Так или иначе, они направлялись вместе с корешем Филей к Буровской трясине.

Место было почти легендарное. К черте Москвы эту местность присоединили не так давно, а когда-то так здесь вообще, ясно-понято, стояли села. И, судя по всему, наличествовало реальное болото. Потом его, совсем на границе города, пытались осушить, но природа, видимо, всё равно взяла свое и место осталось топким. Потом строили метро, всколыхнули какие-то еще почвы, сюда снова прибыла неожиданно вода и… по сей день это была небольшая топкая трясина уже смешанного – природно-техногенного происхождения. По ее краям проходило несколько мостков, некоторые – практически стихийно сделанные из досок горожанами. Но мимо нее спокойно топали на работу жители окраины, а дальше – за город убегало Троицкое шоссе с дымящими красными трубами по сторонам.

Вечерами здесь иногда собирались какие-то компании, но… в общем ничего особенного.

И Онуфрий размышлял, как и кто узнал, что он действительно ходит здесь на работу в агентство, и откуда кому стала известна его фамилия?

Они, как договаривались, заняли с Филькой разные позиции с двух сторон трясины. Точно ведь было непонятно, откуда заявится неизвестный враг, решивший стреляться. Поэтому Фил прятался на том бережку огромной вязкой лужи, за осинником и чахлыми ивами, а Онуфрий стоял себе, дымя, руки в карманы, напротив. Потом осторожно стал бродить вдоль. Делал незаметные знаки Фильке…

Однако никого вокруг не было, кроме них двоих. Только иногда спешил запоздалый прохожий, тоже с работы или еще откуда, даже не глядя в их сторону. И становилось очевидно, что этот – не тот, и этот тоже явно не тот, и тем более этот… Или вообще проходили дамочки, и на них, естественно, у приятелей было ноль внимания (в данном, разумеется, случае!).

Красивый закат в виде расплывающейся полосы малинового мусса, чуть шероховатого и взбитого, простирался на летнем небе. Стало приятно прохладно, трясина почти не пахла. Чуточку звенели проносящиеся жуки и мошки. Филя с Онуфрием почти гуляли, куря сигарету за сигаретой, почти забыв про «перцовки» и угрозу появления некоего странного незнакомца (одного? или двоих?). И стало казаться почти уже точно, что, конечно, всё это был глупый розыгрыш, на который они так купились, но…

Но из-за загораживающих вид пухлых зеленых кустов, уже темнеющих на садящемся солнце, откуда-то с другой стороны трясины, раздались странные звуки. Что это было?

То ли что-то трещало, то ли хрипело, то ли гукало, то ли булькало. Кричал ли кто-то? Вроде бы и нет… Или да? И чей был голос, мужской или женский? И это было непонятно. И человеческий ли голос это был вообще?

Но оттуда веяло тревогой и жутью, и в то же время нечто словно подсказывало вмешаться. И Онуфрий, подав знак Фильке, кинулся в ту сторону, на загадочный звук.

Вскоре они вдвоем завернули за прогнувшиеся к маслянистой зеленоватой воде кусты и… увидели.

Самодельный подгнивший мостик с этого краю трясины треснул окончательно. (Местные знали его опасность и давно им уже не пользовались.) Упавшая с него женщина барахталась в густой воде, и вязла в ней всё глубже…

Она словно хотела кричать, но почему-то будто не могла. Это она-то хрипела и странно булькала. Она тонула, и некому было помочь ей.

Онуфрий снова поступил не сильно размышляя, – как обычно. Не раздумывая он гонял девицу по снегу и траве, не раздумывая бил по голове маньяка в смокинге, потому что тот всех достал и завел его на это, и не раздумывая же бросился он спасать другую девицу – на импульсе, который являлся вектором, для коего, так сказать, моральное наполнение практически не являлось важным. Просто – делалось, поскольку заводило на действие.

Он знал, где здесь есть место потверже, спустился на него и, стоя там по колено, протянул руку несчастной молодой женщине. С другой стороны его вовремя подстраховал друган Филя – подхватив длинную валяющуюся там среди мусора жердь, он протянул ее девушке под другую руку.

Так, Филька тянул ее, успевшую схватиться за жердь, а с другой стороны, подхватив под мышки, тащил Онуфрий.

Вскоре все трое были уже на безопасном твердом берегу.

Шок проходил, и кажется, у девушки тоже. Онуфрий рассмотрел ее.

Несмотря на то, что она была в довольно непотребном виде, окунувшись в вязкий губительный рассол трясины, – всё ее платье было слипшимся, мокрым, перекрученным и обляпанным зелеными мелкими водорослями и грязюкой, и волосы, длинные и шелковистые, частично обмакнувшись туда, стали тоже зазелененными, растрепанными и забитыми слизью, – как ни удивительно, в этом облике словно был некий шарм. Будто модная кикимора или какая наяда.

Стало ясно – случайно попавшая в этот район и очень спешащая мимо трясины по своим делам, молодая дива хотела срезать путь и пройтись быстренько по мостику, который ее и подвел.

Сначала девушка показалась Онуфрию совсем маленькой – просто миниатюрной, субтильной. Но теперь оказалось, что это был обман зрения, – будто она сжалась, что ли, в тлетворной трясине? Нет, девушка действительно была очень стройна, худа, но – росту вовсе не малого, а даже довольно высокого.

Онуфрий сориентировался, нарушая молчание. Он объяснил, что живет рядом и готов, если надо, провести к себе незнакомку с тем, чтобы она могла помыться и сменить одёжку. Впрочем, она может и не согласиться, думал Онуфрий…

Однако незнакомка согласилась.

И вскоре они шли втроем, и наверное, оба хорошо выглядели – ведь Онуфрий тоже из-за нее немного окунулся в трясину. Только сухой Филя шагал впереди и ненавязчиво прикрывал их собой от глаз случайных прохожих. Но таковых попадалось уже немного – быстро темнело. Закат последним розовым сгустком погас в дальнем углу неба. Маслянистая трясина осталась позади. Онуфрий уже даже забыл о таинственном дуэлянте, который вызвал его к трясине и, судя по всему, так в результате и не появился.

Потом они отправили домой Филю, а Онуфрий выдал Азе (как звали незнакомку) халат, чистое полотенце и мыло, показал, где ванная комната, а сам по-джентльменски ждал.

И бросил взор на нее в этом диком трясинном виде в последний раз и – что-то необыкновенное точно наблюдалось в ней. С бледного лица смотрели сощуренные глаза над облепляющим тело грязным мокрым платьем. И сквозь мокрое платье вдруг так ослепляющее дико и – эротично проступила выгнутая стройная фигура.

А когда она, чисто вымытая и странно пахнущая, с длинными отменными волосами, тоже уже промытыми и расстилающимися высыхающими прядями, вышла в шелковом кимоно, Онуфрий вообще не мог отвести взор. Она притягивала таинственной силой.

И он… попросил ее остаться. Разве удивительно?

Она долго смотрела на него, а он рассматривал и изучал ее лицо.

Узенькое, с тонкими губами и немного зубастым ртом, с горящими, но вместе с тем – парадоксально – какими-то с другой стороны холодными, пронизывающими глазами. Лицо вроде бы не было красиво, но – что-то ошеломляющее, сладкое и жесткое отпечаталось на нем.

У Онуфрия немного похолодело внутри. Он не понимал, что́ говорит ее взгляд, изучающий его в раздумьях о чем-то, его, своего спасителя.

Как неожиданно, странно и просто он, ушлёпок Онуфрий, стал спасителем этой женщины! И словно ничего в большом мире с того не изменилось. Кончившийся день… Вечер… И – только эта странная, пугающая и притягивающая худенькая и бледная женщина.

– А ты мне в самом деле, черт возьми, нравишься! – сказала она.

И он в самом деле не помнил, чтобы какая-то дама говорила ему ранее вот такие слова… И в то же время – что вроде было в них особенного?

Они остались вдвоем. И он ни о чем уже не думал…

Галя нашла в не значащемся на схемах ответвлении метротоннеля особый огонь, и посчитала это знамением. И там же нашла оставленные книгу и спички.