- Это не спираль - круги. Они разделены. Движения там нет?

- Правильно. Смотри пристально.

- Вижу. Круги состоят из клеток, в каждой - человек.

- Это не слишком важно. Люди всегда были уединенными, это не тайна. Смотри в центр, ну!

- Он строит башню из темных стекляшек.

- Это - главное. Тот, кто в башне, видит всех, кто в клетках, а они его - нет. Они не знают и не могут знать.

- И при этом они думают, что за ними всегда присматривают, так?

- Умница! Когда Иеремия Бентам описал это, адские судьи - они ленивы - решили, что теперь за Адом не надо следить самим. Кто угодно может смотреть из башни на кого угодно. Иеремия - циник, и он думает, что такая власть необходима на Земле.

- Скучно.

- Угу. Никто и не смотрит. Если те, кто в клетках, узнают...

- ... эту страшную тайну, то... Смешно.

- Да. Они разочаруются - никому они не нужны.

- Никто не хочет знать.

- Молодец!

- Ничего нового. Сам так жил.

- Знал об этом?

- Знал.

- Хотел это знать?

- Да. Это необходимо.

- Возвышает, да?

- Иеремия здесь поэтому?

- Он - циник, такая власть ему очень нравится. Но посмотри на второго.

Второй, темноглазый и лысый, сверкал большими зубами, посмеивался.

- Он проводит палочкой какие-то канальцы. Не понимаю.

- Это Мишель. Смотри, смотри внимательно!

- От башни исходят стволы, потом разветвляются мелко, как корешки. Куда это направлено?

- От башни.

- Я так и думал. Просачивается?

- Он жил в совершенно сумасшедшее время. Ваше было жестоким и радостным, а его - невероятно жестоким, человеку не вместить.

- Наверное, это скучно, если не вместить. Зачем тогда зверствовать, если не наслаждаешься?

- Сладострастная и обезличенная жестокость - его конек, как говорят они, французы. Он действительно строит канальцы, чтобы власть незаметно стекала к каждому - даже если башня пуста.

- Такова Преисподняя?

- И не только она.

- Благодарю.

Тут он, Гераклит или Сократ или даймон, рассвирепел:

- Отделаться от меня хочешь?! Так ни Эфес, ни Афины не отделались. Сиди и смотри!

- Больше не на что.

- Дело твое. Тогда слушай.

Софисты говорили речи хорошо поставленными голосами. У старого нищего был обычный надтреснутый негромкий голос. Теперь он очистился и занял собою все пространство, но звука так и не обрел. Старички сидели под мусорной кучей, а голос создавал свое пространство. Мусорный вал должен был пасть, но этого не случилось. Бенедикт отодвинул железный лист. Башня, идущая пара и пара строителей исчезли, пространство заполнила пыль.

Знай. Это важно, это просто. Когда Иеремия, играючи создал свой Паноптикум, Ад был завершен, и судьи его заскучали. Неизвестно, кто и за кем наблюдал из башни-оси, нужна ли она хоть кому-то. Есть ось, но периферия неподвижна. Сначала было трое посмертных судей. Их тоже звали Минос, Радамант и Эак.

- ... те же...э-э... персонажи - или судьи сменились?

- Я не знаю. Не знаком с ними. Да какая разница?

Мой Платон, сочинитель, написал: трое судей Ада выспрашивают, определяют приговор и направляют душу в следующий, соответствующий ей мир. Так было. Но Платон, заговорив об этом, заставил судей задуматься о себе. Они изменились или ушли - или все изначально было не так, как придумал себе милый Платон. Так вот, было три судьи, три способа окончательной смерти. Можно во сне выпасть из повозки, так и не проснувшись, а повозка не заметит тебя и уедет своим путем - это Первый. Можно остановиться или остановить, удерживать движение - это Второй, он требует много сил. Можно разрушить, превратить в прах - это Третий

- При чем тут Минос, Радамант и Эак?

- Ни при чем.

Вот трое

- Забвение, Зависимость, Ярость.

- Умница!

- Раз, два, три - а где же четвертый?

- Остро! Ты думаешь, он должен быть?

- Это не смерть, это подмены смерти. Сократ ошибся с даймоном - выбрал зависимость. Но афинские важные персоны были в ярости и не замечали этого. Его даймон - ярость, разрушение.

- А не запрет, не остановка? Разве даймон хоть когда-то требовал от тебя что-то делать?

- Нет. Он именно запрещал.

- Кто он?

- А тебе какое дело? не отвлекайся. Четвертый есть.

Это тот, кто уничтожает без следа - как если бы кто-то не существовал вовсе. Он, четвертый, когда-то был главою адских судей и жил на покое, на отшибе

- Минос, Радамант и Эак повинуются Ананке...

Они ее очень хорошо понимают - она нема, бессловесна. Ее мысли - не речь и не действия. Тираны Преисподней знают ее мысли. Смотри. Вот самый темный, самый пыльный угол Ада - за пределами Лимба и Паноптикума, и связей с ним нет

- Кто там?

- Те, кто смог избежать проклятия. Представь, что Эдип действительно и от папочки ушел, и от мамочки ушел, не стал отцеубийцей и кровосмесителем, не родил проклятых детей. Он убежал, жил хорошо, умер спокойно. Никто о нем ничего не знает. Но - не происходит никаких важных событий, которых требовала Ананке. Знаешь, Исмена...

- Дочь Эдипа?

- Да. Она сопротивлялась проклятию и осталась жива - она теперь там! Исмена - единственная, чье имя сохранилось. Все остальные там безымянны, их кара - полное забвение.

- Зачем ты мне это говоришь?

- К слову пришлось. Но, подумать если - так действовал тот, Четвертый, уничтожая бесследно.

- Мне нужна область забвения? Выход там?

- Не знаю.

Старички сонливы, даже великие философы. Вот Сократ-Гераклит уже дремлет, вот покачивает головою, хотя никаких мух в Преисподней нет. Хотя кто знает - вдруг в куче философского мусора зарождаются и философские мухи?

- Что теперь?

Сократ раскрыл глазок:

- Ты спрашиваешь об этом у меня? Я тут кружу, как козел вокруг колышка, и ты спрашиваешь меня, как уйти отсюда?! Брысь отсюда, не мешай спать!

- Ого! У вас тут можно поспать? Тогда я вернусь.

- Уходи и возвращайся, дело твое. Знаешь что? Оставь-ка ты нам в залог своего зверя! Разве тебе жалко, глупый ты калидонский вепрь?

- Это не вепрь, это носорог.

- Какая разница... Оставь его в Лимбе в залог, а сам ищи, чего искал - тогда я увижу, что ты настроен серьезно. Когда он тебе понадобится, мы его вернем.

- Вам он зачем?

- Любопытно. Мы - не звери.

- Ох, какие вы тут высокомерные! На Баруха своего посмотри!

- Ну да. Не беспокойся - мы честные люди. Наша жизнь достойнее наших мыслей. Мы твоего зверя не обидим. Выбраться из Лимба он не сможет и тебе не помешает.

Бенедикт, хихикнув, спросил еще:

- А если он разрушит вашу стену? Прошибет дыру?

- Твои коллеги построят новую. Их много.

Это было первое событие, фоновое - хотя оно возникло и закончилось, но не исчезало. Видно, так уж устроен Лимб или Левиафан: не отпускает свидетелей, чтобы можно было вернуться туда и уснуть.

***

Второе событие, спусковой крючок, напротив, четких начала и конца не имело.

В канцелярии протерли стол, пока столоначальника не было на месте - он пыли не касался принципиально, потому что она, вездесущая, накапливается прямо тут же, как вытрешь ее. Носорог остался в залоге, и теперь всякие непрошеные вмешательства раздражали Бенедикта, словно власяница. Но при этом почти не пугали. Пыль смели не зря, оказалось. Принесли толстую пачку листов и к ней опись, прошнурованную тетрадь. Бенедикт посмотрел - листы пронумерованы и в эту самую тетрадку записаны. Значит, нужны журналы такие-то, чернила сякие-то и силы, поскольку времени тут нет. Сонливость Лимба стала приносить пользу...

Злополучный документ состоит почти целиком из шапки. Уже известные Валентин и Маркион

Прекрасно! Можно переслать эту пакость куда следует!

а также некто Кирилл

Нет, не переслать.

и полторы тысячи их учеников подают вот это самое слезное прошение. Они челом бьют, уже в который раз, на мучителя Иринея. И так-то они, грешные, терпят муки, а оный Ириней вознамерился силой спасти их души и привести к раскаянию. Ежели они покаются (да в чем же?), то Судьи Адовы, проименованные тут золотом, отправят их на муки еще горшие. А ежели они будут упорствовать в ереси - тогда упомянутый Ириней, человек методичный, работящий, требующий, чтобы все трудились ради спасения душ, станет их вольным-невольным палачом. Занудство оного Иринея известно всем. Так вот, упомянутые выше Валентин, Маркион, Кирилл и полторы тысячи их учеников покорнейше просят Судей Адовых (проименованы золотом) перевести оного злодея Иринея в адские слуги. А будет ли то ему наградой или наказанием (Ириней не жесток, просто беспощаден), это просителям заранее не известно.