она первый раз решилась напомнить сыну о жене.

На дворе послышался шум: громкие голоса, лай собак, ржание коней. В горницу влетел растрепанный Жидятка:

– Княже, Заозёрский князь тебе подарок прислал!

Димитрий вздрогнул и опрокинул чарку с квасом. Анна насторожилась, она сразу почувствовала смущение сына и все поняла. Ей и раньше казалось, что Димитрий, что-то недоговаривает, но не хотела пытать больного. А теперь и пытать не надо, и так видно. Женщина! От дурных предчувствий Анне стало холодно.

Димитрий поспешно выбежал во двор. Об Улите князь вспоминал то с сожалением, то с вожделением, когда греховные мысли одолевали, начинал неистово молиться. Он был убежден, болезнь – расплата за ту шальную ночь. Когда же мать напомнила о Елене, даже обрадовался: это была возможность отвлечься, забыть Улиту. А тут весть от нее! И опять все всколыхнулось. Растерянно он подошел к телеге с подарком. То был медвежий кожух, крытый снаружи искусно расшитым аксамитом45. Яркие узоры заплясали в глазах.

Маленький, щупленький боярин, которого Димитрий совершенно не помнил, протянул князю свиток:

– Дошла до нас печальная весть, что расхворался ты, князь Чернореченский. Наш князь, Ростислав Гюргевич,46 и мать его, княгиня Всеславна, на коленях молились о твоем выздоровлении, беспрестанно слезы проливая. И вот узнали, что здоров ты, на радостях прислали тебе подарок и грамотицу.

Димитрий пригласил боярина погостить и подождать, пока чернореченцы приготовят ответные подарки. Он не стал при всех разворачивать свиток. Пергамент жег ему руку. Отделавшись от заозерского боярина, князь поспешил к себе, чтобы прочесть грамотицу в одиночестве. Анна тревожным взглядом проводила сына.

Письмо было коротким: «Понесла я от тя, не дай родить в бесчестии». Димитрия прошиб пот. Он снова и снова перечитывал немудреную надпись. Почему ему раньше даже в голову не приходило, что у Улиты могло появиться дитя? Молодая, здоровая баба, что же ей еще делать, как не рожать? Надо было думать, когда под себя укладывал. Захватив свиток, Димитрий на мягких ногах побрел к матери.

Она уже его ждала. Димитрий молча протянул письмо. Княгине и читать не надо было, что в грамотице прописано, ей было ясно по кислому лицу сына.

– Уверен, что твой?

– Мой.

– Не один ты там прохаживался.

– Не надо, прошу. Не такая она.

– Кабы честь блюла, так с чужим супружником не спуталась бы. О ней вся округа шумит, дыма без огня не бывает! – Анна не сдержалась и быстро перешла на крик.

– Епископ невиновной ее признал, оклеветана она.

– Епископу, чай, видно, что за сотни верст в ее хоромах делается?

– Не знаешь ты ее! А кабы увидела, так и ты бы ее невиновной признала. Люб я ей, вот на грех и решилась.