Образы в сновидениях следуют закономерностям, которые подчинены законам об ассоциациях, и это наиболее ярко проявляется в сновидениях. Штрюмпель (Strümpell, 1877) полагает, что «Сны подчиняются своим собственным законам, и в них, судя по всему, главную роль играют или чистые идеи, или органические стимулы, которые сопутствуют подобным идеям, – то есть на них никоим образом не влияют рассуждения или здравый смысл, а также эстетический вкус или нравственные принципы».
Авторы, мнения которых я здесь привожу, характеризуют процесс формирования сновидения следующим образом. Все сенсорные стимулы, которые возникают во сне, имеющие различные источники, о которых мы уже упоминали выше (см. раздел С выше), порождают в сознании в первую очередь, ряд идей, которые предстают в виде галлюцинаций или, как их называет Вундт, в виде иллюзий, поскольку они обусловлены внешними и внутренними воздействиями на органы чувств. Эти идеи соединяются друг с другом по известным законам ассоциаций и, следуя этим законам, порождают ряд идей (или образов). Затем весь материал, насколько возможно, обрабатывается той мыслящей частью сознания, которая действует во сне. (Например, см. Вундт (Wundt, 1874) и Вейнгандт (Weygandt, 1893).) Пока не удается выяснить, какие именно мотивы обусловливают цепочки ассоциаций, в которые будут выстраиваться возникающие из внутренних источников образы из сновидений.
Часто отмечалось, что те ассоциации, которые связывают между собой образы в сновидениях, весьма специфичны и отличаются от тех, которые возникают во время бодрствования. Например, Фолькельт (Volkelt, 1875) утверждает: «Создается впечатление, что в сновидениях ассоциации произвольно располагаются относительно друг друга, на основе случайных совпадений и связей, предсказать которые весьма затруднительно. Все сны переполнены такими неряшливыми и беспорядочными ассоциациями». Мори (Maury, 1878) придает огромное значение этой характерной особенности сновидений – способу связи между идеями в сновидениях, поскольку именно благодаря ей можно провести близкую аналогию между происходящим во сне и некоторыми психическими расстройствами. Он выделяет две основные характеристики такого «delire» («помутнения ума»): (1) спонтанный автоматический акт мыслительной деятельности и (2) ложную болезненную ассоциацию между идеями.
Сам Мори приводит два ярких примера своих собственных сновидений, в которых образы в снах были связаны только на основе сходства в звучании слов. Однажды ему приснилось, что он совершил паломничество в Иерусалим или в Мекку; пережив множество приключений, он оказался вдруг в гостях у химика Пеллетье, они побеседовали друг с другом, а затем тот дал ему цинковую лопату, которая потом во сне превратилась в огромный меч (там же). В другом сне Мори шел по большой дороге, отсчитывая километры по верстовым столбам, и вот он оказался в лавке, где стояли большие весы, а продавец стал укладывать на эти весы килограммовые гири, чтобы взвесить самого Мори; затем он обратился к Мори со словами: «Вы не в Париже, а на острове Гилоло». Сон продолжался, и ему приснились цветы лобелии, а потом генерал Лопеза, о смерти которого он недавно прочел. Потом ему стало сниться, что он играет в лото, и тут он проснулся (там же).
Мы, без сомнения, должны настроить себя на то, что такая низкая оценка качества работы психики во время сна происходит не без некоторого противоречия, – хотя в данном случае это противоречие – это весьма непросто. Например, Спитта (Spitta, 1882), который оценивает происходящее во сне весьма критично, настаивает на том, что и в сновидении, и в состоянии бодрствования действуют те же психологические законы. Другой исследователь, Дюга (Dugas, 1897a), заявляет, что «сон – это не помрачение рассудка и не сбой в его работе». Но подобные утверждения не представляют особой ценности, поскольку их авторы не предпринимают попыток соотнести их со своими собственными описаниями физической анархии и нарушения всех функций, которые превалируют в снах. Но, похоже, у некоторых авторов возникла догадка о том, что безумие снов, вероятно, следует неким законам и его даже можно стимулировать, как это делал тот Принц Датский, кого считали безумцем. Эти авторы не могли судить о происходящем только на основе того, что лежало на поверхности; или, иными словами, поверхностное впечатление о снах могло скрывать за собой нечто иное.
Например, Гэвлок Эллис (Havelock Ellis, 1899), не вдаваясь в долгие рассуждения о том, что сны кажутся нам абсурдными, называет их «архаическим миром богатых эмоций и несовершенных мыслей», изучение которых могло бы открыть для нас древние этапы эволюции психической жизни.
Деймс Салли разделяет эту точку зрения (James Sully, 1893), высказываясь еще более категорично и убедительно. Его суждения тем более заслуживают внимания, поскольку из всех психологов именно он был убежден в том, что в сновидениях зашифрован важный смысл. «Ведь наши сны – это способ сохранения множества личностей, одной за другой. Во сне мы видим мир и переживаем его по-старому, следуя импульсам и совершая действия, которые господствовали над нами раньше».
Дельбеф (Delboeuf, 1885) прозорливо замечает (хотя совершенно напрасно не приводит опровержений тому, что противоречит его доводам): «Во сне сохраняются в неприкосновенности все способности психики, кроме восприятия: ум, воображение, память, воля, мораль; просто во сне они направлены на нечто воображаемое и переменчивое. Спящий человек напоминает актера, который играет роли то сумасшедших и мудрецов, то палачей и жертв, то карликов и великанов, то демонов и ангелов».
Маркиз д'Эрвей де Сент-Дени (Marquis d'Hervey de Saint-Denis, 1867) яростнее всех спорит с теми, кто утверждает, что психическая деятельность в сновидении угнетается. Мори, книги которого я, несмотря на все свои усилия, не мог раздобыть, вступал с ним в живую полемику. Мори (Maury, 1878) так комментирует его позицию по этому вопросу: «Маркиз д'Эрвей наделяет ум в состоянии бодрствования полной свободой действия и способностью к вниманию, создается впечатление, что он считает основной характеристикой сна лишь то, что все чувства блокированы и закрыты для внешнего мира. И потому, по его мнению, спящий человек лишь незначительно отличается от того, чьи чувства полностью заблокированы и чьи мысли вольно предоставлены самим себе; единственное различие между обычными мыслями и мыслями спящего человека тогда заключалось бы лишь в том, что у спящего эти мысли приобретали бы зримый и объективный облик и не отличались бы от свойств внешних объектов, а воспоминания бы принимали форму событий, которые происходят в данный момент». Далее Мори добавляет следующее замечание, что «здесь есть еще одно существенное отличие, а именно: интеллект спящего человека не обладает тем равновесием, которое ему свойственно в состоянии бодрствования».
Вашид (Vashide, 1911), более подробно рассматривает изложенное в книге Эрвей де Сент-Дени и цитирует отрывок из нее (1867), в котором упоминается об очевидной бессвязности сновидений «Образ во сне – это отображение какой-то идеи. Идея – это самое главное; видение из сна – это только ее внешняя оболочка. Когда это становится ясно, необходимо уметь следовать за идеями, которые выстраиваются одна за другой, нужно осознавать, из какой ткани созданы сны; тогда непоследовательное становится понятным, самые фантастические концепции превращаются в простые и абсолютно логичные факты… самые странные сны поддаются самому логичному объяснению, когда научишься анализировать их (это не точная цитата из книги, а ее свободное изложение Вашидом)».
Йохан Штерке (Johan Starke, 1913) упоминает о том, что похожее замечание о непоследовательности и нелогичности снов встречалось в работах автора, который жил много лет назад, Вольфа Дэвидсона (Wolf Davidson, 1799): «Странные несоответствия между нашими идеями во сне основаны на законе ассоциаций; но иногда они проглядывают в нашем сознании очень смутно, так что нам кажется, что произошел нелогичный скачок от одной идеи к другой, а на самом деле никакой нелогичности не было».
