— Если не будем готовы к пуску по Марсу в октябре, то следующий астрономический срок только через год! Никаких поблажек. Более того. Вот вам, друзья, еще и самая главная, пятая, задача: мы должны изготовить, отработать на Земле и пустить не менее четырех-пяти «обитаемых» спутников со спасением спускаемых аппаратов. Отработка спуска необходима нам и для космических фоторазведчиков.

Термины «пилотируемый корабль», «космический корабль» в 1959 году еще не употреблялись. Мы говорили просто «объект», либо «обитаемый объект», имея в виду, что полетят собаки, либо пользовались чертежными индексами «изделие 1КП» или «1К». Все заместители Королева уже были им привлечены к разработке пилотируемого космического объекта. Но до начала первых экспериментальных пусков не очень верили, что это событие — полет человека в космос — произойдет в ближайшие два года. В конце 1959 года срок в два года казался нам на грани возможного. Воскресенский, выслушав задачи на 1960 год, осмелился сказать: «Получается по минимуму десять, а если с запасом, то двенадцать пусков! Это, Сергей, мы только и должны с технички ездить на старт и обратно. Даже смотреть пленки и в аварийных комиссиях заседать уже времени не будет».

Ввязываться в споры по этому поводу 31 декабря Королев не стал, пожелал всем здоровья, просил передать поздравления женам и пожелал хорошей встречи Нового года. Несмотря на долю скептицизма, описанная выше предновогодняя встреча заканчивалась на оптимистической ноте.

Мы разъезжались по домам в хорошем настроении — впереди столько интересной работы! С тех пор сборы 31 декабря под каждый Новый год стали у нас традиционными.

Почти все рабочее время в течение первых месяцев 1960 года у меня отнимали Луна и Марс. Если по Луне текущие задачи были в основном организационные — укомплектовать, испытать, собрать, устранить замечания и дефекты, то по Марсу неразрешенные проблемы появлялись постоянно, что ни день, то новые.

На повторные пуски к Луне удалось задействовать минимум уже проверенных людей. Марсом занялись в основном новые силы: электронщики, перешедшие из ЦНИИ-58, управленцы отдела Раушенбаха, перешедшие с ним из НИИ-1, и наши старые кадры радиоспециалистов.

Мы не имели никакого опыта по организации радиосвязи на расстоянии в миллионы километров. Уже в конце года предстояло не рассчитывать по классическим формулам мощность сигнала на входе в приемники, а обеспечить реальную передачу команд на борт и принимать забитую шумами информацию с межпланетной станции. Конструкция антенн, солнечных батарей, схемы программно-временных устройств, идеология счетно-решающих приборов ориентации требовали постоянного взамодействия проектантов, радистов, конструкторов и наших смежников, впервые взявшихся за создание радиолинии длиной в 150 миллионов километров. Я с трудом вырывал время, чтобы вникать в разработку общей концепции и схем пилотируемого объекта. На этом прорывном пока участке находились мой заместитель Юрасов и молодой начальник отдела систем бортового комплекса управления Карпов. Динамикой управления Раушенбах поручил заниматься Легостаеву, а сам занялся разработкой таких надежных принципов ориентации, чтобы импульс двигателя для спуска на Землю гарантированно был тормозящим, а не разгоняющим.

Новые задачи, появившиеся в связи с началом пилотируемой эры, потребовали новой кооперации, новых знакомств, а под новые системы — создания новых отделов. Так, были созданы отделы для разработки систем электропитания (СЭП), управления спуском (СУС), системой аварийного спасения (САС), а в случае чего и системой аварийного подрыва (АПО) (вдруг спускаемый аппарат пойдет не в Казахстан, а дотянет до Китая), системы приземления — для управления парашютной системой и катапультированием кресла с будущим космонавтом. За всеми этими системами стояли новые для нашей кооперации организации, новые главные конструкторы.

Юрасов и Карпов пытались в этом вавилонском столпотворении систем, приборов, схем и кабелей навести порядок и минимальную унификацию. «Эти новые „пассажиры“, — жаловался Юрасов, — как дети, каждый держит свою любимую игрушку и боится выпустить ее из рук».

Я до хрипоты доказывал необходимость элементарного системного подхода. Но время уже было упущено. Производство не позволяло вносить серьезные изменения.

Осознания необходимости жесткой интеграции бортовых систем в единый логически и аппаратурно связанный бортовой комплекс управления мы добились с большим трудом.

Чтобы при таком обилии задач навести порядок, гармонию и примирить противоречия между десятками разработчиков систем, проектантами, конструкторами, смежниками и изготовителями с их горящими сроками, требовались героические усилия.

Многие противоречия разрешались быстрее и проще на полигоне во время прогулок по бетонке, в беседах в гостиницах или даже на стартовой позиции при многочасовых подготовках к пускам.

7 апреля вместе с основным составом Государственной комиссии и технического руководства я вылетел на полигон для подготовки и пуска Е-2Ф, которому был присвоен индекс Е-3, ранее предназначавшийся для лунника с атомным зарядом.

Аэродромы Уральска и Актюбинска раскисли, и мы летели в Тюратам через Астрахань. Низовья Волги еще не освободились от весеннего половодья. Тысячи рукавов знаменитой дельты Волги представлялись с самолета сказочно живописным рисунком. Постепенно это обилие воды сменили голые сухие степи. Вскоре заблестело солнечными бликами Аральское море, а через полчаса наш Ил-14 совершил посадку в родном Тюратаме.

На технической позиции уже круглосуточно готовили первый из двух недавно прибывших и недоиспытанных на заводе лунников Е-3. Как и в предыдущем году, самым критичным оказалось фототелевизионное устройство «Енисей». Уже знакомые инжереры из НИИ-380 Валик и Брацлавец, серые от переутомления, небритые, но не теряющие оптимизма, повторяли испытания цикл за циклом, извлекая одну за другой покрытые пятнами контрольные пленки.

Пришлось Королеву и на этот раз организовать скоростные воздушные перевозки на Ту-104 нового проявочного раствора из Ленинграда в Москву и далее на Ил-14 в Тюратам. Свежие фотореактивы сразу пошли на испытания, и пленка стала выползать из «Енисея» в отличном состоянии.

Королев с Келдышем провели бурное совещание для показательной расправы за применение негодных фотореактивов и плохое качество фотоматериалов. Было принято решение назначить первый пуск на 15 апреля и ни в коем случае не ослаблять напряженной работы по подготовке второго. Ночью 12 апреля первый Е-3 был пристыкован, закрыт обтекателем, вся ракета была собрана и готовилась к вывозу.

А пока мы с Богуславским совершенно измучились в поисках неполадок радиокомплекса на втором Е-3. Памятуя о недостатках радиолинии по опыту работы на горе Кошке, мы стремились получить максимальное значение КБВ — коэффициента бегущей волны, во многом определяющего коэффициент полезного действия радиотракта борт — Земля! Кто-то из прилетевших с Келдышем теоретиков высказал идею, что КБВ падает вследствие ионизации пространства вокруг антенн.

Ночью на контрольные испытания в МИК пришли два заместителя министра Александр Шокин и Лев Гришин. Вместе с Рязанским и Богуславским мы объясняли обстановку. Гришин предложил для устранения ионизации выписать испытателям спирт «для промывки окружающего пространства».

— Вообще моя вера в инженерную интуицию конструкторов и испытателей поколеблена, — заявил Гришин. — Полностью выдержавший контрольно-выборочные испытания главный кислородный клапан был, согласно положению, подвергнут разборке и оказалось, что в нем отсутствовала одна деталь. Военпред испытания после этого забраковал. С этой деталью клапан мог бы испытания и не выдержать. Деталь поставили, испытания повторили и действительно получили неприятное замечание. Вот и у вас обнаружили «минус» на корпусе, нашли, в каком кабеле, и решили кабель выбросить, подавать команды с Земли. Больше того, обнаружили обрыв температурного датчика. Возиться с ним нет времени — решили датчик выкусить.