Annotation

Стеклянников Александр А.

Стеклянников Александр А.

R.O.F.R - 2

Roots of future realisations - 2

Путешествие Кодрака на северо-запад.

Эпичность его натуры складывалась из двух вещей: жажды и боли.

Жажды, как силы, проламывающей препятствия; и боли, как некого сверхбудильника, не позволяющего осесть в довольстве и покое, переваривая недавно съеденное и извергая недавно переваренное -- отвратительная перспектива. Ещё была надежда. Но эта птица редко посещала сады его сердца. Недоставало в них корма для подобных райских птиц: радости недоставало.

Но он знал, что радость придёт, вернее, "грядёт". И неважно, что для этого нужно свернуть горы. Ибо не было во Вселенной вещей, неподвластных этой таинственной Силе.

Он выглянул в окно. Тьма начиналась прямо за стеклом и слегка колыхалась от его пристального взгляда. Он медлил. Но в конце концов, Вселенная не ждёт. Вышел в прихожую, облачился и покинул навсегда уютный уголок комфорта и безопасности, в котором его уверенности в будущем ничто не грозило... поскольку само будущее было не в силах прорваться сквозь непробиваемый бетон умиротворённости и вывернуть наизнанку замшелые истины этого замкнутого мирка. Нужно было сделать шаг наружу, во тьму мира, в пену событий. И шаг этот был, наконец, сделан.

* * *

Ослепительный шар над головой едва ли выносим с непривычки. Его ноги как спички; паутина привычки; и безжалостный тигель в груди. Он был растерян и изнурён. Кто бы мог подумать, что это так непросто -- просто идти. Бессмысленный взгляд прохожего -- ветер в лицо, грохот проходящей электрички. "Куда, куда?" Указующий перст, уверенный голос: "Билетная касса в конце платформы... Эй, дружок, с тобой всё в порядке?" -- "Да-да, спасибо. Я слишком долго стучался к себе". Изумлённый взгляд. Поскорее отсюда, пока он не разбомбил моё хрупкое понимание градом вопросов, на которые не найти ответов; до десакрализации ох как далеко.

Уют -- что это такое? Воспоминание о том далёком состоянии, когда вселенная была для нас не просто домом, но частью нашего существа; органом, который впоследствии атрофировался, отвалился и стал жить своей собственной жизнью? Это древнее, громадное, забытое ощущение, суррогатом которого стал убогий, непрочный комфорт. (Кто-то скажет, что это синонимы; но тогда бы они назывались одним словом!). Он расслабился, стук колёс создавал нужную динамику, не нарушая тишины, но лишь структурируя её.

Где ты, Сейчас? Ты всегда здесь и всегда неуловимо. О тебя, как о бетонный постамент, разбиваются все наши жалкие поиски и заключения. Тебя невозможно определить, как невозможно обогнать собственный взгляд, как невозможно увидеть себя со спины -- два призрака, прошлое и будущее, отставший и обогнавший. Он понял это ещё в самом начале пути: к тому, что за спиной -- не вернуться; того, что впереди взгляда -- не достичь; а того, что здесь и сейчас -- не поймать в силки разума. Результатом этого понимания стало тотальное разочарование в инструменте и начало поиска состояния, не нуждающегося ни в каких инструментах. Он видел много больше и дальше того, что мог вместить. И посему, процесс опустошения закромов стал самым частым процессом, совершаемым регулярно.

-- "...Говорю, твоя остановка! Ты же вроде в А. собирался выходить?"

-- "Я? В А.?"

-- Тогда доплачивай, если дальше ехать. Ты меня вообще слышишь?"

-- "Да-да, я выхожу".

Он едва успел выскочить в закрывающиеся двери. Потоптался на платформе и вспомнил, что второпях забыл на верхней полке вагона рюкзак с деньгами и документами. Жизнь по шляпку вколотила его в бревно обыденности.

* * *

На платформе даже не было билетной кассы, откуда можно было позвонить на конечную станцию и попросить о рюкзаке с вещами.

"Ну-да, конечно. Они твои вещички уже поделили. Сейчас паспорта на чёрном рынке знаешь сколько стоят?"

Он ничего не знал, ибо лишь вчера вышел из своей конуры здравого смысла и, жмурясь, пытался разглядеть в ослепительной реальности свою маленькую тропинку.

Этот человек подошёл к нему, когда он сидел на краю платформы, болтая ногами и погрузив взгляд в пространство цветущих лугов и голубизну неба и впивая аромат трав и цветов, густой напиток ежесекундности.

Назвался Семёном, поинтересовался ситуацией и выдал резюме:

-- Судя по тому, сколь мало это тебя волнует, мы поладим.

Он радостно и изумлённо воззрился на Семёна и улыбнулся:

-- Семён, говоришь?

-- Для тебя можно просто... Сэм.

И они действительно поладили. По крайней мере, на ближайшие сутки.

-- Мы тут рядом, вон за тем леском. Дауншифтим. Я иван-чай собирал, тебя увидел.

-- Мы?

-- С Алёной.

-- А зачем иван-чай?

-- Ферментируем, сушим и продаём. В городе многие переходят на него. Платят хорошо.

Деньги. Деньги. Но Реальность не исчезала: Она, подрагивая и переливаясь, обволакивала его, и Сэм-Семён, вероятно, чувствовал Её отголоски, ибо смотрел на него внимательно и изучающе:

-- Мы вообще-то мало с кем общаемся, но ты... если хочешь... -- Сэм настороженно, с тревогой ожидал ответа на свой недозаданный вопрос.

-- С вами? Почему бы и нет?

-- Ну-да, куда тебе без паспорта и таньга?... Пить хочешь?

Не ожидая ответа, Сэм достал из рюкзака бутылку, отхлебнул сам и протянул ему.

Терпкая сладкая смесь, кровь полевых трав, жидкая сила.

-- О... Что это?

-- Иван-чай на меду... Ну и плюс некоторые ноу-хау.

-- Реально!

-- Что?

-- Говорю, отличная штука. Никогда такого не пробовал.

-- Конечно. Ты третий, кто это пробовал. Мы уже лет десять её пьём.

-- Десять? А сколько же вам самим?

Сэм пожал плечами:

-- Сколько из них наши, а сколько наших в них не вошли?

-- Тэй-дэ-дэ! Эх! -- он встал, потянулся, диким взором окинул равнину, поднял голову к небу, засмеялся и рухнул на асфальт, потеряв осознание себя. Вокруг, на сколько хватало взгляда, простиралась твёрдая золотая субстанция. Это было последнее, что он помнил.

*

-- ...слушай, Алён, я-то откуда знал?

-- Да нет, ничего, бывает. Не каждый день встретишь чудика, который не ел три дня. По крайней мере, теперь мы знаем, как оно действует на голодающего... Проснулся? Ты как?

Он разомкнул веки, прислушался к ощущениям: тело казалось пустым воздушным шариком, дунь ветер -- улетит; во рту стоял сладковатый привкус... жёлтого цвета. Как привкус мог иметь цвет, было непостижимо, но факт остаётся фактом. Он слабо пошевелился:

-- Значит, всё же ледниковый период?

-- Новый ледниковый период.