Тут налетел пыльный шквал, зашевелились облака и стали стремительно темнеть. Кое-кто принялся лихорадочно замазывать нарисованные облака фиолетово-синим, превращая их в тучи, а тени - серым. Делать этого ни в коем случае нельзя - весь пейзаж придется писать по новой. Витаминыч посмотрел в небеса и сказал:
- Все, не надо портить. Урок окончен. Свет ушел.
Ученики подхватили рисунки, гуашь и акварель. Собрались в художку, ведь время еще не истекло. И тут брызнул дождь. Странно, но небо за секунду до него расчистилось и стало ослепительно ярким. В пыль упали капли - с копейку, две копейки, с пятак величиной, а потом слились. От дождя пахло пылью. Девочка запрокинула лицо и увидела, как из некоего эпицентра летят вниз тяжелые алмазные искры, яркие капли, в каждой из которых - фрагмент радуги. Такого ей ни за что не написать!
Прикрывшись кто своим листом, кто палитрой, дети гуськом побежали в художку. Учитель подобрал забытое и ушел за ними.
Когда ввалились туда, этот дождь уже кончился. Девочки хотели закончить портреты своих домов, но Витаминыч сказал - нет, свет изменился, и все придется начинать сначала, лучше это сделать в другой раз. Он велел расходиться по домам, пока не началась гроза.
Девочка размышляла над пакетом - переодеться в сухую форму или нет? Но Михаил Вениаминыч попросил:
- Останься. Сейчас пойдет дождь.
Он стоял и внимательно смотрел в окно, упершись кулаками в подоконник. За окном в самом деле сильно посерело. Идти домой было километра два-два с половиной. Пока ученица отмывала кисти, учитель начал спасение работ. Кое-что размыло. Высыхая, пейзажи покоробятся... Когда девочка присоединилась к нему, Витаминыч прикидывал, как разместить работы: если приколоть их на мольберты, размытые краски стекут, и все испортится окончательно. Вместе они присмотрели горизонтальные плоскости поровнее и прицепили пейзажи прямо к столам. Работы с замазанными облаками получились очень даже ничего - ясный свет еще не ушел, но тучи превратились в темные призраки и дали нужный контраст. Кое-кому повезло - вода размыла краски так, как нужно, так произошло и с синим козлом - его шерсть распушилась, а рога испускали настоящее сияние. Та девочка, что искала контраст облаков и черемухи, перестаралась; облака смотрелись как небесные сугробы (чем они, по сути, и являются, это не так страшно), а вот черемуха у нее цвела ядовито-лимонными и охристыми цветами. Козел хорош, но это случайность, ему просто повезло. Человек пять рисует лучше ее, но и они станут учителями рисования или оформителями. На следующем занятии, Витаминыч обещал, они будут учиться писать воду, а ей не дается даже изображение стекла... Художником ей не быть - даже таким, как отец. Но уметь видеть и зарисовывать нужно театральным режиссерам - и почему бы нет? Девочка втайне думала, что может стать искусствоведом, но тогда есть риск умереть от зависти к настоящим художникам и писателям. Хирургам тоже над уметь видеть, а у нее еще и безошибочная зрительная память - но и хирургом ей не бывать при одном-то зрячем глазе и корявых руках. Врачом? Вероятнее всего.
Михаил Вениаминыч видел, как придирчиво ученица разглядывает работы, как сокрушенно поджимает губы. Вот и дождь - сплошная стена и словно бы кидает в окно дробью. Град? Девочка в это время подумала о проволочных бичах. Живописцы вообще разговаривают немного, а уж о себе - тем более. Так что девочка удивилась, когда учитель первым заговорил с нею.
- Я делал диплом, - пожаловался он, глядя в окно. - Писал девушку под дождем. Но мой учитель, Красильников, - Михаил Вениаминыч все еще был обижен, но именно тогда и понял, кто он есть - не художник, учитель. - Красильников сказал, что это плагиат. Пожалел и поставил тройку.
- А у кого плагиат? Он не сказал?
- Нет. Сам был должен понять. Только так и не понял. Пока дождь идет, посмотри-ка!
И принес из каморки учителей (ученики никогда не входили туда: им было строго запрещено) тонкую, но большого формата книгу в блестящей обложке. Это не был альбом Третьяковской галереи, всем им прекрасно известный. На черной обложке поместили картину, изображающую средневековый город бесящихся детей. Девочка подумала, что это беззаботное царство Крысолова, и всмотрелась внимательнее. Художника звали Питер Брейгель Старший.
Она знала его по автопортрету и картине, где усталые охотники и усталые собаки без добычи возвращаются в городок. Городок походил на плохо осушенное болото. Пока Брейгель был молод, он изображал толпы людей, мелких и безобразных, какие они и есть на самом деле. Толпы и пейзажи. С возрастом его люди становились все странней, а пейзажи - обширней и прекрасней. Девочка смотрела и смотрела - все эти уродливые люди и фантастические твари, написанные и нарисованные изящно и одухотворенно, все эти чистые, прекрасные цвета - все это была чистая правда. Толпы казались страшными, подвижными - хорошо, что его люди так малы. Толпа у Брейгеля всегда совершает сильное разветвленное движение, чаще всего немного опасное. Он просто видит ее или управляет ею?
А учитель сидел у раскрытой двери своей каморки и набрасывал портрет карандашом. Лицо его ученицы очень скоро стало сосредоточенным, это ее обычное выражение, этого ему и надо было. Она обещает вырасти такой же крепкой и стройной, как бабушка - и довольно неуклюжей, тоже как она. Дочь не унаследовала эфирной красоты матери и ее странной прелести то ли Снегурочки, то ли Снежной Королевы - но унаследовала ее разборчивость, ее вкус. Это мать поспособствовала тому, чтобы дочку приняли в художественную школу; Михаил Вениаминыч и учительница литературы выделяли и уважали друг друга, она очень любит Врубеля, Нестерова и Рериха. У дочери формируются иные вкусы, и, может быть, Брейгель... С отцом девочки учитель знаком не был - просто знал, что тот раньше был оформителем, а потом спился. Она подражает Ван Гогу, он тоже терял зрение - и у нее хорошо получается. Вероятно, она сможет и копировать его. Дело наставника - учить ребят работать честно и добросовестно, видеть и выражать мир по-своему, ценить искусство. Михаил Вениаминович настоял, принял девочку - которая так сильно нажимала на карандаш, что грифель постоянно ломался - и не пожалел.
Рано или поздно Брейгель перестал уходить от толп и созерцать их с высоты птичьего полета.
Вот почти безлюдный живой пейзаж - своего рода портрет виселицы и людей, у которых нет памяти. Если на виселице сидит сорока, а не болтается очередное тело - это не значит, что теперь под нею можно плясать! И слепые - их некому вести, у их поводыря вообще не видно глазниц, и он первым провалился в яму! Кажется, он - самый безглазый из всех. Ужасные "Пчеловоды" - они одеты во что-то вроде противохимических костюмы, у них нет лиц. Они берут пчелиный мир в руки, вскрывают его и отравляют. Они двигаются - как бы по очереди, слева направо, делают мерные трудовые операции одну за другой. Их пчелы умерли, они не защищают ульев. Пчеловоды? Отравители пчел.
Даже немного людей - это уже толпа, и никуда от этого не деться.
Вот картина - медальон. Идет старик в черном плаще с капюшоном, а вор тем временем срезает его кошелек. Старик не видит толп, но это сослужило ему дурную службу, потому что люди толпы все равно его видят. Девочка подумала, что этот старик ей странным образом знаком - и стал внимательнее, ее детские глаза в голове открылись снова. А настоящий невидимка - это вор, дитя толпы, плоть от плоти...
Внутренние глаза раскрылись, и тут же девочку остановил последний разворот. Бабушка ее владела одинаково и правой, и левой рукой, а прабабушка была левшой. Потому-то девочка сначала увидела страницу справа. Там собиралась разгневанная маленькая толпа. Безногие кого-то поджидали. Они были одеты в странные колпаки и мантии вроде королевских, но украшенные не горностаем, а очень маленькими лисьими хвостиками. "Гезы". Революционные нищие. Уленшпигель. Жуткая картина, но в ней хотя бы есть надежда.
А слева никакой надежды нет, она-то и заставила девочку проснуться окончательно. Картина серая, и это выбивает ее сразу из остального яркого сонма. Две мартышки сидят в проеме окна. Глубокий подоконник скошен, и это заставляет прилагать усилия, чтобы не упасть, но обезьяны неподвижны и вроде бы спокойны, они привычно держат баланс. Центр картины - ввинченное в подоконник к кольцо, к которому прикованы обезьяны. Цепи слишком тяжелы, и обезьяны их не трогают. Цепи коротки, как раз по длине подоконника. Обезьяны остаются там, хотя не могут распрямиться в полный рост. Обезьяна слева играла с ореховой скорлупой, а теперь смотрит на зрителя, оцепенев в ужасе. Обезьяна справа, в тени, сгорбилась и напряженно смотрит в окно. А за окном поднимается серая вода. Парусные лодки уплывают, они пока устойчивы, но вода уже стоит вровень с берегами. Еще немного, и она зальет подоконник. Обезьянок, видимо, забыли там, и теперь они утонут.
