Это было снова за прозрачной стеной, и она шла мимо, грустная и злая. И тут содрогнулась, услышав то, чего так не хотела услышать, наткнуться на что хотя бы не сегодня…

– Девушка, девушка! Здравствуйте! Вы далеко? Давайте познакомимся! Меня зовут Гоген Пивашилидзе! А вас как зовут, дорогая?

Она не оборачивалась, не сбавляла шагу и молчала в ответ, но злость и легкий ужас закипали внутри… Наверное, она, такая, какой была, – бледная и холодная, с огнем внутри глаз и зубастым ртом, как ни парадоксально, только заводила этих озабоченных бездельников. Но неужели от них не было тут в самом деле проходу?!

– Нет, ну как вас зовут? А куда это вы в такой час да одна? И чего смо́трите так тяжело, а, девушка?

И противный хохоток слышался где-то там, за спиной, или ей только казалось?.. Как всей душой не желала она этого сегодня, прилипающего, словно репьи, но как будто весь этот мир громко и грязно смеялся над ней, тотчас же послав именно это, ненавидимое!

И она поняла, что надо бежать, а бежать остается только на знакомый берег…

И она почти неслась, а солнце садилось.

Белело ввечеру пустынное море, и тихо хлюпал прибой. Вдалеке виднелись темные шатры маленькие палаток. И вот – ближняя…

Сгорбленный силуэт темнел у самого входа.

Он сидел на песке, и светился огонек его «патрубка для парубка». Трубка особенно напоминала знаковую, колдовскую.

Она молча двинулась к входу в палатку. Она почему-то почти не боялась. Ей казалось, что он всё понял, и всё уже потухло и почти прощено…

Она приблизилась, а он молча влез внутрь.

Она решила, что он собирается спать, и тихо, но отчетливо, мирно сказала ему:

– Спокойной ночи, Нефёд.

И тут вдруг случилось новое.

– Спокойной ночи?! – тихо, но четко прошипел он.

И вдруг показался обратно, вылезая из палатки.

– Ах, «спокойной ночи»! – сардонично захохотал он. – Ты – мне – теперь – желаешь спокойной ночи?!

Он поднялся на ноги и навис немного бесформенной глыбой. А ее тонкий темный силуэт с острыми пальцами длинных тонких рук напоминал застывший куст или – восставшего из-под земли…

– Ну ты тогда лучше, деточка, – давясь сарказмом, пропел он, – пожелай мне «беспокойной ночи»! Так куда точнее и правильнее!!

Ее холодная фигура почти не двигалась.

– После того дня, какой ты устроила мне с утра, – ты, значит, желаешь мне очень спокойной ночи! Я заценю твою наглость и беспардонность, девочка моя!! – раздавалось из гулкого темного силуэта. – Когда весь день я не знал, как быть, где тебя искать, и даже бегал уже к Бубуле… тьфу, к Гураму, – ткнул он в направлении закрытой в темной ночи шашлычной там, вдалеке, – чтобы он, может, подключал кого из местных к поиску!!

Он перевел дух, задыхаясь.

– Ты же извела меня! И теперь ты вернулась, понимаешь, приплыла сюда и безмятежненько сказала мне – «спокойной ноченьки»!!

Бегал к Гураму… – вдруг странно подумалось ей в этот момент. – И, конечно, уж в милицию напрямую ты бы не попытался обратиться. И понятно, почему. Что у тебя самого могут найти в карманах…

– Ты весь день где-то шлялась, шлюха! – крикнул он и, высунувшись вперед, ударил ее по лицу.

От сильной оплеухи завернулась ее голова, дернулось узкое лицо, во рту посолонело. В голову ударили бешеные слезы и безумный гнев. Захрипев и завыв ночной волчицей, она ткнула его длинными ногтями, мелькнув черной тенью корявой ветвистой руки…

Она попала в щеку, он взвыл и отшатнулся, и схватился за лицо, по которому пошла кровь. И тотчас же отшвырнул легонькую костлявую Азу, и она осела на прохладный ночной песок опустевшего пляжа.

Интересно, слышал ли кто-нибудь скандал в дальних палатках? Проснулся ли? Попытался ли высунуться или – наоборот, только крепче забрался в спальный мешок по принципу «мое дело – сторона»? В абсолютно пустынной тихой ночи над темными горами и морем крики должны быть слышнее… Но были ли они столь громкими, как казалось? Или – наоборот, сдавленными, хрипящими?

Аза упала на песок, загребла его кроссовками, закрыла лицо длинными узкими ладонями. Дикие, злые слезы душили космическим отчаяньем, выступали и капали, в то же время такие скупые и вязкие, как всегда у нее…

Она выла в ночи оборотнем. А потом вдруг посмотрела на свои ногти, измазанные в его крови. Инстинктивно облизала слегка окровавленные пальцы. И странно успокоилась. Только свистело дыхание, но хотелось долизать все кровяные капли…

Сколько прошло времени? Что еще случилось в эти минуты? Текли ли слезы, пахнущие землей? Только хлюпал прибой прекрасного, холодного и равнодушного к ней моря.

И вдруг тяжелый силуэт навис, сел рядом на прохладный песок. И положил на нее руку. Она дернулась, но рука оказалась теплой и мягкой.

– Аза, извини меня! Я прошу прощения!

Повисла пауза мрака и снова закипающих слез.

– Я погорячился, Азочка. Прости меня, пожалуйста!

– Ты тоже меня прости! – произнесла она, потому что ничего другого уже невозможно было сказать в эту минуту.

И мир вокруг как будто почти изменился… Хотя так же хлюпал прибой и простиралась огромная пустынная вселенная сверху.

Его ладонь погладила ее по прямым длинным слегка растрепавшимся волосам.

Они молчали. Никто из них был больше не в состоянии ничего сказать.

Галя была запуганной девчонкой, брошенной в лужу, но – она же была и Джульеттой под софитами немного душного зала, где две сотни глаз смотрели на нее, где слышались крики Майки Броу и Альбинки Аметистовой: «Браво, Галька!» И от этого заживало прошлое, и слезы высыхали, и грязь отмылась… И помнился только запах мужского парфюма ее Ромео – Бориски, встречающийся легким вихрем с ее, Джульеттиными, духами.

Но сейчас она шагала по тоннелю, одна, убежавшая сюда от всех. Ей нравилось быть одной.

И вдруг, на знакомом вроде бы участке, она увидела нечто странное. Остановилась. Здесь открылась, очевидно, потянутая собственным весом, какая-то крышка на высоте метра полтора. Квадратная, чугунная. Очень старая. Ее место явно не значилось на схемах как действующий агрегат.

Чуть поодаль светил фонарь, и дальше было боковое ответвление – «Проход №4» – и решетка.

Но за открывшейся крышкой, где явно уже перетерся заклиненный за ненадобностью замок, виднелся рычаг, по-видимому, действующий.

Галя взялась за рычаг и попробовала повернуть его. Он поддался… И она вздрогнула. Послышался отдаленный гул, зашумело, и слева появился еще один проход – отъехала дверь, казавшаяся вначале просто большим щитком.

Галя сделала луч налобного фонаря мощнее и заглянула туда.

Там начинался коридор. Темный. Но в нем, кажется, мерцало что-то вдали.

Галя оглянулась. Телефон экстренной связи находился тоже справа, чуть-чуть не доходя до прохода №4. А открывшийся неизвестный коридор казался небольшим, – почти как в городской квартире.

Галя сделала несколько шагов, потом еще несколько. Шли ровные темные стены. Было тихо. Но что-то и в самом деле мерцало справа.

Да, там был поворот… И – тупик?

Она свернула и – увидела нишу. Как бы маленькую каморку. Но что в ней находилось?

Галя замерла и остановилась.

Посреди каморки примерно два на два, среди темноты, светило нечто необычное. Оно напоминало сгусток пламени, но там ничего не горело и не обжигало. Разливался свет, но он не слепил и странным образом не бросал теней. Как будто растворенные драгоценные камни, рубины с изумрудами, излучали нечто в этой бесформенной, бесплотной фигуре, вверх, сплетаясь в странные узоры вроде павлиньего хвоста.

Сверхъестественный огонь нашла она, Галя, в забытом, потайном коридоре подземки. Как будто живой, обращенный к ней, переливающийся. И – что-то еще лежало в его свете на каменной кубической тумбе.

Это была книга. Странным образом сохранившаяся, почти как новенькая, только чуть потрепанная. И – еще деревянная коробочка, в которой что-то сухо и легонько гремело. Похоже, спички.