Это было за неделю до попадания в Луну исторического вымпела.

После этого исторического события мы на несколько дней улетели домой, чтобы «сменить бельишко», подышать воздухом Москвы и Подлипок. На следующий же день после возвращения с полигона я явился к Королеву для доклада о ходе подготовки Е-2 и согласования программы на ближайшее время. Он был очень возбужден международными успехами, всенародным торжеством и явным расположением Хрущева, возвращения которого из Америки ожидали 28 сентября.,

«Ну, мы в Москве с ним не встретимся, — с явным сожалением сказал Королев. — Надо вылетать, готовить пуск на 3 или 4 октября. Не позднее! Ты не задерживайся, с Осташевым через пару дней вылетайте и смотрите, нам теперь опозориться никак нельзя. За пуском будет следить и Лоуэлл, и американцы. Келдыш хочет, чтобы сразу после выхода на орбиту была объявлена цель пуска. Поэтому если не увидим обратной стороны, позор будет великий. Как только вернешься на „двойку“, мне немедленно доложишь».

17 сентября я вернулся на «двойку» и погрузился в непрерывный круглосуточный поток испытательных забот. К 25 сентября мы получили сравнительно твердую уверенность, что, кажется, все «бобики» кончаются и можно переходить к стыковке автоматической станции с третьей ступенью, а затем к сборке и окончательным испытаниям всего пакета.

Вскоре я получил возможность полюбоваться капитаном Синеколодецким. В мягких тапочках он артистично перемещался по висящим под крышей блокам ракеты и понятными только ему и крановщику жестами подавал команды. Это были знаки, похожие на язык глухонемых, но мощные мостовые краны очень точно отслеживали все команды. Зрелище ночной сборки ракетного пакета доставляло истинное удовольствие.

28 сентября во Дворце спорта в Лужниках состоялся митинг по случаю возвращения Хрущева из Америки. Хрущева приветствовали рабочий автозавода, бригадир колхоза, студентка МВТУ, а от имени ученых — академик Леонид Седов. При всем уважении и благорасположении к Леониду Ивановичу, крупнейшему ученому-механику наших дней, я разделял обиду Королева. За рубежом до сего времени Седова называют «отцом советского спутника». Истинные создатели так и не удостоились бодрящего глотка славы.

Все выступавшие на митинге, в том числе и Седов, восхваляли достижения «ученых, инженеров и рабочих, которые осуществили давние мечты человека — первыми положили начало космическим и межпланетным полетам». Хрущев своей речью вызывал неподдельный восторг всех присутствовавших на митинге и миллионов слушавших по радио. Да и в самом деле он был искренним, когда говорил:

«Наше время может и должно стать временем осуществления великих идеалов, временем мира и прогресса. Советское правительство давно осознало это… С этой высокой трибуны перед москвичами, перед всем своим народом, правительством и партией я должен сказать, что президент Соединенных Штатов Америки Дуайт Эйзенхауэр проявил государственную мудрость в оценке современной международной обстановки, проявил мужество и волю…

Вместе с тем у меня сложилось впечатление, что в Америке есть силы, которые действуют не в одном направлении с президентом. Эти силы стоят за продолжение «холодной войны» и гонки вооружений…»

Тогда все мы не только недооценивали эти силы в США, но и не думали, что подобные силы есть и у нас. Они чуть было не привели мир к катастрофе всего три года спустя.

А пока по стране гремели овации, мы готовили Е-2. На старте подготовка прошла сравнительно спокойно. Уезжая по тридцатиминутной готовности со стартовой площадки на первый ИП, я по установившейся традиции пожелал Воскресенскому и Евгению Осташеву «ни пуха, ни пера». Они дружно послали меня «к черту».

Ракета с новым лунником ушла в полет всего через двадцать дней после первого попадания в Луну.

4 октября, в день второй годовщины начала космической эры, голос Левитана оповестил мир об успешном осуществлении «третьего пуска космической ракеты». Несмотря на обещания, перестраховщики — авторы сообщения ТАСС — выбросили из текста все, что касалось главной цели полета — фотографирования обратной стороны. К середине дня 4 октября Государственной комиссии было доложено, что Центр управления на горе Кошка ведет наблюдение и связь «всеми средствами». На борту все в порядке, работа продолжается по программе.

Рано утром 5 октября мы разлетались с полигона. Бригада «банно-прачечного треста» — в Крым, остальные — в Москву. Вторую годовщину запуска первого ИСЗ мы отмечали уже в самолете Ил-14 на пути во Внуково.

Прилетев в Москву, 6 октября я собрал совещание, пытаясь прежде всего понять состояние работ по аппаратам для Венеры. Сроки пусков на Венеру определялись небесной механикой и опоздание хотя бы на неделю означало перенос сроков по меньшей мере на год. В первые же полчаса разговоров я понял, что подготовка АМСа для Венеры в катастрофическом состоянии. Однако мои намерения переключиться с Луны на Венеру оказались явно преждевременными.

Раздался неожиданный звонок Королева:

— Борис, быстро ко мне! Никаких бумаг с собой не бери. Учти, что к себе ты сегодня уже не вернешься.

— Сергей Павлович, а как же Марс и Венера? Положение тяжелейшее!

— Нет, ты понял, что я сказал?! У тебя достаточно заместителей. Быстро ко мне!

СП, когда я к нему зашел, по «кремлевке» договаривался с Владимирским, потом с Келдышем и Рязанским о часе вылета из Внукова. Вызванный вслед за мной Осташев пытался что-то сказать, но СП не стал слушать.

— С АС очень плохая радиосвязь. Не удалось получить телеметрию. На борт не проходят радиокоманды. Мы вылетаем в Крым и должны быть на месте до сеанса связи, который начнется в 16 часов — это время радиовидимости из Крыма. У подъезда внизу уже стоят две машины. Кому какая — сами разберетесь. Заедете домой, возьмете самое необходимое — и во Внуково. Там нас ждет Ту-104 — спецрейс. Вас пропустят прямо к самолету. Вылет в 12.00. Надо прибыть пораньше, чтобы разобраться и решить, что делать.

Мы оба поняли, что на расспросы и обсуждение времени нет. По дороге во Внуково я заехал домой на 3-ю Останкинскую и в уже привычном для Кати темпе уложил в прилетевший со мной вчера с полигона чемоданчик свежее командировочное снаряжение.

У въезда на летное поле дежурный только спросил: «На спецрейс? Ваши уже проехали — торопитесь», — и указал направление для поиска самолета. Ту-104 был первым реактивным лайнером нашей гражданской авиации. Для внутрисоюзных линий он был еще большой редкостью. Найти такой самолет на летном поле оказалось просто.

Поднявшись в самолет, я, к своему удивлению, обнаружил там улыбающихся Келдыша, Владимирского, Рязанского и раздраженно-озабоченного СП. Он набросился на меня:

— Где Осташев? Я вам дал две машины!

— Но, Сергей Павлович, две машины не сокращают дорогу и не удваивают скорость, — возразил я. — Аркадий с минуты на минуту появится.

В таких случаях оправдываться или возражать было бесполезно. Для СП ждать в бездействии, если надо очень спешить, было невыносимо. Ругать Келдыша он не мог. На Владимирском и Рязанском он, как потом выяснилось, уже разрядился за «непрохождение радиокоманд». Теперь его заместитель Черток опоздал, а Осташева вообще нет! И в такой обстановке Келдыш еще позволяет себе улыбаться!

СП распалялся все больше и через минут десять после моего появления скомандовал экипажу выруливать и взлетать. Возбуждение СП достигло предела. Чтобы успокоиться, он прошел в кабину экипажа:

— Мы не можем больше ждать.

Трап отвели, двери задраили. Реактивные двигатели заревели, и самолет начать выруливать на взлетную полосу.

Вдруг, пересекая все бетонные дорожки, наперерез выруливавшему самолету вылетела автомашина, из которой выскочил Осташев и отчаянно замахал чемоданчиком. Самолет остановился, быстро выбросили бортовую стремянку и приняли на борт лайнера опоздавшего пассажира.

СП вышел в общий салон, погрозил Осташеву кулаком и произнес слова, о смысле которых в нарастающем реве двигателей можно было только догадываться.