Другое дело — чувства. Когда ты до умопомрачения жаждешь обладать — даже пусть не в полной мере, просто быть рядом, — одной-единственной женщиной, и эта женщина — не твоя жена, то… Вот тогда, я думаю, ты изменяешь жене. Одними мечтами своими, желаниями и надеждами. А уж если они начинают сбываться!..
Но самое страшное для меня было даже не предстоящее объяснение с Наташей. Дети… От одной только мысли, как они воспримут это известие, меня бросало в холодный пот. Ведь они уже не маленькие! Но и не настолько взрослые, чтобы понять меня. И простить. Может быть, десятилетнему Лешке это будет перенести легче, ведь я никуда не денусь, буду часто навещать их и по-прежнему любить… А вот Катя… В двенадцать лет девчонка — почти девушка. В этом возрасте происходят не только физические изменения, меняется и психика. Внутренний мир подростка настолько раним и тонок, что стоит лишь неосторожно тронуть, посильнее толкнуть — и он разлетится на мелкие, острые, больно ранящие осколки. Катюшка не простит меня, я это чувствовал. Может быть, потом, когда станет по-настоящему взрослой…
Боже мой, почему за счастье приходится платить такую цену?!
И все-таки я не могу. Не могу без Майи! Уж лучше тогда… вообще уйти. А ведь и правда, что в этом страшного? Страшно жить без нее, а не жить вовсе — так легко и просто.
Вот только… дети. Да-да, опять же дети. Что будет с ними? Как они переживут это?..
Нет, надо жить. Как бы ни было трудно. А то, что будет очень трудно, не вызывает уже никаких сомнений. Как бы я ни поступил. Останусь в семье — перестану быть собой, жизнь потеряет для меня смысл без Майи. Уйду к ней — потеряю, как минимум, дочь, нанесу незаслуженную рану Наташе. И ведь есть еще муж Майи! И ее малыш. Расстаться с которым она, разумеется, не согласится. Готов ли я к тому, чтобы стать отцом чужому ребенку? Предав при этом своих… О Боже! Ну по чему жизнь так сложна, так по-дурацки устроена?!
Какое счастье, что ночь все же наступила. Я прыгнул в кровать еще в начале двенадцатого, хотя обычно раньше полуночи не ложился. Заснул, конечно, не сразу, а когда Морфей наконец сжалился надо мной, я сразу увидел Майю. Она сидела на песке, обняв колени. Увидев меня, вскочила и бросилась навстречу:
— Я так скучала! Я не могу без тебя!..
— Я тоже… — хрипло выдохнул я. Голова закружилась от невыносимо яркого, словно само солнце, счастья. И я забыл обо всех тягостных раздумьях, терзавших меня целый день. Ведь она была рядом. А все остальное при этом попросту перестало существовать.
Мы снова плавали в океане любви, мы опять летали в облаках неземного блаженства! В эту и во все последующие ночи мы познавали друг друга и самих себя, мы делали удивительные открытия. Нам не нужна была «Камасутра» — мы писали ее заново. Для нас не было никаких запретов, ничто не казалось нам противоестественным. Может быть, многое из того, что мы делали, кто-то назвал бы извращением. Но я категорически не согласен с этим! Если один человек жаждет что-то дать любимому, а тот горит желанием это принять, и при этом оба полу чают удовольствие, чувствуют неземное блаженство, сладостное наслаждение — о каком извращении может идти речь? Само это слово звучит гадко, и называть так то, чем мы занимались в порыве страсти, и было бы самым настоящим извращением!
Постепенно нам стало казаться, что эти волшебные сны и есть подлинная явь, а все, что происходит в том, таком далеком, таком ненужном здесь мире, — лишь снится нам, чтобы немного оттенить, что ли, наше счастье… Чтобы мы имели возможность сравнить то, что имеем, с тем, что пришлось бы терпеть, живя в серой, лишенной сказочных красок реальности. И, предаваясь любви, мы забывали о ней, как часто забываем обычные сны…
Ах, если бы сон и явь и впрямь поменялись местами!..
Просыпаться все-таки приходилось. Хотя и днем мы теперь тоже были вместе. И нашим паролем при расставаниях стал обоюдный призыв: «Приснись мне снова!»
Но наяву мы так ни разу и не поговорили о любви. Во-первых, рядом постоянно присутствовала чуткая, бдительная Вера Михална. А во-вторых… что-то удерживало нас обоих от окончательных объяснений.
Мы обсуждали многое, но словно дали друг другу зарок: о чувствах — только по ночам. Знали теперь уже наверняка: нам снятся одни и те же сны, одинаковые до мельчайших подробностей. Так что и взаимные признания, сделанные в том мире, помнил каждый из нас.
Меня немного коробило, особенно поначалу, что Майя, обращаясь ко мне, называла меня исключительно полным именем… Совсем как Наташа. У меня даже не раз мелькала мысль, что, может быть, я напрасно обижаюсь на жену. Видимо, дело тут не только, и даже не столько в том, любит она меня или не любит (ведь Майя-то любит, но зовет так же!), как в самом этом дурацком имени!.. Ну, не звучит оно уменьшительно-ласкательно, что поделаешь? Назови меня Майя, скажем, Матвейчиком или тем же идиотским Матей, понравилось бы мне это? Вряд ли.
Однако по-настоящему мне не давало покоя сознание того, что мы так ни разу и не стали единым целым в реальной жизни. Я по-прежнему оставался фактически верен Наташе, хотя эта верность приносила теперь моей совести больше мук, чем если бы я уже изменил ей на самом деле.
Я видел, что Майя тоже мучается от отсутствия близости со мной наяву. Но встретиться хотя бы раз тайно нам было попросту негде! Если бы дело происходило летом, мы могли бы хоть уединиться в лесу, но за окном трещал морозами декабрь…
И тогда я принял единственно верное, как мне казалось, решение — обратиться за помощью к Мишке. Он жил один и предоставить нам на вечер квартиру не доставило бы ему больших неудобств. Сложнее было с другим. Ведь, попросив его об этой услуге, я вынужден был бы все ему рассказать. Ну, если не все, то хотя бы суть проблемы. Миха знает меня, он никогда не поверит, что я воспылал вдруг желанием слегка поразвлечься, безобидно «гульнуть на стороне». Он поймет все. Но поймет ли при этом меня, мои чувства, мое состояние? Не осудит ли меня лучший друг?..
Все-таки я рискнул. Я не мог больше терпеть. Мне казалось, что, совершив это, мы перейдем с Майей на новую стадию отношений, начнем строить мост в наше общее будущее. Об этом будущем мы не говорили даже во сне. И правильно делали. Такие решения можно принимать только в жестокой, суровой, черно-белой реальности.
До Нового года оставалось чуть больше недели. Тянуть было попросту некуда. Иначе я уеду в Н-ск, а Майя останется здесь. Это обстоятельство подтолкнуло меня к решительным действиям. В обеденный перерыв я позвонил Мишке.
Конечно же, друг удивился. Он считал нашу с Наташей семью почти образцовой. Но он и не стал читать мне нотаций, выпытывать подробности. Просто спросил, когда мне нужна будет квартира. И я, опасаясь, что передумаю или случится вдруг нечто, ломающее все планы, ответил: «Сегодня».
Мишка хмыкнул, помолчал, что-то прикидывая, и сказал:
— Ну, ладно. Часа три вам хватит? С шести до десяти?
— Да конечно, вполне! — воскликнул я, чувствуя, как пересохло в горле.
— Ключ будет под ковриком. Потом туда же и положишь.
— Но это же опасно!..
— Ерунда. Что у меня воровать? Телик только с дивидишником… Ну, если сопрут, возместишь. — Миха коротко хохотнул. — Кстати, порнушки у меня нет, так что, если надо, сам позаботься.
— Миха, блин!.. — возмутился я. — Это не то, о чем ты думаешь!
— Ага, — кивнул друг. — Разумеется, не то. Ты просто решил сделать генеральную уборку в жилище старого холостяка. И тайно нанял домработницу. Прости, что испортил сюрприз.
— Не паясничай, — поморщился я. — Убираться будешь сам. Кстати, у тебя там совсем свинарник, что ли?
— Ну, если ты не намереваешься приводить особу королевских кровей…
— Не намереваюсь, — оборвал я шутника.
— Тогда сойдет. И даже белье чистое есть. В шкафу. Разберешься. А выпивку и жрачку сами приносите, у меня, кроме макарон, ничего. Ну, чай и кофе растворимый есть. Сахару тоже вам должно хватить.
