У клумбы, он обогнул ее, лежали листья, еще зеленые, но уже с загнутыми краями, а больше было желтых листьев. Виктор Сергеевич пошевелил их ботинком.

Немолодая женщина-дворник в резиновых сапогах, оранжевой казенной рубахе, в оранжевых штанах вышла из-за угла дома с деревянной лопатой.

– Здравствуйте, профессор.

– Здравствуйте. Но я не профессор. Это в университете читают лекции, и аспирантов у меня нет. Да.

Но как же все это случилось, так вот незаметно… что он, Виктор Сергеевич, стал повсюду самым старшим… А был всегда, казалось, моложе всех… моложавый, да невысокий, худой, да еще со своими кораллами. Даже усы отпустил тогда небольшие, чтобы не считали совсем мальчишкой… Давно уже седые, и брови, голова. Только вовсе не худой теперь…

Женщина-дворник, по возрасту она ему, понятно, как дочка, сгребала листья в кучу широкой, как доска на палке, лопатой. Остановилась, вытерла, передыхая, оранжевым рукавом лоб.

– Вы спать, наверно, теперь, – сказала почти что с завистью. – будете. Спать…

– Да нет, надо идти… Знаете, я… я вам расскажу. Знаете, на юге у берегов и на севере тоже, вы, может, слышали, растут такие кораллы. Но они везде, везде стали погибать. Да. Коралловые рифы. Особенно сейчас. А они ведь индикатор, понимаете, то есть, я говорю, показатель заболевания всего нашего мира. В институте я все записываю, сведения отовсюду, что происходит, дома моя лаборатория, опыты, возрождение должно быть. Спасать. Ну… Я заговорил вас, а я… Ну я пойду.

Это сегодня, когда пришел домой Виктор Сергеевич, Лены не было, в библиотеке выходной, но Лены в доме не было. Виктор Сергеевич снова вышел во двор.

– Вы жену? – (Это тетушки на скамейках.) – Она за Колей побежала. За Колей.

– За Колей?

– Да вы не расстраивайтесь, профессор, она его найдет. У него и мамаша под конец совсем была тронутая.

А Лена, Лена уже шла сюда, вела за руку как маленького молодого человека в дырявой футболке.

– Понимаешь, соседка поручила никуда его не пускать, она в больнице, а я забыла. (Господи, какие у нее глаза, огромные, виноватые и радостные, голубые ее глаза… Господи, как я тебя люблю, столько лет, столько лет, дорогая ты моя, такая худенькая, в светлой кофте своей, тонких брючках, любимая моя, черные ее короткие волосы, уже с проседью впереди…)

Они закрыли Колю в его квартире, медленно пошли к себе, он держал ее под руку, как когда-то.

– Белявый! А, белявый! Эй, белявый, молодую подцепил? – Голос позади хриплый, пьяный, что ли?

Они не оборачивались.

Седой Виктор Сергеевич крепче сжал руку Лены.

– Витюша… Витюша…

Он включил свет на тумбочке у кровати.

Черно было за окном. Глухая ночь. «Витюша…» Нет, показалось.

Дверь в кабинет приоткрыта. И на белой двери темный длинный шпингалет.

Когда смотришь на него в упор, он неподвижен. Виктор Сергеевич прижмурил глаза. Шпингалет двигался.

Виктор Сергеевич, накинув халат, осторожно приоткрыл дверь к Лене в комнату. Показалось… Она спала.

Он нагнулся близко-близко к ее лицу. Лена лежала под одеялом на спине. Дыхание было вроде бы ровное. Показалось…

– Послушай, они спят в коридоре вдоль стеллажа, друг за другом. Вон женщины, руки голые до плеч. Ты видишь? Я ж не боюсь. Витюша, я знаю, это от мадапара, от лекарства. Она, доктор, сразу сказала: «Видите ли, это фантомы, виденья». Ты же сам заметил, как я стала хуже ходить. Она сказала: «Если не принимать, ходить не сможете, это такое заболевание». Витюша, ты не волнуйся, это тоже проходит, я знаю.

Виктор Сергеевич прижал ее к себе. Лена, в очках, запрокинув голову, смотрела на него.

За очками были все те же голубые, любимые, огромные ее глаза, вот смаргивают они, она поправляет очки.

Виктор Сергеевич сидел на табурете возле кровати, кормил сидящую, обставленную подушками жену. Кашу, она объяснила, это не сложно варить. Попеременно: четные дни – геркулес, в нечетные…

Виктор Сергеевич смотрел, как подносит она ложку ко рту. Раньше она держала миску в руке, теперь он сам держал миску, а она – ложку, и каждый раз ложка утыкалась сперва под нижнюю губу, только потом в открытый рот. С глазами стало все хуже. Теперь всегда она носила очки, хотя глаза были внешне такие же, большие, только они не сияли…

– Витюша, Витюша!

Господи, она опять зовет. Он вылез из-за письменного стола, едва не упав, запутавшись в халате.

– Что?! Что? Что случилось?

– Мне надо в туалет. Пожалуйста…

Она скрючившись лежала на боку под скомканным одеялом.

Целый месяц уже Виктор Сергеевич, получив отпуск, все пытался совместить: работать и ухаживать за ней, а она его дергала бесконечно, чуть не каждые полчаса. Ноги у нее отказывали, а с глазами стало совсем плохо. Раз в неделю они ездили в глазную клинику, и домой врачи приходили, и бесконечная «Скорая помощь». Почти что каждый день он шел в аптеку.

– Витюша, где ты? Приди ко мне. Витюша… Посиди со мной.

Почему, почему все сразу?! Она всегда была слабенькая. Это сосуды. Да. Но она ж моложе, намного моложе. Моложе! На четырнадцать лет!

– Витюша, где ты, посиди со мной. Слепая, лежу. Я не могу. Сделай что-нибудь, Витюша…

– Ладно, хорошо. Давай пойдем, я поведу в кухню, завтракать будем, как раньше. Я поведу, держись, руку сюда, сюда, вот сюда, за меня держись, слышишь?!

И они пошли. Она упала на пол, он за ней, сверху. В сознание она не пришла. Палата отдельная в реанимации. Но они же все понимали, это конец. Зачем столько дней поддерживать дыхание?! А зачем он ее повел, она ж не держалась на ногах…Если бы не упали, она бы еще жила. Если бы не упали…

Она сказала ему, сказала: Убей меня. Нет, это все неправда! Это неправда! Это все равно был инсульт! Но если бы они не упали, если бы он не повел… Боже мой, Виктор Сергеевич… Она мешала уже тебе, да?..

– Витюша, Витюша. Я принесла тебе счастье, а в конце беду…

Нет, это не так, нет!!. Но если бы он не повел?

– Витюша, неужели никогда больше в этой жизни я не увижу твоего лица…

Дом был двухэтажный, длинный, голубого, пожалуй, цвета. Но потускнел, облупился, в белых пятнах, а внизу под окнами выглядывали даже кирпичи. Ко всему он был (стал?) косой, явно сползал в тротуар справа налево. И два последних левых окна глядели на меня точно из подвала.

Адрес такого вот дома, где сдавалась комната, подсказал студент семинара, который я вел на истфаке как аспирант, замещая больного профессора. Однако для меня, человека здесь недавно живущего, даже этакая крыша над головой была удачей. Город был областной, но в марте случилось землетрясение и оставались еще развалины.

Входная дверь оказалась сразу у окон «из подвала», над ней старая табличка «Дом подключен к интернету». Но тут же заметил я, что дверь заколочена загнутыми гвоздями. Возможно, надо идти со двора.

Рядом высокая арка. Вошел во двор, заросший сорной травой. Но вот и черный ход, в тамбуре лестница на второй этаж, а я ощупью – внизу в коридоре хоть глаза выколи (лампочки где?!) – пошел вперед мимо закрытых с обеих сторон квартир.

Я шел, скрипели подо мной пологие доски пола, идти, как он сказал, до самого конца. Но люди где? Все на работе?.. Дошел наконец, кажется, постучал и потянул за дверную ручку.

На пороге комнаты стоял чернявый щупленький мальчик лет шестнадцати, смотрел на меня исподлобья.

– Я Павел Викентьевич, – пояснил я, улыбаясь дружески, – из университета. Здравствуйте. Дома хозяин?

– Я хозяин, – не улыбаясь сказал мальчик, очень внимательно меня разглядывая черными, выпуклыми глазами. – Я Георгий, – отчетливо, на равных, объяснил он мне.