– Полетим в Москву и – сразу на выставку одну! Там твои любимые инсталляции будут, народу много! Отвлечемся! И ты надевай лучшее вечернее платье! Художник Кинули выставляется! Долетим и – сразу туда!

Что ж, усмехнулась она углом тонкого рта. «С корабля на бал» – и в этом она узнавала Нефёда – в спонтанном импульсе, только которым он и жил, в свое время владевший магазином, а потом его заложивший.

Если бы знали они, что летят прямиком на роковой вечер – вечер на этой самой выставке…

А может, что-то уже подсказывало ей это даже втайне от нее самой?!

На выставке художника с фамилией (впрочем, возможно, псевдонимом) «Кинули» в салоне на Брянской собралась разнородная публика. И если гвоздем программы был именно Кинули, то на периферии залов висели картины и других художников; и различные перформансы и инсталляции действительно оказались представленными довольно широко. Имелась, в частности, инсталляция «Хлебное дерево». Прямо в огромном горшке с удобренной настоящей землей росло дерево, похожее на приземистую осину, а на раскидистых ее ветках изобильно «росли»… настоящие, вполне съедобные баранки со свежим маком, и примерно в середине – висел среди веток аппетитный каравай диаметром почти в полметра и толщиной с руку подростка, – покрытый узорами кремовой сеточки. Другая инсталляция являлась, вероятно, эпатажным перформансом на тему экологии в частности или современной цивилизации вообще. Она называлась замысловато: «Взращенное на тритии и азотнокислом свинце» – и тоже представляло собой древо. Оно походило на фикус, но ствол его плавно переходил в «растущую» на нем вертикально вверх кухонную ножеобразную лопатку для тортов, узкую и длинную, а с каждой почти горизонтальной ветки свисал еще особый «плод» – бритва-станок «Жиллет». Еще были инсталляции-перформансы: огромный фарфоровый чайник типа заварного – ведерного объема с лепнинами в виде листиков салатового цвета и нежно-желтых фруктов; и – тоже огромный – трехлитровый! – флакон духов из толстого зеленоватого стекла, как бы вытесанный из горного кварца с внешней сеточкой узоров, с такой же стеклянной фигурной пузатой пробкой и – прикрепленной сверху, эдаким крупным «ушком», печатной бумагой, над которой, как ее продолжение, так и витала спираль аромата, напоминающего «Красную Москву».

Внимание многих привлек посетитель выставки в черном смокинге. Он вел себя странновато и двигался как-то необычно. Вступал в бестолковые разговоры туда и сюда. Но уже начался общий большой фуршет, народ толпился возле накрытых столов, потягивая прозрачные вина и закусывая китайскими миниатюрными яблочками и штрицелями – мужчины в пиджаках или «косой коже», дамы в вечерних платьях или – в джинсовых шортиках, с несколькими металлическими бусами на шее.

А потом вдруг человек в смокинге заорал, требуя слова именно ему. Народ был довольно миролюбив и вял, но тут как раз появилась босая танцовщица в шелковых струящихся шароварах, красном кумачовом кушаке, загибающемся стильным углом, со сладким лицом и золотисто блестящим налобником; а вслед за ней, начавшей приплясывать в центре зала, выступил артист в костюме старика-годовика. Он и начал произносить речь о творческой осени славного Кинули и обо всех нас, присутствующих…

– Кинули? Что я слышу! Ха! – заорал вдруг смокинг, и все уже окончательно понимали – этот человек давно под воздействием чего-то и мало вменяем.

Стало ясно – он бесился оттого, что ему всё же не дали права выступления. Раздался истошный женский крик, все посмотрели туда и увидали, как две дамы вовремя остановили руку смокинга, схватившую было тяжелую пластиковую непочатую двухлитровую бутылку с сидром и норовившую, похоже, швырнуть ее прямо в центр зала.

Но обстановка не разрядилась… Через несколько минут случилось то, чего уже не ожидал никто.

Смокинг схватил большую фарфоровую тарелку и… со всего маху пустил ее в стену над головами фуршета.

Тарелка полетела как корабль инопланетян – с такой же комической скоростью. Раздался женский визг, от стены отлетел кусок штукатурки, и взорвалась шрапнель… Мелкие острые осколки тарелки молниеносно разлетелись над всеми столами. Некоторые попали в людей.

Один человек успел закрыть лицо рукой, и по руке пошла кровь. Другой тут же выбежал из зала с окровавленной лысой головой, очевидно, ища возможность медпомощи.

Наступило молчание. Как будто электрический разряд вырубил всех, обратив тихонько шумящий сонм людей, стоящих за столами, в музей восковых фигур.

– Охрана! Сюда! – раздался чей-то голос, прервавший общий шок.

Через полминуты в зале возникли двое в черных костюмах и попытались скрутить третий черный костюм – смокинга. Но ничтоже сумняшеся он обрушил на них сильные удары кулаков.

Один из охранников отлетел в сторону, второй пытался все-таки еще схватить смокинга, но тот бил его сильно и жестоко.

Тут вдруг рядом оказался еще один, рыжий человек. Кто знает, кто это был – публики собралось много всякой разной… Похоже, впрочем, он заявился сюда с довольно случайной, праздно забредшей немного подгулявшей компанией.

Этот рыжий схватил со стола пустую бутылку от вина и разбил ее об голову смокинга. А потом остатком разбитой бутыли ткнул его еще разок – в грудь.

Смокинг покачнулся и стал съезжать вниз, под столы. Показалась кровь.

– Ну, Онуфрий, «розочкой»-то ты зря! – раздался чей-то сожалеющий разумный голос. Как оказалось, принадлежавший товарищу рыжего, топчущемуся где-то рядом с ним. Некоему темноволосому Фильке…

Вечер перезагрузился и возобновился. Правда, некоторые гости покинули выставку, шокированные жестокостью рыжего Онуфрия. Впрочем, содеянное обкуренным смокингом деморализовало многих не меньше.

Прошло недели две. Онуфрий Копытнин давно бы, наверное, забыл про ту выставку, на которую они завернули с Филькой примерно так, как одно время забредали послушать заседания в суде, поскольку последний находился недалеко от дома и можно было прочитать в объявлении, кого и по какому делу судят… Поглазеть, короче, на диковинное людское действо – столкновение различных воль да страстей.

Всё это было бы неважно, но на электронный адрес Онуфрия пришло странное анонимное письмо.

«Копытнин, приходи вечером к Буровской трясине! За то, что ты сделал с Нефёдом, мы будем с тобой стреляться на дуэли! Жду тебя там сегодня в 20.00. А если не придешь – я знаю, что ты ходишь на работу мимо той трясины, и подловлю тебя всё равно!»

Какой Нефёд? – ничего не понял рыжий Онуфрий. К чему это всё? От кого? Что и с каким Нефёдом он мог сделать? Он никогда и не знал человека с таким именем.

Поэтому он решил, что сие, скорее всего, некий типа стёб, вроде как у Агаты Кристи в рассказе «Объявлено убийство». И в общем-то не очень боясь чего-то серьезного, он решил принять вызов и явиться в положенное место – из любопытства, из чувства стёба, да и чтобы показать, что он в кусты, как говорится, не убегает, в конце концов. Но на всякий случай он позвонил Фильке, приятелю со школьных лет, и попросил прийти и его – пусть незаметно будет там где-нибудь за осинами по другую сторону трясины. И возьмем с собой по легальному оружию – газовому баллончику.

Уже готовясь к выходу, Онуфрий вдруг вспомнил, что в результате этот рассказ «Объявлено убийство» сильно хорошим-то и не кончился, хотя все персонажи ожидали смешного… И его осенило – а не тот ли тип, которого он стукнул тогда, почти полмесяца назад, на вечернике на выставке Кинули, и был Нефёд, о котором писали? Но что уж такого он с ним сделал?

Он ненавязчиво высказал свои соображения корефану Фильке, когда они встретились на улице.

Филя снова поцокал языком и повторил:

– Зря ты его «розочкой», Онуфрий! Ладно бы просто по башке, но «розочкой» человека тыкать всё же было не надо! И зачем ты так его сразу?

Онуфрий молчал. Он и сам бы не ответил, зачем решил дать по кумполу. Просто агрессивные действия смокинга завели его, немного отключили чистый разум и включили бешенство, как с ним частенько случалось. Он и разрядил его. К радости некоторых гостей и к шоку других. Ведь такой он был всегда, Онуфрий. По такой же «системе» тогда гонялся за этой девкой Галей и кидал ее в лужу и снег… Просто раз его бесило – он и бросался вперед. И неважно, кто являлся мишенью – нелепая девчонка или реальный хулиган. И «розочкой» ткнул потому – что – его вел импульс, который, когда выходил из-под контроля, становилось трудно удержать…