Она сидела не дыша.

-- ... и отягощённых умственной рефлексией, которую даже рассудком-то не назвать...

Он смотрел в её расширившиеся зрачки.

-- ... Но есть твёрдый Огонь, раскалённая белая плотная Тишина; есть Реальность, которая выстроила нас, она течёт в наших венах. Что скажешь? С ними ты? Или с этой Реальностью? Что скажешь?

-- Я?... -- долгое молчание. -- Я скажу, что это больно... И что это прекрасно. Временами задаёшься вопросом: заканчивается всё -- жизни, эры, цивилизации, память; но закончится ли когда-нибудь эта тьма, в которой я жила, кажется, с самого рождения? Такое ощущение, что она вечна.

-- Просто Он играет. И это, возможно, Его лучшая партия: остановиться на самом краю пропасти. А потом, когда мы облегчённо выдохнем, сделать-таки ещё один роковой шаг -- туда, в пустоту -- увидеть наше искажённое ужасом лицо, улыбнуться и... полететь. Что мы знаем? Мы НИЧЕГО не знаем.

-- "Мы"?

Он улыбнулся и взглянул на неё с благодарностью.

*

Это был взгляд самого дорогого, что прячется на дне зрачков, за золотой дверью.

Горло её сжало судорогой, глаза наполнились слезами.

-- Это душа, -- ответил он на немой вопрос. -- Душа. Единственное в людях, с чем я могу контактировать легко и свободно. И те, у кого живая душа, они... они плачут.

-- Значит, у меня живая душа? -- голос её дрожал; надо взять себя в руки.

-- Значит, живая.

-- А бывает по-другому?

-- Бывают железобетонные взгляды. Либо взгляды всякого рода... хищников. Свиней. Хотя, свиньи благоразумны в сравнении с... ними.

-- И что тогда?

-- Тогда плачу я... Но им наплевать на мои слёзы. Им нужна сила. Как можно больше силы и власти. И поэтому я ухожу.

-- Но если ты уйдёшь, это ведь не будет означать...?

-- Нет, от тебя я уйду по другой причине, которой я пока не знаю.

-- Но ты всё-таки уйдёшь? Или...?

-- Это необходимо. Пока ещё. Либо они меня убьют...

Она опешила; растерянно вглядывалась в черты этого странного лица, тщась отыскать ответ.

-- ... а потом не смогут себя за это простить.

-- Такое уже бывало?

Он молчал.

Тишина звенела, как готовая лопнуть струна. Мир её потерял границы, в висках пульсировала мировая боль:

-- Кто ты?

Он улыбнулся в-ответ. Возможно, впервые за столько лет ему задали по-настоящему основополагающий, сущностный вопрос; вопрос исполинский и неминуемый. И самым главным было то, КАК его задали.

-- Ты сама узнаешь. Когда-нибудь. Хотел бы я в тот момент оказаться на твоём месте.

Спазмы сдавили горло. Она потрясённо качала головой, не в силах озвучить ту самую мысль, что мягко, но властно низошла в её разум:

-- Не... не ух-...-ходи...

И зарыдала.

Он не шевелился. Сидел, подпирая стену, далёкий, как Магелланово Облако, и близкий, как... Смотрел на неё, и во взгляде его цвела печаль земных глубин, истосковавшихся по Солнцу.

-- Не уходи! -- повторённое дважды, это прочно утвердилось в атмосфере кухни, дома, города.

"Что же ты творишь." Он улыбался, но грусть -- грусть невыносимая, острая, как кусок стальной арматуры, пронзившей грудную клетку -- не отпускала.

"Что ты творишь, милая. Тебе же этого не вынести." Он знал, что она сама так решила, когда-то, на заре веков.

-- Просто я забыла. -- И почти не удивилась своим словам. Она впивала этот взгляд Любви и Широты, эту сокровенную причину гравитации, о которой не подозревали учёные знахари.

-- Сколько же в тебе жажды, -- и он закрыл глаза, уйдя в неподвижность.

В этот самый момент её посетило странное переживание. Оно было телесным и как будто смутно знакомым. Очень странный физический комфорт. Почти невыносимый и в то же время сладостный. Он мог длиться вечно и исчезнуть в любой момент. Невероятный телесный комфорт, развязавший все узлы её тела, заклеивший все дыры, остановивший все движения и деструктивные дрожания.

Почему-то она была уверена, что для материи её тела это было нечто новое. И что тело уже никогда этого не забудет.

"Но мир, он пока ещё смертельно забывчив. Они не хотят. А те, кто хотят -- не могут. А тех, кто могут, убивают те, кто не хотят."

И вдруг она вспомнила всё:

-- Кодрак?!

-- Вельда...

-- Я помню. Этот нож с можжевеловой рукоятью... Твою... Твои...

Она не смогла произнести это колючее слово с запахом крови.

-- ... О-о-о! Сколько же эпох минуло, сколько жизней было потрачено зря. А ты ждал всё это время?

Он не шевелился.

-- Кодрак... -- воспоминания накатывали волна за волной, безжалостные к этой хрупкой человеческой форме.

-- ... но... ты встретился с ним? Он принял тебя?

-- Кардош был суров. Отдадим ему должное.

-- Так где же он?

Кор не ответил, лишь ладонью похлопал себя по груди слева. Она кивнула, улыбнулась. Той самой улыбкой, которую он помнил ещё с тех времён, улыбкой иной Вельды с копной огненных волос и первозданным огнём неистовой мощи к глазах цвета киви.

И тут она совершила что-то невероятное, безумное. Опустилась на колени, простёрлась на полу, приложившись лбом к его ступням, обняв их руками, всхлипывая.

-- Вельда... -- наклонившись, он гладил её волосы, -- я видел ростки будущего. Это дети. Ты была там. С одним из них.

Она молчала, всё также прижавшись лбом к его стопам. Всхлипывания уступили место сбивчивому дыханию.

-- Мы выжили, слышишь? Мы сделали это. Понимаешь, дело сделано.

Они сидели в тесной кухне, он и она, содержащие в себе мир и готовые выплеснуть его в неизведанное. Две искры во всеобщей тьме. Два жгучих вопроса в необъятности вечного Ответа.

2016 г.

40