Не только превращение идей в галлюцинации отличает мышление во сне от мышления в состоянии бодрствования. Из этих образов конструируется ситуация; в них воссоздается какое-то реальное событие; как указывает Спитта (Spitta, 1882), «с их помощью мысль воплощается в действии». Но эту особенность мышления во сне можно полностью понять, если мы далее признаем, что в сновидениях – как правило, поскольку существуют исключения, которые требуют особого изучения, – мы, похоже, не мыслим о чем-то, а нечто переживаем, то есть полностью доверяем своим галлюцинациям. Лишь после того, как мы просыпаемся, мы обретаем способность критически осмыслить тот факт, что мы ничего на самом деле не переживали, а просто размышляли об этом каким-то особым образом, или, иными словами, были во власти сновидения. Именно эта отличительная особенность, которая отличает настоящие сны от мечтаний в состоянии бодрствования, которые мы никогда не принимаем за реальные события.
Бурдах (Burdach, 1838) приводит следующее обобщение тех характеристик происходящего в сновидениях, которые мы обсуждали: «Вот каковы основные характеристики сновидений: (а) В состоянии сна наша субъективная психическая деятельность представляется нам в объективной форме, поскольку мы воспринимаем плоды нашего воображения так, словно это результаты воздействия чего-то реального на наши органы чувств… (б) заснуть – значит потерять контроль над собой. И потому заснуть – значит до некоторой степени стать пассивным… Образы, сопровождающие сон, могут возникнуть лишь, если ослабевает наш самоконтроль».
Далее нам следует понять, отчего наше сознание подчиняется снам-галлюцинациям, вера в которые возрастает лишь после того, как был до некоторой степени утрачен контроль над собой. Штрюмпель (Strümpell, 1877) считает, что в этом смысле наше сознание функционирует правильно, в соответствии с заложенными в нем механизмами. Представляя собой не просто случайные образы, компоненты сновидения являются истинными и реальными мысленными переживаниями, соответствующими тем, которые человек переживает в состоянии бодрствования, когда все его чувства работают на полную мощность (там же). Бодрствующее сознание мыслит и оперирует с помощью слов, а сновидение – с помощью истинных чувственных образов (там же). Более того, сновидение опирается на пространственное мышление сознание: поскольку ощущения и образы помещаются вовне, как и в состоянии бодрствования (там же). Поэтому необходимо признать, что в сновидениях в сознании проявляется то же отношение к образам и ощущениям, как и в состоянии бодрствования (там же). Если же при этом оно впадает в заблуждения, это происходит оттого, что во сне отсутствует критерий, с помощью которого внутренние ощущения можно отличить от внешних. Сознание спящего не в состоянии подвергнуть образы сновидений проверке, которая бы подтвердила их объективную реальность. Кроме того, оно игнорирует различие между образами, которые могут сменять друг друга в результате волевого усилия спящего человека, и те, в которых подобное волевое усилие отсутствует. Сознание сбито с толку, поскольку оно не в состоянии применить причинно-следственные отношения к содержанию снов (там же). Итак, оттого, что сознание отключилось от внешнего мира, оно и доверяет субъективному миру сновидений.
Дельбеф (Delbouef, 1885) приходит к такому же выводу, но опираясь на иные аргументы из области психологии. Он считает, что мы верим в реальность содержания сновидений оттого, что во сне нам недоступны другие впечатления, с которыми мы могли бы эти сны сравнить, поскольку во сне у нас совершенно нарушен контакт с внешним миром. Но мы верим в то, что эти галлюцинации истинны, не потому, что во сне не можем проверить их подлинность. Сон создает иллюзию того, что это возможно: нам кажется, что мы прикасаемся к розе, которую видим, но ведь это все равно только сон. Дельбеф считает, что существует единственный достоверный критерий, с помощью которого мы можем понять, спим мы или бодрствуем, и это эмпирический способ проверки – проснуться. Я пришел к выводу, что все происходящее со мной с момента погружения в сон до пробуждения, – это иллюзии, если, проснувшись, я понимаю, что лежу раздетый в постели. В сне мое сознание воспринимало возникающие образы как реальные, потому что у меня сформировалась такая психологическая привычка (которая никогда не засыпает) – предполагать, что существует внешний мир, который отличается от моего собственного эго[27].
Поэтому следует рассматривать разрыв с реальностью как самый основной показатель того, что человек погрузился в состояние сна. И заслуживают внимания некоторые глубокие замечания Бурдаха, которые он сделал много лет назад, которые проливают свет на взаимодействие сознания спящего человека с внешним миром, не позволяя нам слишком полагаться на вышеизложенные умозаключения. Он указывает: «Сон наступает лишь в том случае, когда сознание человека не возбуждается внешними стимулами… Но самое основное условие погружения в сон – это не столько отсутствие сенсорных стимулов самих по себе, сколько отсутствие интереса к ним[28]. Некоторые сенсорные стимулы на самом деле могут быть необходимы для того, чтобы успокоить сознание. Мельник может заснуть лишь под шум мельничного колеса; тот, кто привык спать при свете свечи, не сможет заснуть в темноте» (Burdach, 1838).
«Во сне душа отключается от внешнего мира и своей собственной периферии… Но связь с внешним миром полностью не прерывается. Если бы мы не могли ничего слышать и чувствовать, погрузившись в сон, а не только после того, как уже проснулись, то нас совсем невозможно было бы разбудить… мы еще больше сможем убедиться в том, что поток ощущений во сне не прекращается, учитывая тот факт, что нас часто будит не ощущение само по себе, а его психический контекст: спящего человека разбудит не просто любое слово, а только если его окликнуть по имени… и потому отсутствие некого сенсорного стимула может разбудить человека, если такой стимул имеет для него какое-то принципиально важное значение: человек просыпается оттого, что погас ночник, а мельник – оттого, что остановилось мельничное колесо. Эти люди просыпаются потому, что прекратилось некое сенсорное воздействие на него, и это значит, что человек воспринимал его, но, поскольку такое воздействие не тревожило его, или, скорее, приносило ему удовлетворение, то это его во сне не волновало» (там же).
Даже если мы не будем принимать во внимание подобные возражения, а они весьма существенны, нам тем не менее следует признать, что все рассмотренные нами свойства сновидений, связанные с отключением от внешнего мира, не могут помочь нам понять, отчего сновидения воспринимаются нами как нечто чуждое нашему сознанию. В противном случае можно было бы создать галлюцинации из снов снова в идеи, а ситуации, которые нам снятся, – в мысли, и мы таким образом научились бы интерпретировать сны. Это мы и делаем, когда, просыпаясь, обращаемся к воспоминаниям о том, что нам приснилось; но независимо от того, сумеем ли мы полностью восстановить содержание сна целиком или лишь частично, сон по-прежнему окутан тайной для нас.
И безусловно, все авторитетные авторы указывают на то, что во сне с идеями, которые были актуальны в состоянии бодрствования, во сне происходят другие, гораздо более глубокие изменения. Штрюмпель (Strümpell,1877) так выразил свои мысли по этому поводу: «Когда чувственное восприятие и сознание перестают работать в нормальном режиме, исчезает психическая основа чувств, желаний, интересов и поступков человека. Тогда и психические состояния – чувства, интересы и ценности, – которые связаны с воспоминаниями о том, что происходило с человеком в состоянии бодрствования… постепенно угнетаются, и в результате нарушается их связь с этими образами; во сне многократно воспроизводятся образы объектов, людей, мест, событий и действий, которые проникли в него из состояния бодрствования, но ни один из этих образов не сохраняет во сне своей психической ценности. Она утрачена, и потому такие образы свободно и по собственной воле блуждают в человеческом сознании…» Штрюмпель считает, что именно оттого, что эти образы утрачивают свое психическое значение (в силу чего происходит разрыв с окружающим миром), сны и кажутся нам такими странными, разительно отличаясь от наших воспоминаний.
