Таким образом, НАСА подтвердило, что русская лунная ракета точно дошла до своей цели — она достигла Луны.

Парадокс «холодной войны» здесь проявился в полной мере. С американскими учеными наши общаться напрямую не имели права даже ради такой престижной задачи — доказательства попадания в Луну.

Полет нашей шестой по счету лунной ракеты продолжался 38 часов 21 минуту 21 секунду.

Полет с полигона с традиционной посадкой в Уральске занял более 12 часов. Королев, Келдыш, Руднев, Глушко, Рязанский днем 12 сентября, получив доклады, что предварительно траектория полета очень близка к расчетной, вылетели в Москву. Им надо было успеть в столицу до прилунения, чтобы доложить Хрущеву до его вылета в США. Кроме того, Королев должен был лично проверить состояние подарочного вымпела и футляра.

С вечера 13 сентября мы/оставндкся на полигоне, засели в комнате связи, чтобы не упустить сообщения о прекращении радиосвязи с лунником. Это случилось в полночь, и тут уж было не до сна.

День 14 сентября практически оказался нерабочим. Но об этом никто не жалел и никто никого не упрекал за бурное поведение прошедшей ночью.

Из Москвы нам радостно сообщили, что профессор Лоуэлл следил за лунником и подтвердил прекращение приема по времени на секунду позднее нашего прогноза. После некоторого замешательства выяснилось, что прогноз наших баллистиков не учитывал времени распространения радиоволн. Пуск, о котором я столь подробно пишу, безусловно явился значительным событием в истории космонавтики и международных отношений.

В конце 1958 года после первых неудачных попыток пусков с прямым попаданием по Луне СП вызвал меня, Тихонравова, Бушуева и объявил, что Келдыш пригласил посетить Лихоборы (то есть НИИ-1) и ознакомиться с предложениями по системе управления ориентацией для спутников и лунных аппаратов.

Тихонравов сказал, что он об этих разработках слышал. Ведет эту работу в НИИ-1 Борис Викторович Раушенбах, и, по отзывам наших сотрудников Рязанова и Максимова, предложения очень интересные.

Я напомню читателям, что в Лихоборах в 1933 году по инициативе маршала Тухачевского был организован РНИИ — Ракетный научно-исследовательский институт. Королев и Глушко до арестов 1938 года работали в этом институте. В 1938 году РНИИ был переименован в НИИ-3. Тихонравов также работал в РНИИ с 1933 года. В 1944 году НИИ-3 был переименован в НИИ-1 и передан в авиационную промышленность.

С этого времени и до командировки в Германию я работал в НИИ-1. После возвращения из Германии я был переведен из НИИ-1 в НИИ-88 — «из Лихобор в Подлипки».

Вместе со мной из «Лихобор в Подлипки» перешли Мишин, Бушуев, Воскресенский, Чижиков и еще ряд соратников по Германии. В 1948 году это же переселение совершила вся команда Исаева. В 1946 году вместо генерала Болховитинова научным руководителем НИИ-1 был назначен молодой академик Мстислав Келдыш.

Королев напомнил, что Раушенбаха он хорошо знает еще по работе в РНИИ. В начале войны Раушенбах, невзирая на заслуги, как все немцы, был интернирован. Сидел в каком-то лагере, случайно остался жив. После освобождения вернулся в некогда родной институт. СП сказал, что, по-видимому, у Келдыша сейчас «кризис жанра». Работы по крылатым межконтинентальным ракетам, которые он опекает, будут прикрыты. Келдыш все большее внимание уделяет нашей тематике. «При разговоре в Лихоборах учтите, что Келдыш — наш союзник, а не конкурент», — сказал Королев.

Королев добавил, что нам пора всерьез заняться управлением спутниками. Он об этом уже говорил с Пилюгиным и Кузнецовым. Они оба настолько загружены работами по «чисто» ракетным системам, что занятие экзотическими спутниками считают несерьезной забавой. Он, Королев, с этим несогласен. «У Келдыша, — сказал Королев, — есть серьезные предложения, и нам не следует терять времени. А ты, Борис, не обижайся. Нам с твоими рабятами всю эту работу даже с Пилюгиным не потянуть. Надо искать для космоса новую кооперацию».

Эти мысли Королева поддержал Тихонравов. Его проектанты уже пытались сотрудничать с «пилюгинцами» по системам ориентации для спутников, но ничего хорошего из этого пока не вышло.

Должен признаться, что Тихонравов со свойственной ему мягкостью уже обращался ко мне с просьбой поехать с ним в нашу «альма-матер» НИИ-1 и посмотреть, что делает Раушенбах. Но я, замотанный командировками на полигон и аварийными комиссиями, так и не собрался.

Здесь я считаю нужным прервать повествование и напомнить о роли Келдыша в истории нашей космонавтики. Звание «главного теоретика космонавтики» было Келдышем вполне заслужено.

После окончания войны Министерство авиационной промышленности, которому подчинялся НИИ-1, решило сделать институт базой для исследований по прямоточным воздушно-реактивным и турбореактивным двигателям для авиации. ЖРД для самолетов, разрабатываемые во время войны нами и немцами, оказались неконкурентоспособными с турбореактивными двигателями.

В это время головным по этому типу двигателей стал ЦИАМ — Центральный институт авиационного моторостроения. Министерством было для начала принято решение о присоединении НИИ-1 к ЦИАМу на правах его филиала. Наш старый патрон Болховитинов попал в немилость к руководству МАПа и ушел из НИИ-1 на преподавательскую работу в Военно — воздушную академию имени Н.Е. Жуковского. Некоторое время институтом руководил начальник ЦИАМа профессор Поликовский.

Министерство авиационной промышленности, стремясь привлечь к своим проблемам новые научные силы, вскоре освободило Келдыша от работы в ЦАГИ и назначило руководителем НИИ-1. Оказавшись во главе некогда ракетного института, Келдыш увлекся новыми проблемами и организовал совместные исследования ученых — математиков и НИИ-1 по новым направлениям, далеким от классической авиации. Это ему легко удалось, потому что он продолжал руководить Отделением прикладной математики Математического института имени В.А. Стеклова Академии наук.

ОПМ был создан специальным решением правительства для удовлетворения математических нужд атомной науки. Этому отделению отдали корпуса Физического института на Миусской площади, в котором работал академик Сергей Вавилов. После приобретения первой советской ЭВМ «Стрела», а затем и других вычислительных машин ОПМ превратился в мощный вычислительный центр и вскоре был преобразован в строго закрытый Институт прикладной математики (ИПМ) Академии наук СССР.

Наше ОКБ-1, как и другие ракетные фирмы, охранялось обычной военизированной охраной, состоявшей главным образом из женщин и пенсионеров. Мы не были уверены, что при необходимости они смогут вовремя выхватить из кобуры и использовать старые наганы.

В Отделении прикладной математики даже в бюро пропусков и на всех постах находились молодые военной выправки офицеры госбезопасности. При входе в ОПМ они, не в пример порядкам в нашей проходной, тщательно изучали документы, внимательно смотрели на посетителя и сверялись с фотографией. При всем при том были они отменно вежливы, даже когда находили непорядок и отказывали в пропуске.

Келдыш был открыт, пока находился в дворцовом здании Академии наук. Как только он перебирался на Миусскую площадь в ОПМ, приезжал к нам в ОКБ-1 или прилетал на полигон, он превращался в «главного теоретика космонавтики», теряющего для средств массовой информации имя и фамилию так же, как таинственные главные конструкторы, которые были личностями, неведомыми до самой смерти.

Келдыш, таким образом, осуществлял в конце 50 — х годов одновременно руководство ОПМ (ИПМ) и НИИ-1. После 15 лет работы в авиации проблемы ракетной техники и космонавтики, по — видимому, были Келдышу ближе, чем вспомогательная математическая деятельность для атомщиков. По образованию, опыту работы и даже складу характера Келдыш был совсем не физик — теоретик. Его как ученого увлекали проблемы теоретической механики, связанные с аэрогидродинамикой, теорией колебаний и перспективными летательными аппаратами. Но еще более заманчивыми для молодого талантливого ученого, облеченного доверием и властью научного руководителя ОПМ и НИИ-1, представлялись перспективы исследований по ракетодинамике и космонавтике. Творческие интересы Келдыша из авиации довольно быстро сместились в область ракетно — космическую.