Но взял я ее с какой-то трезвой рассудочностью, словно осуществлял процедуру заказного коитуса для медицинских целей.

Людмила почувствовала, что не воспламенит меня затуманенной страстью, поэтому прекратила попытки довести себя до оргазма.

А поскольку она была умной и доброй, то не посчитала меня за сволочь, хотя у красивых женщин в таких ситуациях подобная реакция возникает нередко.

Она поднялась с тахты и тут на тумбочке заметила фотоальбом. Из множества фотографий безошибочно выбрала снимок Ларисы — в прелестном голубом костюмчике — и, даже не спрашивая, она ли это, принялась громко восклицать, чуть ли не рыдать безутешно:

— О, тебе такую больше не найти! Это не девушка, это чудо!

Это совпадало с моим настроением, и я раздраженно прервал ее:

— Прекрати! На ней свет клином не сошелся.

— Вадик! Я девять лет работаю в школе, но таких красоток с умным взглядом не видела!

— С развратным взглядом!

— С влекущим, чудик! Ой, я бы сама расцеловала ее.

— Ты что, бисексуалка?

— Да что ты! — расхохоталась она. — Нам, учителям, не положено, разом с работы вылетишь!

Она всмотрелась в фотографию:

— Если честно, с этой бы согрешила.

Я выхватил фотографию из альбома:

— Порву и выброшу.

Людмила ловким кошачьим движением перехватила ее назад:

— Не смей! Потом будешь жалеть. Закажи лучше с нее портрет и повесь на стенку в обновленной квартире. Это история твоей жизни, причем самый лучший ее период.

— Ладно, ладно, — прошел мой импульсивный порыв, — ты хороший педагог, быстро просветила даже взрослого мужика.

— Ну, давай по кофе, и я пошла.

Мне нравилось беседовать с этой обаятельной и продвинутой дамой, хоть и взбалмошной, как все красавицы.

— Что снова замуж не выходишь?

— Женихов нет.

— Не верю, с твоими-то данными.

— Было за два года три любовника, и ни с одним не вышло по-серьезному.

— Сбежали?

— Что ты, все предложения делали. Сама ломалась. И что интересно, мужики-то все женились, и жены у всех, не поверишь, лучше меня — молодые, без детей и с обеспеченными родителями.

— Все ищут лучше, чем имели.

— Мужики находят, а нам заказано, дура я с претензиями!

— Ну, ладно, еще не вечер.

— Да ну вас! — отмахнулась Людмила. — Меня недавно в институт пригласили, пока на полставки, так увлеклась новой работой!

— Расскажи.

— Ты ведь физик?

— Электронщик.

— Еще лучше, ты Геру Ломакина знаешь?

— Знаю, кандидат наук, — вздохнул я. — А моложе меня лет на шесть.

— О, он как проклятый работает! Слышал об эффекте Кирлиана?

— Конечно, это суют палец в поле высокой частоты, и кругом него свечение. Говорят, по форме свечения можно определить, чем болен человек.

— Гера пошел дальше. Он соорудил установку, в которой человека всего протаскивают сквозь поле, ну как на томографе. Картинка получается гораздо информативнее, чем с пальцем. Видно всю ауру человека, а аура — это душа.

— Так, тебя, как биолога, пригласили душу читать?

— Да. Гера сам технарь, сначала пробовал вместе с психиатрами работать, их у нас в городе два всего, и оба мужики. Не вышло, зацикливаются врачи, на чем их учили, а здесь нужен новый подход.

— Да не только в этом дело, душа — дело тонкое, тут необходим интуитивный женский ум, а у мужиков тупой аналитический. У женщины больше развито правое, подсознательное полушарие, и никто еще не доказал, что вернее: ум или интуиция, — блеснул я эрудицией.

— Гера тоже мне это говорил, когда сватал на работу.

Тема, затронутая Людмилой, на стыке технических и гуманитарных наук, меня заинтересовала. Всю жизнь не мог я определить, что больше влечет меня. В детстве с энтузиазмом собирал схемы радиоприемников, но с не меньшим увлечением садился писать философские стихи и рассказики на тему смысла жизни.

— Вот чем ты занимаешься. А как-нибудь пригласишь в лабораторию, посмотреть на практике?

— Всегда пожалуйста! Я завела этот разговор для тебя, приходи, посмотришь на свою рваную ауру. А через это лезут в душу всякие гадкие виртуальные сущности, демоны.

— Да ну! Запугаешь совсем.

— А мы пробуем лечить раскрытую ауру, пытаемся превратить в замкнутый защитный кокон.

— Интересно! Обязательно приду, как с ремонтом управлюсь.

— Звони!

Я с непритворной нежностью поцеловал Людмилу на прощанье и подумал, что, пообщайся мы с ней сразу так, моя душа потянулась бы к женщине, и сексуальный акт наверняка окрасился бы душевным порывом.

В динамиках тихо завывали чарующие звуки «Пинк Флойд».

Я только закончил покраску пола в комнате, как в дверь позвонили.

— Заходите, у меня руки в краске, — крикнул я.

Незапертая дверь открылась.

— Оторва! — выдохнул я.

В полутемном проеме двери словно зажглась новогодняя иллюминация. Такую энергию излучала улыбающаяся Лариса, что, казалось, вся светится, с радужным ореолом вокруг!

Она бросила в угол сумочку и сняла с моих рук замазанные краской перчатки.

— Как славно воняет у тебя, мой милый маляр! — прощебетала она со свойственным ей саркастическим юмором, и я, ошарашенный, очутился в кухне, бесцеремонно затянутый туда за вмиг вспухший бугор в штанах. Так же очумело не сопротивлялся я, когда она встала на колени и выпотрошила мое достоинство поверх джинсов.

Я нимало не задумывался, что это с ее стороны — беспроигрышный маневр на сближение после всего или искреннее утоление голода по мне любимому? Я испытал великое облегчение души, как будто сбросили с меня непосильный груз, неотвратимо прижимающий к самой земле.

Всякая способность к размышлению покинула меня.

Я просто закрыл глаза и предался блаженству, разлившемуся от пальцев ног до макушки. И только иногда вздрагивал, опасаясь проснуться и, как в первый раз, когда Лариса отдалась мне, в голове крутилось: «Так не бывает!»

Я не стал допрашивать девушку и устраивать разборки — боялся узнать подробности, мне хватило того, что уже пережил. К тому же был уверен, что рано или поздно Лариса расколется сама, природное стремление к откровенности часто побеждало в ней обманную хитрость, в которой она достигла непревзойденного профессионализма.

Но в первый день напомнил наше соглашение с ее родителями — месяц не пить.

— Конечно, — радостно согласилась она, — мне мама подарила книжку про лечебное голодание, — вытащила она из сумки тонкий томик, — оказывается, голодание лучше всего лечит от алкоголизма. Там пишут, что надо голодать три недели, но мы же не алкоголики, правда? Нам хватит одной.

— Знаю я про этот метод, даже сам голодал, и очень здорово посидеть недельку на одной водичке, чистится организм.

— Так, заканчиваем быстренько ремонт, что там осталось: кухня и коридор? И переселяемся голодать ко мне. Тут у тебя, — вдохнула она воздух, — будешь питаться ацетоном.

В Ларисе бурлила неуемная энергия не только к радостям жизни.

С воодушевлением сдирала она в коридоре и на кухне все лишнее и покрикивала на меня:

— Шевели помидорами! — как будто я залез на нее, но ленился выполнять мужские функции.

На окончание ремонта ушла всего пара дней.

На четвертый день голодовки я отправился на пару часов в свою квартиру, переставить мебель на высохшем после покраски полу. Лариса захотела пойти со мной.

— Это не женский труд, — возразил я, — обойдусь сам.

Вернувшись обратно, я застал незнакомую гостью. Они с Ларисой сидели за столом, болтали и… пили портвейн.

— Что такое? — возмутился я.

— Вадик, мы не виделись полгода, она пришла с бутылкой, не выгонять же!

— Она не сказала вам, что четвертый день без пищи? — обратился я к подруге.

— Да ну? За что вы ее голодом морите?

— Извините, — еле сдержал я бешенство, поднял со стола ополовиненную бутылку и выставил за дверь на лестничную площадку.