-- Изи, только теперь я понял его слова о том, что это ежесекундная битва, а не сияющие вершины сознания и розовый рай. Изи... помоги мне.

Она молчала, только ещё крепче обняла его. Нет, её ребёнок никогда не будет плакать; она не позволит. Её котёнок родится зрячим.

-- Спасибо, -- тихо сказал он и улыбнулся.

* * *

-- Что ж мне теперь из врачей в ориенталисты?

-- У меня был знакомый, который из эколога переквалифицировался в философа.

-- И сколько ему было лет?

-- Шестьдесят шесть.

-- Э..?

-- Считаете, невозможно иметь друга, который на 45 лет старше вас?

-- Отчего же... Вообще-то да, считал, до сего момента. Теперь уж и не знаю... Калия, что ты делаешь?

-- Дёргаю тебя за ухо.

-- Считаешь, что...

-- Как дела?

-- Не знаю. Бездельничаю.

-- Есть какие-нибудь проекты в голове?

-- Творческие?

Кодрак перешёл на другую сторону улицы.

-- Не будет никаких Вангеров, никакого Апокалипсиса. Всё будет гораздо банальнее -- мы просто перегрызём друг другу глотки.

Тишина умерла. Во всех головах царил утомительный шум, все тела были отравлены, даже сам воздух не давал полноты, и Кодрак задыхался в этом странном иррациональном вакууме.

Отдалённый гром возвестил о приближении грозы. Он сел в электричку и трясся в вагоне, пока его не высадили контролёры. Одинокая одноколейка, вокруг какие-то полуразрушенные дома. А вот и первые капли дождя. Он нырнул в дверной проём одного из замшелых строений как раз в тот момент, когда ливень хлынул в полную силу; облегчённо вздохнул, примостился в углу у лестницы.

Здесь было тихо и спокойно. Дрожала мокрая паутина на наличниках. Дом тихо и самозабвенно пел безмолвную сонату тлена; пронизывающая его тишина, казалось, была тем самым цементом, удерживающим его от разрушения. А проём двери -- тем самым окном в мир, которое, раз открывшись, уже не закрывается никогда; той самой рамой картины наших будней -- мокрые деревья с трепещущими от наслаждения листьями, серое небо -- и всё это исчерчено вертикальными полосами небесной влаги.

Кодрак глядел расширившимися зрачками, замерев в неудобной позе, а деревья шептали ему о чём-то своём, и он запомнил всё, что они ему поведали. Не мог не запомнить -- такое не забывается.

Кто-то шумно заворочался на лестнице, закашлялся и смачно харкнул. Тишина конвульсивно дёрнулась и исчезла. Судьбоносные шаги спускающегося Командора, сиплое дыхание, тяжёлый запах мочи и пота, который здесь, в Вавилоне, приобретал особый оттенок враждебности и депрессивной неустроенности.

Кодрак сгорбился, зажмурившись.

-- Э-э-э... М... Кхм! -- человек сел рядом, привалился к Кодраку и спустя минуту захрапел.

*

Прямой как стрела горизонт. Его слегка пошатывало, и Кодрак поддержал его за талию, игнорируя нестерпимый запах немытого тела; с грустью поглядел на это двуногое, не знающее собственного имени, когда-то бывшее человеком:

-- Ты слышишь меня? Я Кодрак.

-- А я...

-- Можешь не говорить, это не настоящее имя.

Странно, но он сразу понял, что имел ввиду этот воин, одетый в панцирь из бычьей кожи. Часто помаргивая, как больной, вышедший из комы, он огляделся, с трудом ворочая глазными яблоками; глаза слезились.

Кодрак оценивающе оглядел всю его грузную фигуру:

-- Всё не так плохо, как могло показаться с первого взгляда.

-- Где это мы?

Кодрак одобрительно кивнул, отметив про себя это мягкое "мы" вместо жёсткого "я".

-- Я не ошибся в тебе. Мы поладим.

Не спеша вытащил большой зазубренный нож и с силой всадил ему в грудь...

*

Он дёрнулся, захрипел, разрывая пространства сна, огляделся вокруг себя выпученными глазами: рядом спал худой паренёк, положив голову на согнутые колени. Он отодвинулся от парня, ощупывая грудь, тяжело дыша, всё ещё не способный прийти в себя. Приснится же такое. Пошатываясь, он поднялся по лестнице, вытащил из покосившегося комода бутылку, откупорил, понюхал, скривился и, подумав, закупорил и поставил обратно. От запаха вермута стало плохо, и едва успев подскочить к окну, он изверг наружу жалкое содержимое больного желудка. Вот те на. В груди до сих пор ощущался холод проникшей в плоть стали, а в ушах застрял этот ужасающий звук -- треск разрываемого мяса и хруст проламываемых рёбер. А затем пришло странное ощущение -- словно палец, погружающийся в макушку. Физическое ощущение. Он потёр зудящее темя; потом ноющие виски. "Палец" погружался; собственно, теперь он ощущался уже не как палец, а как плотная струйка масла, стекающая через макушку в... Она несла покой, широту и комфорт. Это было просто и бессмысленно. Всё теперь было бессмысленно и однако наполнено необъяснимым смыслом, гораздо больше, чем "раньше", "до".

Он смотрел на маленького мальчика, расстреливающего из травинки шмелей, гудящих в знойном мареве дня: "Дыщ, дыщ, ты-дыщ!", а затем растянувшегося на прохладной траве, глядя в бездонную синеву неба. Как этот пацан замер, впитывая внезапно возникшее в теле ощущение; ощущение невыносимого уюта, золотых точек, восторга и тишины -- в одном флаконе.

Чего я боюсь? -- спрашивал он пространство, и пространство отвечало: Силы.

Сила пропитывала мир, двигала электроны, Вселенные и этого маленького заросшего щетиной мальчика сорока лет, убегающего от самого себя.

Прогрохотал поезд, звякнула бутылка на рассохшемся комоде. Он глядел на неё расширившимися зрачками; ухватил за горлышко и саданул изо всех сил об стену. К запаху мочи прибавился острый запах бормотухи. Он стоял, покачиваясь с носков на пятки. Шорох в дверях. Он резко обернулся и встретился глазами с бородатым воином в кожаном панцире, поигрывающим ножом в бордовых ножнах: худой парень в толстовке и потрёпанных джинсах, с остановившимся взглядом -- вереницы дорог, селений, городов.., миров, и нежный трепет зелёного ростка, пробившегося сквозь асфальт вечных напластований ложной и лживой памяти. Переход к вечно радостной и вечно юной почке, выбросившей, наконец, зелёный лист, исчерченный старыми как смерть письменами.

* * *

Незабудки -- вечные ответчицы памяти, ромашки -- свидетели романтичных дум, одуванчики -- апологеты странствий. А он, Кодрак, что он мог предложить миру, какую сверхзадачу? Если только он сам не был ходячей сверхзадачей мира, созданного из его сознания, но от этого не менее (а возможно, и более) реального, чем то, что мы спешим окрестить "объективностью". Что такое объективность? -- когда все носят одни и те же очки?

Душа Земли задавала вопрос. Почему в этом безволосом виде двуногих без перьев было так мало настоящего. Чем это было -- фатальным недостатком или Надеждой. Душа Земли знала ответ, но знали ли его сами люди.

*

Босоногий Юджин вышел на кухню, собрал лицом лучи утреннего светила из окна, сморщился, но не чихнул; забрался на колени Кодрака, пьющего чай за столом, и замер, впитывая тишину. Кодрак не шевелился:

-- Как спалось, Юджин?

-- Ты мне снился.

-- О? И в какой же ипостаси?

-- Это был ты, но настоящий, большой, с бородой и усами. И в этом... в панцире, а ещё с ножом, зазубренным. Он был почти как меч. Но не меч, нож. А ещё -- ты весь светился.